Бой под Красным: странная победа 1812 года

Прелюдия. Страх и бескормица в Смоленске

Во второй половине октября, когда армия Наполеона покидала Москву, французы ещё не чувствовали себя разбитыми. Как ни крути, это они находились в разорённой старой столице России, а не русские стояли в предместьях Парижа. К тому же в Москве удалось награбить колоссальное количество денег и ценностей, так что настроение у бойцов было неплохим. Нехватка продовольствия уже стала проблемой, но ещё не превратилась в катастрофу.

Однако положение войска постоянно ухудшалось. Провиант кончался, кое-как кормили в основном гвардию. В конце октября (по новому стилю) начались первые заморозки. Четвёртого ноября выпал первый снег. Великая армия на глазах теряла дисциплину, на дорогах бросали обозы, регулярно — раненых и орудия. Лошади выбивались из сил и падали на обледенелых дорогах или шли в суп. Всё это, разумеется, не означало, что французская армия превратилась в неорганизованную толпу целиком и немедленно. Но боеспособность падала на глазах. Стоит держать в голове, что всё происходило довольно быстро. От первого снегопада до событий, о которых пойдёт речь, прошли считанные дни. Однако эти дни сказались на состоянии французской армии самым скверным образом.

Сейчас все бежали в Смоленск. Русские вели параллельное преследование и не наседали чрезмерно, но и не позволяли остановиться. Армия Кутузова влияла на противника самим фактом существования — французам приходилось постоянно бросать всё, что они не могли утащить с собой, включая раненых товарищей, — и нигде не задерживаться. Это резко умножало потери на марше.

Вдобавок Наполеону приходили известия одно другого неприятнее — русские начали активно действовать севернее и южнее главных сил французской армии, и император имел все основания опасаться окружения.

Ещё одна угроза вскоре подобралась вообще из парижской лечебницы для душевнобольных. Оттуда убежал генерал Мале, который немедленно попытался устроить государственный переворот и, пока его не скрутили, успел подчинить себе отряд Национальной гвардии, арестовать министра полиции и тяжело ранить коменданта Парижа.

Короче говоря, причин спешить с отходом и зимними квартирами у Наполеона было много. Правда, далеко уводить армию он не собирался. Предполагалось, что в Смоленске разместят «главный авангардный пост» на созданных запасах.

В Смоленске у Наполеона оставались крупные продовольственные склады, и многим в армии казалось, что на этом мучения закончатся.

Склады действительно были. Но мучения не закончились.

Девятого ноября Наполеон приехал в Смоленск во главе гвардии. Однако здесь обнаружилось, что прежние планы можно отправлять в мусорную корзину. Во-первых, еда была, но не в таком количестве, чтобы перезимовать. А во-вторых — и в-главных, — полностью запороли процесс распределения имеющихся запасов.

Поначалу всё шло почти в штатном режиме — гвардии и тем, кто был под рукой, раздали провиант и боеприпасы, в строй вернули часть дезертиров и отставших. Но дальше Наполеон выехал вместе с гвардией на запад. В Смоленске тут же воцарился неимоверный хаос. За хлеб дрались — зато спиртного было хоть залейся. Теоретически ещё можно было снабдить людей хотя бы на ближайшие дни, но на практике Смоленск представлял собой нечто среднее между школьным буфетом во время большой перемены и привокзальным баром во время драки, только участников были десятки тысяч.

В квартиру к интендантскому чиновнику Пюибюску вломилась группа офицеров (!), умолявших накормить их. Другие не были столь куртуазны и просто взламывали двери складов и съедали всё, что не могло убежать. Картинки в духе: «Господа, а где наши артиллерийские лошади? — А что мы, по-твоему, сейчас ели?» были довольно невинными эпизодами на общем фоне. Кто-то получал муку и от нетерпения пытался съесть её, не готовя. Другие получали ручные мельницы, но не то, что ими молоть. И этот бардак начался буквально через несколько дней после наступления первых лёгких морозов! Где-то офицерам удавалось сохранить остатки порядка, но часто солдаты теряли не то что дисциплину, а человеческий облик.Тем не менее, не вся Великая армия поддалась хаосу. Если поверить эту дисгармонию алгеброй, то у Наполеона ещё имелось 49 тысяч регулярных войск, из которых около трети — гвардия, а также около 30 тысяч нестроевых и просто мародёров, которые отбились от своих частей и неорганизованной толпой брели на запад. Описанные ужасы касались, конечно, больше нестроевых. Можно было рассчитывать усилить эти войска корпусами, воюющими на флангах. Кроме того, французы, отходя, собирали по дороге мелкие гарнизоны и отдельные отряды.

Параллельное преследование

Русские испытывали схожие проблемы. Зима, растянутые коммуникации и все сопутствующие лишения из-за голода и холода сказывались на них точно так же, как на французах. Хотя этот факт каждый раз оказывается новым и свежим для комментаторов, какого-то отдельного климата для удобства русских войск не завезли, и караваи в окрестностях разорённой Смоленской дороги при их виде не самозарождались. Приходилось полагаться на тыловые склады, но по мере того, как армия уходила на запад, плечо подвоза, естественно, росло устрашающими темпами.

Ночевать приходилось в таких же палатках и у таких же костров, на ровно таком же снегу, как и противнику. Тут русские, конечно, имели преимущество перед французами.

Как бы далеко им ни надо было везти провиант (и фураж!), у Наполеона-то в тылу наблюдался полный коллапс!

Участь раненых и больных, естественно, тоже была намного легче — русские даже придерживали в госпиталях тех выздоровевших, которым не хватало зимней одежды. Проблема в том, что раненые и заболевшие выбывали из армии, по сути, до конца кампании. Хотя основная масса людей, поступивших в госпитали, в итоге поправилась, лечились обычно долго, а добираться назад в армию откуда-нибудь из Касимова или Тулы, где стояли крупные тыловые госпитали, было часто ещё дольше. Многие догнали армию только летом 1813 года.

В итоге в октябре–ноябре численность русской армии быстро сокращалась — главным образом за счёт заболевших и отставших. К тому же отряды ополчения массово выводили из строя и отправляли либо выполнять полицейские функции в тылу, либо в резерв. К концу октября Кутузов располагал всего примерно 50 тысячами человек в регулярных частях, не считая казаков. Как легко заметить, о численном перевесе говорить особо не приходится.

Русским давал преимущество только тот факт, что у них все проблемы выражались в более лёгкой форме, чем у противника.

Кутузов мог рассчитывать на бессмертный принцип «пока толстый сохнет, худой сдохнет».

Однако комментаторам, рассуждающим о том, как русская главная армия легко разнесла бы армию Наполеона в новом генеральном сражении, не следует забывать о фактах — генерал Мороз веером стрелял во все стороны, и превосходство русских над противником было не столь очевидным, как кажется.

Армия Наполеона растянулась по Смоленской дороге на несколько дневных переходов; одни части оставались в Смоленске, кто-то ещё только подходил к нему, а другие уже спешили на запад. Русские преследовали, двигаясь южнее большой дороги.

Шестого ноября в приказах Кутузова прозвучало название «Красный».

Красный — это городок в полусотне километров к юго-западу от Смоленска. Осенью 1812 года он был промежуточным пунктом на пути Наполеона к Орше. В авангарде русских войск шёл мощный отряд генерала Милорадовича, усиленный казаками, лёгкими частями и партизанами.

Михаил Андреевич Милорадович был своеобразным типом. Дальний потомок сербского иммигранта, он получил первосортное образование в нескольких университетах, отдельно изучал военные науки, воевал с Суворовым в Италии и Швейцарии, рубился при Аустерлице, ходил на турок — в общем, военная биография у него была всем на зависть. Человек был безумно храбрый — и при этом жизнерадостный и экстравагантный. Легенд о гардеробе Милорадовича ходило не меньше, чем о его храбрости. Гуляли байки о том, как он обедал под перекрёстным обстрелом. В общем, для девиза «слабоумие и отвага» ему недоставало только слабоумия. Зато удали хватало на двоих.

К 14 ноября русские авангарды вышли к Красному.

Пушки и казаки

Четырнадцатого ноября в Красный ворвался небольшой летучий отряд русских под командой Адама Ожаровского.

В городе находились спешенные кавалеристы, слабый батальон пехоты, но закрепиться там русским всё равно не удалось: подтягивались основные силы французов. Русских поначалу представляла только масса разнообразной кавалерии, в основном лёгкой. Именно к этим событиям относится знаменитая реплика Дениса Давыдова, которую, кажется, никто из описывавших дело при Красном, не отказал себе в удовольствии процитировать:

«Наконец подошла старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон. Это было уже гораздо за полдень. Мы вскочили на конь и снова явились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового от сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегали все усилия наши и остались невредимыми… Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых воинов! Осенённые высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, в белых ремнях с красными султанами и эполетами, они казались как маков цвет среди снежного поля! Будь с нами несколько рот конной артиллерии и вся регулярная кавалерия, бог знает для чего при армии влачившаяся, то как передовая, так и следующие за нею в сей день колонны вряд ли отошли бы с столь малым уроном, каковой они в сей день потерпели.

Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отстававшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались невредимыми.

Видя, что все наши азиатские атаки рушатся у сомкнутого строя европейского, я решился под вечер послать Чеченского полк вперёд, чтобы ломать мостики, находящиеся на пути к Красному, заваливать дорогу и стараться всяким образом преграждать шествие неприятеля; всеми же силами, окружая справа и слева и пересекая дорогу спереди, мы перестреливались с стрелками и составляли, так сказать, авангард авангарда французской армии.

Я как теперь вижу графа Орлова-Денисова, гарцующего у самой колонны на рыжем коне своём, окружённого моими ахтырскими гусарами и ординарцами лейб-гвардии казацкого полка. Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки бросались к самому фронту, — но всё было тщетно! Колонны валили одна за другою, отгоняя нас ружейными выстрелами, и смеялись над нашим вокруг них безуспешным рыцарством».

Однако армия Наполеона состояла не из одной гвардии, а русские войска — не из одних казаков и партизан. Уже в этот день войско императора начало нести тяжёлые потери. Так, отряд Давыдова «затоптал» небольшую шедшую в беспорядке колонну, с которой, между прочим, попали в плен два генерала.

На следующий день в бой втянулись основные силы Милорадовича. Русские разместили орудия параллельно дороге и начали «размягчать» французские колонны, тянущиеся по ней, градом ядер. Ожаровский в это время отошёл в село Кутьково неподалёку от Красного. Наполеон с гвардией приближался к городку; Кутузов же стоял себе верстах в тридцати, не делая резких движений.

Тем временем Наполеон показал, что его армию рано сбрасывать со счетов. Поздно вечером дивизия Молодой гвардии под командой генерала Роге внезапно атаковала отряд Ожаровского в Кутьково.

Здесь, увы, русским некого винить: Ожаровский расслабился и позволил противнику подойти близко.

Французов встретили картечью, но они быстро захлестнули небольшой лагерь Ожаровского. В жесточайшем штыковом бою все преимущества были на стороне многочисленных французских гвардейцев. Резня шла при свете пожара — лагерные постройки и деревня горели. Группа в несколько десятков солдат пыталась пробиться штыковой атакой из горящего здания, но в итоге все были перебиты или погибли в огне. Благодаря темноте и фактическому отсутствию у французов кавалерии, злополучный отряд сумел отступить и даже вывезти пушки, но с дороги его смели окончательно.

Этот раунд остался за Наполеоном: некоторые части уже двинулись дальше по дороге. Однако позади оставались ещё три корпуса — Богарнэ, Даву и Нея.

На следующий день Кутузов неспешно выдвинулся с главными силами в сторону Красного. Милорадович же поджидал пехоту итальянского корпуса Богарнэ — около пяти тысяч в строю и неизвестное количество нестроевых.

Вокруг колонн вились казаки. Французы не имели достаточно боеприпасов, поэтому игнорировали даже донских всадников, растаскивающих обозные телеги в десятках метров от них. Атаки кавалерии французы отбили, свернувшись в каре. Но эти самые каре стали роскошной мишенью для артиллеристов. Мелкие группы становились жертвами казаков и регулярных всадников, сплочённые колонны расстреливались ядрами.

У Милорадовича был приказ от Кутузова не ввязываться в решительное сражение, но собрать дань артобстрелом он мог. Орудия без перерыва гвоздили по идущим колоннами французским войскам. Однако Богарнэ не собирался умирать. Дождавшись наступления темноты, он решил пробиваться кружным путём. По дороге было не пройти, но в его распоряжении была лесополоса севернее дороги, не занятая русскими. Правда, по пути ему требовалось пройти через лесок, а заодно преодолеть две речки. На этом бездорожье пришлось бросить обоз и всю артиллерию. Но в итоге ночью остатки его корпуса прибыли в Красный без боя.

Наполеону оставалось решить, что делать теперь. За спиной — два корпуса, основные силы русских уже недалеко. Бросать Даву и Нея он не хотел, поэтому день 17 ноября стал моментом активных манёвров обеих сторон.

Даву на походе, гвардия на расстреле

Из Красного дальше на Оршу ушли наиболее избитые части — поляки, вестфальцы и итальянцы. Толку от них всё равно было бы мало — итальянцы Богарнэ были вымотаны после боя, а два других корпуса уже можно было разве что в газетку собрать. Наполеон развернул гвардию и начал наступление на восток, собираясь прорубить коридор для корпуса Даву.

Русские тоже поставили на этот день активные задачи. Тормасова отправили седлать дорогу уже после Красного, генерал Голицын должен был наступать через деревню Уварово на сам Красный. Наконец, Милорадович получил задачу пропустить корпус Даву и взять его в клещи вместе с Голицыным. Кутузов, планируя день, исходил из ложного известия, что Наполеон с гвардией уже вышел из Красного и отступает на запад.

Схематично это всё выглядело так. Восточнее всех из русских войск находится Милорадович с задачей пропустить идущего с северо-востока Даву и атаковать его в тыл. На юго-запад — деревня Уварово, там отряд Голицына. Напротив Голицына, чуть севернее, непосредственно у дороги — Наполеон и гвардия. Строго к западу от позиций Наполеона (и на запад-северо-запад от Голицына) — Красный, занятый французами. Наконец, из снегов, лесочков и речек южнее Красного слышатся проклятия — это Тормасов пробирается на запад, в тыл Наполеону. Где-то ещё дальше к западу мелко крестятся вестфальцы, итальянцы и поляки, довольные, что их роль в этом перформансе уже сыграна.

Сцена обильно усыпана снегом, мёртвыми лошадьми и людьми.

В наиболее тяжёлом и неясном положении находился маршал Даву. У него было довольно много народу, тысяч до десяти, причём он ещё подбирал отставших из состава частей, прошедших той же дорогой до него. И это были не одиночки. Правда, их состояние не внушало маршалу радости. Хорошая новость — на дороге целая дивизия. Плохая новость — в ней 400 человек. Плюс ко всему этому вокруг, как обычно, тащились нестроевые. При нужде их можно было присоединить к прочим каре; одна беда — многие были без оружия.

Милорадович флегматично наблюдал за перемещениями противника, пока Даву не подставился под огонь гигантской линии из полусотни орудий. Под этим пулемётным ураганом корпус Даву прошагал в сторону Уварова. Надо отдать должное французам — попытки кавалерии изрубить каре не удались, так что русские в основном разметали отставшие отряды.

В это время в Уварове шёл встречный бой. Французы атаковали деревеньку оставшейся конницей и гвардейской пехотой. Это была частная инициатива маршала Мюрата. В отличие от Милорадовича, этот командир имел для девиза «Слабоумие и отвага» полный набор необходимых качеств. В результате 3-й полк гренадер старой гвардии, участвовавший в этой атаке, был практически уничтожен артогнём вместе с конницей. Французы заняли горящее Уварово, но теперь они стояли под градом ядер. Русские подавили батареи французов и в одну калитку обстреливали гвардейцев Наполеона, стоя за пределами дистанции ответной стрельбы.

Тем временем произошли два события. Кутузов, убедившись, что в Красном лично Наполеон, остановил Тормасова, обходившего Красный. Но Бонапарт, убедившись, что русские могут его окружить, решил покинуть поле боя и во главе оставшихся частей Старой гвардии отправиться дальше на запад. В том, что корпус Даву дойдёт до Красного, уже не было сомнений, а вот Нея император уже мысленно списал.

То есть Кутузов посылает Тормасова в обход, а Голицына в атаку, потому что считает Наполеона уже ушедшим — и тут же останавливает Тормасова, когда узнает, что Наполеон на месте; а Наполеон уходит из Красного как раз потому, что считает, что иначе Тормасов его перехватит.

Именно по поводу этого момента, к слову, впоследствии сокрушалось множество генералов русской армии. Бонапарт некоторое время находился во главе своей гвардии прямо перед основными силами русских войск, и многие полагали, что можно было просто прихлопнуть Бонапарте. Однако отметим вот что. Световой день в это время года недлинный, часов в пять наступили бы поздние сумерки, и уж столько то времени французская гвардия продержалась бы. А там — что так, что этак Наполеон уходил; в конце концов, ничто не помешало бы ему провернуть тот же фокус, что Богарнэ проделал сутками раньше, и уйти вместе со своими гвардейцами полями.

Как бы то ни было, Старая гвардия ушла, расстрел Молодой продолжился. Попытка нескольких полков перейти в контратаку кончилась перед стволами пушек полковника Никитина, после чего уцелевших разметали русские кирасиры. Французы стояли перед малоприятной дилеммой: или собираться в каре (и их будут грызть ядра), или рассыпаться — тогда их будут рубить кирасиры. Генерал Роге, командовавший гвардейцами, описывал, как одно такое каре развалил огонь сразу 60 орудий (если он и преувеличил насчёт числа, эффект был описан точно), после чего конные порубили рассыпавшихся людей.

Остатки Молодой гвардии отступили в Красный, а оттуда — дальше по следам Наполеона к Лядам. Русские перекатывали пушки, засыпая отступающих картечью. Раненых оставляли лежать на снегу.

Впоследствии стратегию Кутузова называли «золотым мостом» для Наполеона, но пожалуй, такое название оправдано, только если из золота вьют колючую проволоку.

Тем временем корпус Даву втягивался в Красный. Задерживаться там не приходилось — Милорадович наседал. Русские проникли в Красный и начали трепать арьергарды. Французы отступали из Красного на запад, в Ляды, провожаемые постоянными ударами. Русские выхватывали отставшие отряды, постоянно захватывали пленных и обозы.

Солдатам досталась богатейшая добыча — включая маршальский жезл Даву. Наиболее ловкие преследователи настолько обогатились, что у них возникали проблемы чисто физически утащить монеты, драгоценности и ассигнации. При этом преследовании было взято довольно много пленных — раненые в сёлах, которые проходили во время наступления, и вообще отставшие. После такого «сбора урожая» русские остановились в полуразрушенном Красном на отдых, французов догоняли только лёгкая конница и казаки.

Но оставался ещё Ней.

Ней на льду

Маршал Мишель Ней со своим корпусом отходил последним. У Красного уже звучали первые выстрелы, когда он ещё только вступал в Смоленск. Там он обнаружил результаты пьяного мордобоя нескольких предыдущих дней. В городе оставалась толпа отставших, уцелевшие после летних пожаров здания были забиты ранеными. Даву, уже ушедший вперёд, желал хорошего настроения и здоровья. Как ни странно, на складах ещё оставалось довольно много имущества, так что ближайшие дни Ней посвятил сбору тёплой одежды и провианта.

Преследовали его в основном казаки — и очень вяло, так что французы готовились к дороге довольно спокойно. Ней ушёл из Смоленска в ночь на 17 число, на прощание подорвав несколько крепостных башен. Раненые остались на месте, как и довольно многочисленные мародёры.

Теоретически Ней действовал спокойно и разумно, но на практике для его корпуса эта задержка стала роковой.

Поначалу французам везло. Русские, занятые преследованием корпуса Даву, не мешали маршу. Впрочем, по дороге к Красному корпус Нея начал натыкаться на свидетельства недавнего боя, которые вряд ли могли внушить оптимизм. К этому моменту у французского маршала имелось шесть-восемь тысяч человек в строю, и ещё тысяч семь «шатунов» тянулись за корпусом неорганизованно. Это были откровенно не такие легионы, с которыми стоило бы затевать силовой прорыв.

Тем не менее, именно это Ней и попытался устроить. Он-то полагал, что осталось только через заслон прорубиться — и уже можно обниматься с Даву. Удивительно, но Милорадович сведений о Нее не имел, и когда французы подошли и начали обстрел, а затем, пользуясь туманом, бросились в штыки, то даже слегка осюрпризили русских. Но те быстро оправились от неожиданности и отбросили атакующие батальоны контратакой с тяжёлым уроном.

Милорадович послал парламентёра к Нею с предложением сдаться. Парламентёра захватили, чтобы он не сообщил русским о том, насколько слаб корпус Нея. Маршал повторил атаку с безумной отвагой — но с тем же скромным успехом.

Этот бой был чрезвычайно упорным; мужество французов восхитило их не менее доблестных противников, и в русской мемуаристике по поводу атак Нея аплодисменты слышно прямо через страницы. Но итог сражения был немного предсказуем.

К вечеру Ней убедился, что пробиваться силой бессмысленно, и решил испробовать то же средство, что и Богарнэ — обойти заслоны полями. Похоже, что он один сохранял оптимизм — у офицеров, услышавших его приказы, только глаза на лоб полезли. Французы отступили в темноте чуть назад — и резко свернули к северу. На местности они не ориентировались, но нашли ручей и логично решили, что, скорее всего, вдоль него можно добраться до Днепра.

«Мы перейдем Днепр! — А если он не замёрз? — Он замёрзнет!».

Французы оставили в темноте ярко горящие костры — и устремились к Днепру.

Днепр действительно подморозило. Ней нашёл место изгиба реки, где льдины наваливались одна на другую, и в итоге получился покров удовлетворительной прочности. Один офицер сходил на другой берег и убедился, что этот фокус можно исполнить. Сапёры накидали поверх льда брёвен и досок. Французы переходили по одному, с некоторой дистанцией. Когда на лёд попытались вытолкнуть телегу с ранеными, она провалилась. Солдаты, пытавшиеся пройти группами, тоже проваливались и с душераздирающими воплями шли ко дну. В общем, перебрались только те, кто был достаточно хладнокровным, чтобы аккуратно, в одиночку, ползти к другому берегу.

Надо заметить, что русские не особо усердствовали в преследовании остатков корпуса Нея. Почему так получилось, сказать трудно, но для генералов, ведших преследование, особенно атамана Платова, погоня за Неем — откровенно не повод для гордости.

Двадцать первого ноября Ней прибыл в Оршу — к ликованию Наполеона. Что уж скажешь — этот человек заслужил дифирамбы в свой адрес. Правда, дошло 800 солдат из 13 или 15 тысяч, покинувших Смоленск.

Взятого в плен парламентёра, майора Ренненкампфа, французы дотащили до Ковно, где его и освободили.

На другом берегу Днепра остались люди, уже не способные на марш. Многие вообще предпочли никуда не идти с дороги и стали толпами сдаваться в плен. Русские, здорово утомлённые многодневным сражением, довольно мирно принимали их. Измождённые французы могли разжалобить и камень. Воевавший на стороне русских эмигрант барон Кроссар живописал этот процесс:

«Генерал Кретов провёл ночь у Милорадовича и на другой день очень живо и забавно рассказывал нам обо всём, что было ночью. Уснуть было невозможно: то и дело солдаты из корпусы Нея стучались в окна и спрашивали: «Здесь что ли сдаются?» Получив утвердительный ответ, они собирались вокруг костров, и с этого момента не было ни друзей, ни врагов… Изнурённые голодом и усталостью, подавленные перспективой неизбежной гибели, злополучные солдаты Нея толпились вокруг костров».

По словам Кроссара, французы сидели у костров на биваке вперемешку с русскими. В Красном все уцелевшие постройки были переполнены пленными и ранеными. Битва закончилась. Русских и французов ждала сложная и кровавая операция на Березине.

Посмертная бухгалтерия

Людские потери французов по итогам Красного оказались очень тяжёлыми. Из 49 тысяч человек в строю и 30 тысяч вне строя, с которыми Великая армия покинула Смоленск, в Оршу прибыли 24 тысячи в строю и около 25 тысяч отставших. Таким образом, безвозвратные потери на этом перегоне составили около 30 тысяч человек (или чуть более — с учётом присоединённых по дороге гарнизонов), подавляющее большинство которых — жертвы конкретно битвы под Красным.

Это очень тяжёлый урон, сравнимый с понесённым в генеральном сражении при Бородине и дальнейшим кровопусканием на Березине. На этом фоне потери русских можно смело назвать незначительными — около двух тысяч человек убитыми и ранеными.

Русским достался отличный набор трофеев. У французов изъяли 213 орудий, из которых 112 те бросили за невозможностью утащить. С трофейными знамёнами наблюдался некоторый бардак — но в общем и целом взяли около полудюжины. Одно из знамён захвативший его урядник Безмолитвенный сдавать не стал, и оно всплыло только в 1827 году на базаре в Нахичевани. Кроме того, отобрали несколько русских знамён, которые французы нашли в Москве и тащили с собой.

Персонально Кутузова чрезвычайно порадовало одно конкретное трофейное французское знамя с надписью «Аустерлиц».

«Заменил» его в этом списке несколько месяцев спустя португалец Фрейре-Пегу. Он командовал во французской армии португальским полком, а 3 марта 1813 года его, уже сидящего в плену, любимое начальство произвело в генералы со старшинством от октября 1812 года — о чём и сообщило русским. Генеральский чин, кроме чувства собственной значимости, обеспечивал ещё и более комфортные условия плена, так что такое повышение задним числом было не только приятно, но и полезно.

Сага о риск-менеджменте

Пока Наполеон в Орше планирует марш к Березине, пока русские считают трофеи и у костров отпаивают водкой продрогших пленных, мы можем в очередной раз попробовать раздать сёстрам по серьгам и понять, а что же это вообще всё было.

По разнобою в оценках Красный держит почётное третье место среди сражений 1812 года после Бородина и Березины. Оптимистичнее всех оказался, разумеется, Кутузов: «Вот ещё победа!.. Бонапарте был сам, и кончилось, что разбит неприятель в пух». Но, кажется, он один такой оптимист. Все остальные считали, что можно было добиться большего.

Давыдов ворчал, что всё это было «трёхдневным поиском голодных, полунагих французов». Генералы бранились, считая, что можно было закопать армию Наполеона на месте. Сегюр уверял, что «этот старец выполнил лишь наполовину и плохо то, что так мудро задумал». Чандлер вообще утверждал, что при Красном побили как раз Кутузова. Наконец, известный современный комический бонапартист полагает, что никакого сражения под Красным вообще не было — так, несколько стычек, из которых победителем вышел, естественно, Наполеон.

Что можно по поводу всего этого сказать? Для начала, унылый крестьянский здравый смысл подсказывает, что при соотношении потерь 30 тысяч к двум тысячам сторона, потерявшая 30 тысяч, не очень похожа на победителя в сражении. Но можно ли было нажимать на французов сильнее? Русские в течение всей битвы при Красном очень явно старались не перетрудиться. Так что да, безусловно, можно было. Бы. Но тут никуда не деться от вопроса: «Чтобы что?». Убить или взять в плен ещё несколько тысяч французов? Так они и без этого в основном погибли — кто на Березине парой недель спустя, а кто чуть позднее по дороге на Вильно.

Единственным настоящим призом могла стать гибель или пленение Наполеона или кого-нибудь из его маршалов. Но затевать генеральное сражение в надежде, что удастся укокошить персонально Бонапарта — чистый авантюризм. Увести его с поля боя (да и с театра боевых действий) французы смогли бы почти при любом раскладе, разве что им совсем уж не повезло бы и императора, например, достало бы какое-нибудь шальное ядро.

Шальные ядра в природе бывают, но рассчитывать на них при построении плана странно.

А вот что русские понесли бы при этом намного более тяжёлые потери, чем в реальности, сомневаться не приходится. И вот тут мы выходим к мотивам действий Кутузова. Конечно, он был бы не против пленить или перебить побольше французов. Но здесь очень уместна ремарка Ермолова: «Отправляясь к порученному мне отряду, получил я наставление фельдмаршала в следующих выражениях: «Голубчик, будь осторожен, избегай случаев, где ты можешь понести потерю в людях!».

Схожим образом прокомментировал произошедшее Милорадович:

«Взгляд старика таков: если мы доведём неприятеля до отчаяния, это будет стоить нам ненужной крови: но если мы позволим ему бежать и окажем ему достойное сопровождение, он сам себя уничтожит за несколько дней. Вы знаете: люди не могут питаться одним воздухом, снег не самое уютное место для бивуака, а без лошадей французы не смогут везти еду, снаряжение и пушки».

Как ни относись к Кутузову, желание избежать «потери в людях» обычно всё-таки трактуется как добродетель полководца. Рисковать тысячами жизней, чтобы, возможно, оторвать голову Нею или Даву — это просто странная затея.

Между тем представление о французской армии середины ноября как о полностью расстроенной усилиями General Moroz, явно преувеличено. Собственно, холода длились к тому моменту едва пару недель — достаточно, чтобы размягчить противника, но уж точно не обнулить его боевой потенциал. Прижатый к стенке, Наполеон был способен на впечатляющие тактические финты, что он вскоре и показал на Березине. К Красному он ещё имел армию в десятки тысяч боеспособных солдат с сотнями орудий.

Разбить русских Наполеон бы вряд ли сумел, но серьёзно потрепать — вполне.

Тем более «битая ничья», некое Бородино наоборот, его вполне устраивало — отбиться да отступать себе дальше. Более того. Для Наполеона генеральное сражение было единственным шансом хотя бы нанести русским тяжёлые безвозвратные потери и на некоторое время отвязаться от преследования. Шанс, конечно, так себе, но относительно реальный — ведь Наполеон всё ещё оставался лучшим тактиком планеты. А вот прогон сквозь строй с массовыми расстрелами на марше и голодные путешествия по зимним лесам никаких шансов ему не давали.

Впрочем, читая критические отзывы о действиях русских, можно подумать, что на них-то мороз никак не действовал. Однако в реальности русские не обладают повышенной лохматостью, позволяющей спать на снегу. На армию Кутузова тоже влияла зима, и его солдаты тоже не очень хорошо питались и изрядно замерзали. Понятно, что Кутузов нёс в основном санитарные потери, и русские после ранения или болезни обычно догоняли армию, отъевшиеся и выздоровевшие — в отличие от французов. Но воевать-то требовалось теми, кто был в строю налицо!

Пусть в менее острой форме, но русские испытывали те же проблемы, что и противник. Драка стенка на стенку в таких условиях, скорее всего, дала бы им яркую победу, но наверняка стоила бы многих жизней.

Кутузов не был школяром, чтобы реагировать на призывы «Выйдем один на один — или засзапуган?!».

Если держать в голове это необходимое условие, то результат вышел блестящим. Французы потеряли огромное количество орудий, дефицитных лошадей и бойцов в строю — что здорово ускорило дальнейший развал остатков Великой армии. Решения, принятые Кутузовым в конце войны 1812 года, прекрасно объяснимы с точки зрения риск-менеджмента. Наиболее надёжные ходы редко оказываются наиболее эффектными.

Зато они позволяют лишить армию противника всяких шансов на реванш и заколотить её в гроб. Что и произошло осенью и зимой 1812 года.