Семейные хроники нацистской верхушки

У каждой семьи есть свои хроники, истории, тайны, поэтому семьи известных нацистских бонз не являются исключением. Взять, например, Гессов. Как Рудольф Гесс относился к своим близким? С одной стороны, он их мучил, категорически отказываясь до 1969 года от свиданий. Вот что он пишет своей сестре Маргарите: «Моя бесценная, не проси о встрече. Может быть, позже, но не теперь. Ты еще легче, чем Ильза [жена], разрушишь все мои бастионы. Твой взгляд — весь из детства, музыки и любви — пронзит броню, которой я окружил свое сердце… Обнимаю тебя. Твой».

Но при этом, смотрите: «Но одно знай твердо: если встреча со мной нужна будет не для меня, а для тебя самой, я заранее согласен… Тогда дай мне знать и ни о чем не тревожься. Я сумею сделаться тем, чем был для тебя — твоим старшим братом, и попытаюсь помочь».

Вот такое отношение ближайшего соратника Гитлера к своей семье. Отсюда и обратное отношение к нему: Ильза Гесс до последних дней была предана мужу.

А вот другая семья и совершенно другие отношения. Генриетта фон Ширах, дочь Генриха Гофмана, личного фотографа Гитлера, в 1932 году по страстной любви вышла замуж за Бальдура фон Шираха, главу гитлерюгенда. Это была пара, которой любовались. И тем не менее смотрите, 1946 или 1947 год: «Спрашивал ли ты меня когда-нибудь, как нам удается выживать? Было ли хотя бы раз так, чтобы ты, сидя в своей камере, вместо изучения философии, латыни, французского, вместо сочинения стихов и размышления о том, как исправить наше положение в истории, как ты это называешь, действительно посмотрел в глаза реальности и поинтересовался, откуда берется еда для твоей жены и для твоих детей?»

Вот такой вот, скажем прямо, очень жесткий упрек человеку, который… В принципе, что он мог сделать? «Когда Германия уже рушилась вокруг нас, — продолжает Генриетта, — я ожидала, что ты попросишь принять яд вместе со мной, как сделал Геббельс и его жена Магда. В Нюрнберге я думала, что ты покончишь с собой, как Роберт Лей. Тогда я готова была умереть следом за тобой. Но ты сказал: «Я не могу совершить самоубийство. Сначала я должен прояснить свое место в истории и значение моей борьбы». Я больше не могу. Я с тобой развожусь». И они действительно развелись…

Кстати, интересный момент. Вы знаете, что все дети высших нацистов и после войны (в этом они признавались открыто) постоянно ощущали себя как бы на подиуме? То есть они чувствовали, что играют на некой сцене, а весь остальной мир — зрительный зал. При этом, заметьте, что на самом деле их судьбами после войны никто не интересовался, за исключением специфических личностей, вроде Скорцени, который с любопытством наблюдал за родственниками Гесса, ну, и разных шпионов. На самом деле о них забыли. Вы сейчас скажите, как звали дочь Гиммлера? Как звали сына Франка? Сына Гесса? Вряд ли.

После лагерей практически все жены и дети нацистских бонз жили в районах Мюнхена. Свои имена и фамилии они не меняли. Многие делали это принципиально. Например, сын Гесса, Вольф Рюдигер, не только гордился фамилией своего отца, но и фактически всю свою жизнь посвятил его памяти.

Эдда Геринг вообще писала, что носить фамилию Геринг в Германии — это честь: все на тебя обращают внимание. Она вспоминала эпизод, когда незнакомая женщина спросила ее: «Милочка, вы же не?..» Эдда сказала: «Да-да, конечно». И тогда у собеседницы в округлившихся глазах вдруг проступил неподдельный интерес.

Эдда Геринг воспитывалась в прекрасных условиях. Она всегда была на виду. Существовал такой анекдот:
— Вы знаете, что перекрыли рейхсавтобан?
— А почему?
— Эдда Геринг учится ходить.
Она была на всех открытках. По поводу ее рождения Геринг получил порядка 628 тысяч сообщений с поздравлениями. И тем не менее Эдда смогла адаптироваться и вписаться в общую ситуацию после войны, в отличие, например, от Гудрун Гиммлер.

Когда последняя поступала в школу искусств, ее спросили: «Вы имеете отношение к семье Гиммлера?» «Да, — ответила она. — Я его дочь». И ей отказали. Правда, потом все же приняли, решив последовать принципу, что сын (в нашем случае — дочь) за отца не отвечает. При устройстве на работу ситуация повторилась…
На самом деле, Гудрун Гиммлер — личность довольно закрытая. Она никогда не дает интервью, но степень ненависти, с которой она относится ко всему послевоенному миру, зашкаливает. Всю свою жизнь Гудрун объясняется в любви к своему отцу, делает это открыто. Ее, правда, не выпускают, как говорится, на широкие экраны, в прессу, но она находит возможность это сделать. Когда-то она писала о том, что ее отца оклеветали. Доказывала это с таким рвением, что за нее стало неудобно даже, скажем так, некоторому окружению.

Что это за окружение? Дело в том, что после войны дети нацистов создали своего рода сообщество, негласное объединение, внутреннюю колонию, за пределами которой каждый из них прекрасно адаптировался: женился, вышел замуж, родил детей, работал. Но внутри этого сообщества… Каким оно было? Туда нет доступа. Иногда пробивается какая-то информация. Например, Маргарита Гесс писала, что они очень часто (особенно в 1950-х годах) встречались: на похоронах, по случаю дней рождения. И все…

Были случаи, когда дети нацистов отказывались от своих родителей, осуждали их. Например, Никлас Франк, сын Ганса Франка, одного из главных организаторов масштабного террора в отношении польского и еврейского населения Польши, написал мемуары, в которых объясняется в ненависти к своему отцу, открещивается от него. Читая эти воспоминания, невольно понимаешь, что все написанное — абсолютная истерика, какой-то психологический срыв. Назвать отказом это очень сложно. Да и вообще складывается ощущение, что никто ни от кого не отрекается. По двум простым причинам.

Вот, например, свидетельство Джессики Редсдейл, коммунистки, журналистки, родной сестры Юнити Митфорд (той самой несостоявшейся жены Гитлера, которая покончила с собой), об общем фоне Германии и личной жизни немцев после 1945 года: «Краешком глаза они заглядывают в будущее, но сердце — одно общее больное немецкое сердце — еще сжато, обескровлено. Аритмия немецкой жизни разрушительна. Дети растут среди обломков общей вины, которую каждая семья сознательно или вынужденно разнесла по своим домам. Но на этом раскол не окончится. Расколото будет и само сердце великой нации — Германия будет расчленена».

Это общий фон. Что касается семей, то в голове детей Третьего рейха рефреном звучат две основные мысли. Первая — это их родители. Вот что об этом пишет сын фон Шираха: «Двенадцать лет — смехотворный для истории срок. Но они остались в истории навсегда. Двенадцать лет подарили им бессмертие». Вторая мысль еще сильнее. Она уже не о родителях, а о себе любимых: «Подумайте, кем бы я стал, если бы не…» Понятно «не»? Не рухнул бы рейх, не проиграли бы войну…

Получается, что детям нацистских бонз не было стыдно за своих отцов? В основной массе — нет. Ведь они, 15 — 18-летние, тогда действительно мало знали. Повзрослев, набравшись информации, узнав обо всем, они просто не хотели (да и не хотят) в это верить. У них была твердая позиция: наших отцов оклеветали, во всем виноват плохой дядя Гитлер, наши родители выполняли приказ. А какой приказ — это уже не имеет значения.

Более того, понимая, что к концу жизни большинство из них ничего особенного не представляет, все они были готовы подписаться под высказыванием уже упомянутого Бальдура фон Шираха: «То, что с нами случилось, с нами, с вождями, — это колоссальная удача. Такая удача выпадает поколению раз в несколько тысячелетий. И мы должны возблагодарить бога за то, что мы были избранными».

Если взять уже следующее поколение, внуков и правнуков нацистов, то они не только не стесняются истории своих дедов и прадедов, но и гордятся ею: «Сейчас по прошествии времени у нас есть возможность постигать более правильную историю». Что они вкладывали в слово «более правильную»? Сложно ответить.