Одна против смерти, пришедшей за тысячами: цифры шведки Греты фон Сет

Голод был для России не новостью — он случался ещё при императорах регулярно, с ним боролся Лев Толстой. Но голод двадцатых случился сразу после Первой мировой и Гражданской войн, и это совсем другое по разрушительности дело. Засуха, недавнее разорение то одними, то другими войсками, которые обеспечивали себя с помощью оружия и на бегу, вытоптанные поля, повсеместная разруха, неграмотная продразвёрстка, элементарная нехватка рабочих рук за год до того — казалось, вот-вот вымрет вся южная половина бывшей империи.

Потянулись беженцы. Из Казахстана — в соседний Узбекистан. С Поволжья, из Башкирии — в сторону столицы. Последних останавливали под Самарой. Там скучилось много людей, и они моментально стали заражать друг друга. В Воскресенской волости началось сразу несколько локальных эпидемий. Те, кто были здоровы или переболел и всё равно остался на ногах, бежали из ставшего чумным края. Оставались самые слабые, и их было много. Сотни. Тысячи.

Тогда ещё РСФСР принимала зарубежную помощь (позже, например, немцам Поволжья будет запрещено принимать посылки из Германии, хотя официально со страной будет ещё дружба). Горстка шведок, взяв деньги и лекарства, поехала под эгидой Красного Креста на помощь туда, где умирают люди.

Горстка — не преувеличение. Дюжина. Этой дюжине предстояло спасать всю Самару и земли вокруг.

Больницу удалось открыть, но стало ясно, что всем не помочь, так что её назначили детской. Во главе больницы встала женщина по имени Карин Линдскуг, единственная в ней профессиональная медицинская работница; под её началом местная советская власть собрала несколько русских санитарок. Больница открылась словно подарок на Новый год — 31 декабря 1921 года, и туда тут же понесли детей — и беженцы, и местные крестьяне. Тут же, значит — уже в новогоднюю ночь.

Почти у всех детей были разом и тиф, и истощение. Головы кишели вшами. Карин и её помощницы сбивались с ног. Хотя возле палат у Линдскуг была своя маленькая каморка с кроватью, кровать эта редко нагревалась под её телом. Карин бегала, принимая больных, отдавая распоряжения, осматривая уже получающих лечение, подбадривая малышей. Ей всё равно было, что эти дети порой так непохожи на шведских малышей — ведь там были и башкиры, и кавказцы. Это были дети.

Полтора месяца почти без сна, среди больных — Карин быстро заразилась и быстро умерла. Назначение на её пост неожиданно для себя получила женщина, которая вербовалась сестрой-хозяйкой — тем же завхозом. Грета фон Сет. И она отлично понимала, что всё только начинается.

Грета не была идеалисткой, которая прямо из тёплых комнат родного дома поехала спасать людей, веря, что хватит доброго слова. Во время только что окончившейся Первой Мировой войны эта крохотная женщина работала на пересыльных пунктах военнопленных (и там, кстати, выучила русский), сразу после войны в Вене помогала детям, пострадавшим во время военных действий. Пока крестьяне везли гроб в немецкую церковь, чтобы добрую шведку Карин отпели по её чужеземным обычаям, Грета считала.

Шведов во всей самарской миссии, вместе с ней — одиннадцать. В лазарете — она одна, и несколько русских санитарок. Раз в десять дней приезжает доктор Вассен — единственный врач на несколько точек, он и так сбивается с ног. Раз в неделю — господин Готлиб поставляет продукты, топливо и лекарства. Сестра Линдскуг развернула полевых кухонь для подкормки крестьян и беженцев — три. Много? Очень мало. Местные уже подъедают трупы, жуют — буквально! — траву. Больных детей в лазарете… ими занято всё.

Грета садится и пишет большой запрос в Красный Крест. Запрос может показаться наглым. Она считает свои требования — минимальными. И Красный Крест соглашается их выполнить.

В марте прибывает эшелон с продуктами. Фон Сет открывает вторую больницу, в мордовском селе, и выбивает открытие детского дома. Выздоровевших детей, оставленных беженцами, просто некуда выписывать. Плюс ещё несколько полевых кухонь к тем, что есть. От голода люди умирают раньше, чем от тифа. Кругом живые скелеты. В самом детском доме место нашлось только для двадцати двух детей. Столовую при нём посещают четыреста шестьдесят девять беспризорников. Где они спят, Грета старается не думать. Всем очень советует мыться почаще. Хоть бы в речке. Только не пить оттуда!

Тем временем потрясённые смертью Линдскуг женщины Швеции собирают свою, независимую от Красного Креста, помощь, и срочно высылают 6 тонн муки, 1 056 коробок консервов и 500 метров холста. Цифры, цифры, цифры, вся жизнь Греты фон Сет сейчас цифры, и есть те, что против неё, и те, что за неё. Эти, наконец-то, за неё. Пока едет помощь, фон Сет пишет по требованию отчёт об уже проделанной работе.

«На 1 июля 1922 года выдано горячих пайков на две волости: взр. 862 610, дет. 563 674, стационарным больным 34 811, служащим 46 867. Сухих пайков: взр. 137 922, дет. 109 732». Указывает, что кроме тифа, дети в лазарете болеют оспой, скарлатиной, дизентерией.

Два года шведская миссия билась в Поволжье, спасая местных и беженцев тысячами — дюжина человек. К концу двадцать третьего года голод был преодолён, и эпидемии остановлены, и немалую роль в этом сыграли двенадцать шведов. Товарища фон Сет провожали со слезами на глазах. Её в лицо знали десятки тысяч человек под Самарой. Ей были обязаны жизнями, видимо, тоже десятки тысяч.