Арзамасский ужас атеиста Льва Толстого: что заставило писателя переоценить жизнь по дороге в Пензенскую губернию

Ночлег в Арзамасе

Была осень 1869 года, совсем недавно увидел свет роман «Война и мир», быстро завоевавший успех у читателей несмотря на неоднозначные отзывы критиков. Одна из статей гласила: «Ошибка графа Толстого заключается в том, что он слишком много места в своей книге дал описанию действительных исторических событий и характеристике действительных исторических личностей». Роман действительно опережал свое время и задавал новые литературные стандарты – как, впрочем, и реальная обстановка, в которой творил писатель.

Конец 60-х годов позапрошлого века ознаменовался переменами в разных областях российской жизни – недавно начатая крестьянская реформа, прорывы в науке, философские веяния из Европы не могли оставлять равнодушным и безучастным писателя, с ранних лет привыкшего погружаться в размышления и рефлексию. Толстой в 1869 году был уже семь лет как счастливо женат, воспитывал детей и в связи с литературными успехами получил возможность расширить свои земельные владения не только за счет наследства от умерших братьев.

Посоветовавшись с женой Софьей Андреевной, Толстой отправился в Пензенскую губернию покупать имение Ильино. Путь лежал через Нижний Новгород, затем Саранск, после чего, вечером 2 сентября, Лев Николаевич в сопровождении молодого слуги Сергея Арбузова оказался в Арзамасе, где остановился на ночлег в первой попавшейся на глаза гостинице. Это были номера купца Стрегулина, и именно они стали местом, где Толстого охватило то самое тягостное состояние, что повлияло на всю его оставшуюся жизнь.

«Чисто выбеленная квадратная комнатка. Как, я помню, мучительно мне было, что комнатка эта была именно квадратная. Окно было одно с гардинкой – красной. Стол карельской березы и диван с изогнутыми сторонами». Толстой чувствовал себя уставшим и измученным, но спать не мог. «Вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас, такие, каких я никогда не испытывал» - расскажет он потом в письме к жене. Мучительное осознание тщетности, бессмысленности всех выстроенных планов, одновременно с невозможностью спрятаться «от чего-то страшного», потому что это страшное внутри, а от себя не сбежишь, и, как итог – заданный вопрос и тотчас же полученный ответ. «Что я тоскую, чего боюсь? – Меня, – неслышно отвечал голос смерти. – Я тут. – Мороз подрал меня по коже».

Толстой попробовал молиться – он, до того не проявлявший особенного церковного рвения, с этого дня станет активно искать в вере ответы на мучившие его вопросы бытия. Молитва не помогла, разве что "развлек страх, что меня увидят". В страхе и в состоянии невыносимой подавленности Толстой провел остаток ночи, которую с тех пор будет считать датой встречи со смертью, с Небытием.

После "встречи с Другим"

Уже покинув Арзамас, Толстой отправил письмо Софье Андреевне с вопросами, все ли благополучно дома. «Я второй день мучаюсь беспокойством. Третьего дня в ночь я ночевал в Арзамасе, и со мной было что-то необыкновенное». Имение Толстой так и не купил.

Через пятнадцать лет писатель начал свои «Записки сумасшедшего», где подробно отразил свои арзамасские переживания. Помимо них, рассказы о случившемся попали в дневники, которые Толстой вел с юности до конца своих дней. После возвращения из поездки писатель отказался в пользу жены и детей от прав на имущество – движимое и недвижимое, а также прав на литературные произведения.

С 1869 года Толстой обратился к православию, погрузившись в изучение христианской философии и пытаясь найти ответы на вопросы относительно жизни и смерти. К концу семидесятых годов он уже испытывал разочарование в церковных догмах и ритуалах, что привело к созданию его собственной религиозной философии. Одной из главных провозглашаемых идей Толстого стало опрощение, отказ от благ цивилизации, который писатель демонстрировал и сам, став вегетарианцем, облачаясь в простую крестьянскую одежду, но, правда, сохранив усилиями Софьи Андреевны комфорт в доме.

Затяжная депрессия?

Объяснение арзамасской истории ищут и сейчас – существует мнение, что испытанный страх не повлиял значительным образом на мироощущение Толстого, который и ранее был склонен к философствованию и поиске смысла жизни и даже высказывал мысли о самоубийстве. Возможно, долгая утомительная дорога вкупе с тревогой за семью и поместье способствовали началу острого приступа депрессии и хандры. К тому же за несколько лет за того писатель уже лечился от тоски – кумысом, как диктовала тогдашняя мода.

Нельзя забывать, что к моменту событий Толстому было за сорок – сложный возраст для мужчины, когда переосмысливается пройденный путь, производится переоценка целей и планов. Писатель мог стать и жертвой психологической ловушки, когда цели достигнуты, но не приносят ожидаемого удовлетворения. Сам Толстой впоследствии считал свои художественные произведения промежуточным звеном при переходе к его же серьезным философским трудам. Про один из эпизодов из своей жизни, когда восторженный читатель благодарил за создание «Войны и мира», Лев Николаевич отзывался так: «Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“. Возможно, духовные поиски Толстого лишь ждали выражения, которое могло произойти в любых других обстоятельствах, помимо Арзамаса, где писатель случайно оказался.

Однако при поиске рационального объяснения переживаниям Толстого в гостинице Арзамаса, невольно приходится признать существование странного совпадения: смерть писателя наступила в 1910 году на станции Астапово, через сорок один год – то есть «ужас» разделил жизнь Льва Николаевича на две половины.

Как бы то ни было, отрицать значение происшедшего и влияние его на мировоззрение и на творчество Льва Толстого невозможно. В литературных текстах едва ли найдется другой отрывок, столь точно характеризующий знакомый едва ли не каждому необъяснимый, безотчетный, иррациональный страх, который порой настигает человека на ровном месте и не поддается никаким привычным способам снятия хандры и стресса. И здесь уже каждому решать, отнести ли это состояние на счет усталости и болезни или принять как свидетельство неминуемой и неотвратимой смерти, как это понял в Арзамасе Лев Толстой.

Похожее состояние, по-видимому, переживали и другие писатели – депрессии разной степени тяжести охватывали Гоголя, Эдгара По, Хэмингуэя, периоды меланхолии сопровождали творческую жизнь едва ли не всех великих мастеров литературы. Некоторые закончили жизнь, оставив о своей смерти больше вопросов, чем ответов.