Праздник Рождества Христова глазами жителей дореволюционной России

Софья Андреевна Толстая, 1897

«С утра все были в праздничном настроении: готовили подарки, раскладывали привезенные из Москвы угощения. Лучший момент дня был — моя прогулка по лесам, особенно хорошо в молодой елочной посадке. Три градуса мороза, тишина, и минутами выглядывало, наконец, пропавшее за всю осень солнце. Все покрыто выпавшим за ночь свежим, чистым снежком, молодые елочки, зеленые и тоже слегка запушенные снегом, на горизонте черная, широкая полоса замерзшего на зиму старого леса Засеки, и все тихо, строго, неподвижно, серьезно. Я глубоко наслаждалась; лучше всего — в природе и в искусстве. Как хорошо это знает С. И. — А в семье, на людях, столько ненужного раздражении, столько наболелого, злого…

Обедали семейно, хорошо, весело. М. А. Шмидт приехала. К пяти часам у Доры и Левы была елка, чай, угощение. Бедная Дора устала, но ей, девятнадцатилетней, почти девочке, необходим праздник, и ей было все удачно и весело. Маленький внук Левушка пугался и удивлялся. Славный, симпатичный ребенок».

Генерал-лейтенант Дмитрий Михайлович Волконский, 1814

«Для рождества Христова был большой порад и молебен у герцога. После обеда отдал я визит генералу Масенбаху и много с ним говорил, дабы помирить ево с герцогом, но он, кажется, расположен писать к королю, полагая, что ево не допускают до должности здешнего губернатора».

Мемуарист Алексей Вульф, 1830

«Первые два дня праздников Рождества я не мог писать, потому что, во-первых, охота меня много занимала, — мы ездили втроем, с Шедевером и Якоби, довольно удачно за зайцами и куропатками, — и, во-вторых, потому, что вчера и третьего дня не только мои хозяева, но даже и Арсений так пьянствовали, что выжили меня совершенно из хаты».

Внучка М. И. Кутузова, хозяйка литературного салона Дарья Фёдоровна Фикельмон, 1832

«Накануне Рождества я устроила для Элизалекс Weinachtsbaum [прав. Weihnachtsbaum — рождественская елка (нем.)]. Сколько было радости и удовольствия! В ее сердечке было столько признательности, что она не знала, как ее выразить!»

Василий Жуковский, 1838

«Праздник здешний Рождества Христова. В 9 ½ в церковь святого Петра во всей форме. Я в трибуне дипломатического корпуса подле Литты. Явление Папы; разные чины и костюмы. Два опахала, подаренные Генуей. Швейцары в латах. Почетная гвардия из первых дворян знаменитых фамилий. Кардиналы Пакка, Ламбручини, Меццофанти, Маи. Консерваторы. Поклонение Папе; поцелуи кардиналов в руку, епископов в колено, других в ногу. Между епископами алжирский, греко-униатский, армянский. Одевание Папы на боковом троне. Служба. Он переходит на главное чтение Апостола и Евангелия. Переход к совершению таинства. Вознесение частей. Величественная минута».

Писатель Иван Шмелев

«Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях лес ёлок. А какие ёлки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, — тычинки. У нашей ёлки… как отогреется, расправит лапы, — чаща. На Театральной площади, бывало, — лес. Стоят, в снегу. А снег повалит — потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в ёлках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбом. Сбитенщики ходят, аукаются в ёлках: «Эй, сладкий сбитень! калачики горячи!..» В самоварах, на долгих дужках, — сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С мёдом, с имбирём — душисто, сладко. Стакан — копейка. Калачик мёрзлый, стаканчик сбитню, толстенький такой, гранёный, — пальцы жжёт. На снежку, в лесу… приятно! Потягиваешь понемножку, а пар — клубами, как из паровоза. Калачик — льдышка. Ну, помакаешь, помягчеет. До ночи прогуляешь в ёлках. А мороз крепчает. Небо — в дыму — лиловое, в огне. На ёлках иней, мёрзлая ворона попадется, наступишь — хрустнет, как стекляшка. Морозная Россия, а… тепло!..»

Е. М. Чехова

«Наступил вечер маскарада. Я и брат были в костюмах маленьких маркизы и маркиза. К шести часам нас отвели на детский бал в соседнюю квартиру. А в восемь часов начался бал для взрослых. И вдруг, среди толпы тореадоров, д’Артаньянов, рыбачек, японок и разных других масок, появилась пара негров в знакомых нам ситцевых костюмах. С трудом мы узнали вымазанных сажей наших родителей. Отец в черном курчавом парике и черных перчатках с увлечением отплясывал модный тогда негритянский танец кекуок. Мама в короткой, до колен, юбочке, что по тем временам было чрезвычайно смело, также в курчавом парике и длинных черных перчатках, жеманно выступала рядом с ним. Фурор был необыкновенный, хозяева и гости восхищались и выдумкой, и исполнением».