Две жизни Михаила Ларионова, художника, чье творчество было неустанным порывом к недостижимому идеалу

Жизнь расколола его надвое: на художника, новатора, бунтаря и теоретика, собирающего по крупицам остатки былого. Благодаря таким подвижникам огонек русского искусства продолжал тлеть, даже оказавшись оторванным от родной почвы.

В то же время, когда «Бобэоби пелись губы» у Велимира Хлебникова и воспевал ананасы в шампанском Игорь Северянин, творил и Михаил Ларионов. Если говорить о русском авангарде, то ему по праву принадлежит место в первых рядах этого течения. Весь период его творчества на родине был неустанным движением к недостижимой идеальной форме, прорывом, игрой на грани фола.

Начиналось с малого. Редко кто ухитрялся быть отчисленным из московского художественного училища за свободомыслие и картины «вольного содержания». Увлечение французским искусством, навлекшее на Михаила гнев преподавателей, уже тогда проявилось в необыкновенно смелых этюдах натурщиц. Но ни отчисление, ни последовавшее возвращение в родной Тирасполь не охладили его пыл. Напротив, в жизнь Ларионова вошел импрессионизм.

В это трудно поверить, глядя на более поздние работы, но тогда его живопись была проникнута необыкновенной чистотой и естественностью, почти нежностью. Светлыми, насыщенными воздухом оставались пейзажи и этюды, которых в ту пору нарисовано было великое множество. «Акации весной» (1904), по духу соответствующие позднему импрессионизму, до сих пор остается одной из самых известных работ того периода.

Не стоит удивляться, что, вернувшись в Москву, Ларионов без особого труда восстановился в училище и тут же с головой погрузился в бурлящую жизнь столицы. Вскоре состоялась судьбоносная встреча: на одной выставке он случайно познакомился с Натальей Сергеевной Гончаровой, ставшей его музой, соратницей и женой.

По приглашению Сергея Дягилева в 1906 году Ларионов приехал в Париж, чтобы представлять русскую секцию Осеннего салона. Заграничное влияние не прошло бесследно. Вернувшись в Россию, он с жаром взялся за работы, напоминавшие фовистов или примитивистов. К сожалению, публика и критика, еще не избалованные на тот момент разнообразием в живописи, отнеслась к ним с непониманием, граничащим с неприятием.

«Отдыхающему солдату» (1911) досталась львиная доля язвительных замечаний относительно позы изображенного человека. Для самого художника эти отзывы уже не имели большого значения – его призвали в армию, и быт, запечатленный на примитивистских зарисовках, стал повседневным.

Несмотря на напряженность в мире, мастерство художника продолжало совершенствоваться. 1912 год для Ларионова стал одним из наиболее продуктивных. Вместе с другими московскими живописцами он устраивал выставки, в том числе знаменитые «Бубновый валет» и «Ослиный хвост», принимал участие в международных мероприятиях. В то время как сами поэты-футуристы и их творчество переживали то взлеты, то падения, Ларионов решительно принялся за наброски и вскоре снабдил иллюстрациями сборники стихов Хлебникова, Крученых, Большакова.

На выставке «Мишень» Ларионов представил работы, основанные на сформулированном им же принципе лучизма. Новый способ был призван разорвать связь между предметностью и живописью, сделав цвет самодовлеющей единицей. Основные положения теории лучизма состояли в том, что мы не видим самих предметов, а воспринимаем пучки лучей, отражаемые ими, сообразно своему восприятию.

Но творчество не могло быть надежным укрытием от мировых событий. Война снова ворвалась в жизнь Ларионова. В 1915 году его отправили на фронт, где он получил тяжелую контузию. Это ранение повлекло серьезные перемены в жизни и творчестве художника. В том же 1915, оправившись после ранения, он уехал в Европу работать в труппе Дягилева. Ларионову и раньше доводилось писать декорации, но теперь он переключился на это занятие полностью. В конце концов, к живописи Ларионов вернулся. На родину – нет.
Без малого сорок лет, прожитых в России, против долгих десятилетий на чужбине…

Он поддерживал связь с давними знакомыми, но основным занятием в 20 годы осталась работа над декорациями и костюмами к дягилевским балетам. Европейская публика осторожно воспринимала новаторское искусство. Оставалось лишь вспоминать, и Ларионов выпустил несколько книг, посвященных Дягилеву и Стравинскому, а также воспоминания о русском балете. Звезда Ларионова-живописца, казалось, погасла. Но она снова засияла на волне вновь возникшего интереса к его творчеству в 50 годах прошлого века. Модернистские идеи продолжали волновать ценителей, хотя такой известности, как в свое время в России, достигнуть уже не удавалось.

Так закончилась эта судьба. Одна из многих, разделенных революцией на «до» и «после». Михаил Федорович Ларионов скончался в 1964 году в пригороде Парижа, Фонтене-о-Роз, оставив после себя богатое наследие. И если его творчество, однажды преломив свет искусства, отразило и направило его, то именно эти лучи, зримые и осязаемые, мы видим до сих пор.