Армия французской Третьей республики: эпоха скандалов

Политикам Третьей республики нужно было проплыть между Сциллой и Харибдой: создать армию, одновременно эффективную и лояльную. Офицерский корпус достался им в наследство от Второй империи и вызывал подозрения в обоих отношениях. Однако другой армии у страны не было, а проблема воссоздания военной мощи стояла слишком остро. До конца 1880-х годов французская армия оставалась чем-то вроде священной коровы, находившейся вне критики. Вместе с тем, потеря Эльзаса и Лотарингии постоянно напоминала правительству и генералитету о необходимости сотрудничать. Отношения между ними строились на простой и негласной договорённости, по которой политики не вмешивались в дела военных, а военные — в дела политиков. В результате возникло недопонимание друг друга и множество нерешённых проблем.

Благодаря дотошности и политическим амбициям Леона Гамбетты у нас есть довольно точные сведения о настроениях высших французских офицеров. Гамбетта находился в оппозиции правительству все 1870-е годы и тщательно готовил своё возвращение на властный олимп. В 1876 и 1878 годах он и его сторонники провели грандиозное тайное исследование настроений военных. Полученные данные говорили о двух вещах. Во-первых, примерно 70% генералитета составляли противники республики и сторонники монархии под той или иной династической вывеской. Во-вторых (и это вселяло надежду), их подпирали молодые полковники и генералы, среди которых доля республиканцев была значительно выше.

Неизвестно, учитывал ли Гамбетта эти два важных нюанса, но они стоят того, чтобы обратить на них внимание. Если спуститься ещё ниже, до уровня молодых офицеров, то картина, скорее всего, снова менялась бы не в пользу Третьей республики. После 1870 года для молодых дворян, обычно настроенных промонархически, были закрыты практически все привычные карьерные пути. Ни в политике, ни в дипломатическом корпусе их никто не ждал. Оставалось одно пристанище — офицерская служба. Кроме того, политическая лояльность имеет свойство меняться, и мы увидим яркие тому примеры. Одним словом, республика могла просто не дождаться республиканского генералитета.

Генерал-реванш

В целом, французские офицеры к 1870-м годам были уже крепко приучены служить тому режиму, который обеспечивал жалование и порядок. Впрочем, это не исключало наличия отдельных горячих голов. Первый известный заговор против Третьей республики датируется 1874 годом и происходит из среды бонапартистов. Это дело закончилось фарсом, а военная тревога следующего 1875 года заставила забыть о ностальгии и вспомнить об Эльзасе и Лотарингии. Идея реванша напоминала ребёнка, забота о котором не даёт супругам расторгнуть брак, к тому же, отношения между политиками и военными поначалу напоминали медовый месяц. Ни комиссия по пересмотру чинопроизводства, ни передача Алжира под гражданскую администрацию, ни драматичный уход маршала Мак-Магона с президентского поста не смогли омрачить его.

Ко второй половине 1880-х годов магия реванша стала слабеть. Цель возврата Эльзаса и Лотарингии стала отступать на второй план перед колониальными экспедициями (Тунис в 1881 году, Мадагаскар и Берег Слоновой кости в 1883 году). После ухода Мак-Магона республиканцы стали прибирать к рукам нити управления государством и проводить более решительную внутреннюю политику, особенно в отношениях с церковью. Антиклерикализм депутатов усиливал разочарование в новом режиме, казавшемся беспомощным. Наконец, в 1890-е годы начали нарастать антимилитаристские настроения. Атмосферу французского fin-de-siècle («конца века») ярче всего иллюстрирует высказывание поэта-символиста Реми де Гурмона: «Лично я не дал бы и мизинца своей левой руки за эти забытые земли [Эльзас и Лотарингию]. Он мне нужен, чтобы стряхивать пепел моей сигареты».

Как уже говорилось, во Франции военный министр понимался как простой технический служащий, но в январе 1886 года на этот пост назначили человека с большими амбициями. Ещё не старый и весьма импозантный генерал Жорж Буланже был одним из тех, кого понизила в звании послевоенная комиссия Шангарнье. Благодаря своим талантам он быстро вернул себе звание полковника и пошёл вверх по карьерной лестнице. Пост министра ему обеспечила связь с радикальными республиканцами, которых тогда возглавлял другой Жорж — Клемансо. Судя по всему, большое впечатление на Буланже произвела поездка в США в составе официальной делегации в 1881 году. За океаном он увидел, как любой человек, обладавший достаточной волей, может завоевать любовь толпы и сделать политическую карьеру. Буланже решил попробовать и стал поддавать пару в поостывший котёл реванша.

Буланже объявил об амбициозной программе реформ: в армию внедрялась новейшая винтовка Лебеля, принимались некоторые меры, предвосхитившие реформы Фрейсине, но самое главное, всё это было обильно сдобрено патриотизмом. Самой знаменитой мерой стал приказ перекрасить будки часовых в цвета национального флага — после этого публика заключила, что Буланже образцовый патриот. Французы начали слагать песни о «генерале-реванше», который поведёт их на швабов. Патриотический подъём приобрёл такую силу, что вызвал серьёзные дипломатические осложнения с Германией. Правительство было уже не радо столь беспокойному военному министру, и в мае 1887 года Буланже отправили командовать корпусом в Клермон-Ферран.

Именно тогда культ Буланже достиг своего пика. Огромная толпа собралась у Лионского вокзала — люди ложились на рельсы, чтобы не дать поезду увезти своего кумира. Вскоре правительство оказалось в кризисе, а Буланже тем временем планировал своё триумфальное возвращение. Генерал был известен как ярый республиканец, но теперь налаживал связи с монархистами — Бурбоны согласились финансировать его избирательную кампанию в Национальную ассамблею. Выборы 1889 года закончились для него триумфом, а далее, по французской традиции, должен был последовать военный переворот. По иронии судьбы буланжизм был побеждён самим Буланже: из-за слухов об аресте он решил бежать с любовницей в Брюссель. От «генерала-реванша» ждали совсем не такого поведения, и горячие патриоты разочаровались. В 1891 году Буланже совершил самоубийство на могиле своей пассии.

Буланже был просто хорошим офицером с некоторой энергией, но сумел поставить на кон судьбу целой страны. Люди мечтали о сильном лидере, который вернул бы Франции её величие, и генерал некоторое время подходил на эту роль. Историки видят в нём предтечу эпохи массовой политики, а иные называют этот кризис «бонапартизмом без Бонапарта». Отметим и то, что армия не пошла за Буланже и, похоже, испытывала гораздо меньше энтузиазма по поводу него, чем остальная нация. Генерал Гастон де Галифе говорил о Буланже:

«Я не потерплю его прихода к власти. Прежде всего, он пехотный генерал. Во-вторых, он плохо держится в седле. Наконец, он пытается играть роль, для которой предназначен я».

Судьба Буланже поставила важный и прежде не обсуждавшийся вопрос: насколько армия лояльна республике? В любом случае генерал сделал как минимум одну важную вещь — смешал в один коктейль милитаризм, реванш и правые взгляды. Ранее патриотические идеи ассоциировались, скорее, с радикальными республиканцами, то есть, с левыми. Теперь правый лагерь перехватил у левых эту повестку, и те стали склоняться к антимилитаризму.

Дело Дрейфуса

На рубеже 1880-1890-х годов Франция пережила ещё один скандал. Компания, строившая Панамский канал, обанкротилась, а в 1892 году выяснилось, что она давала взятки парламентариям через банкиров-евреев. Рейтинг власти стремительно пошёл вниз, французский политический мир пережил сильнейшую встряску и встретил ослабленным следующий и самый грандиозный скандал конца XIX века.

Рассказывать о деле Дрейфуса — такое же гиблое дело, как пересказывать остросюжетный детектив. В 1894 году французы обнаружили утечку важной информации в посольство Германии. В феврале 1895 года капитан Генерального штаба Альфред Дрейфус был осуждён по этому делу за шпионаж, лишён званий и отправлен отбывать пожизненное заключение во Французскую Гвиану. Шпионский скандал вызвал резонанс в обществе, но военный министр Огюст Мерсье постарался быстро завершить процесс. На его беду, нашлось несколько влиятельных людей, поставивших приговор под сомнение.

Дело вспыхнуло с новой силой в начале 1898 года, и Францию захлестнул водоворот драматичных событий: отчаянное публичное письмо Эмиля Золя «Обвиняю!» в защиту Дрейфуса (13 января 1898); суд над писателем за клевету (февраль); дуэль Анри и Пикара (5 марта); разоблачение фальшивых документов (30 августа); самоубийство подполковника Анри, их изготовившего (31 августа); загадочная смерть президента Феликса Фора (16 февраля 1899); попытка переворота правых на похоронах президента (23 февраля); нападение на нового президента Эмиля Лубе (4 июня); покушение на адвоката Дрейфуса (14 августа 1899); пересмотр дела — пять против двоих за виновность Дрейфуса (9 сентября); президентское помилование (19 сентября). Дело Дрейфуса даже стало сюжетом для настольной игры и одного из первых киносериалов.

Кризис длился два года и расколол страну. Дрейфусары настаивали на том, что невинный человек был осуждён во имя ложно понимаемых государственного интереса и чести мундира. Антидрейфусары видели в пересмотре дела попытку опорочить армию и расшатать устои общества. Находились и те, кто полагал, что весь скандал — это один большой еврейский заговор (Дрейфус был евреем), чтобы погубить Францию. Дело Дрейфуса вскрыло гнойник, из которого полились все подспудные проблемы — глубокий раскол в обществе, недоверие к армии и церкви, антисемитизм, неприкрытый карьеризм военных, шпиономания, страх перед Германией. Большинство историков признают, что проблема состояла не в вине или невиновности конкретного человека — это была латентная гражданская война между двумя Франциями, традициями либерализма и авторитаризма, эпизод в незавершённой битве между Революцией и Старым порядком.

Для нас важно не упустить тот факт, что дело возникло в недрах Генерального штаба. Детище Фрейсине оказалось уродливым, поражённым карьеризмом и занятым защитой своих привилегий. Когда Дрейфуса арестовали, оказалось, что против него мало улик, и с ведома Мерсье было принято решение подбросить фальшивки, изготовленные в статистическом бюро Генштаба. Подполковник Мари-Жорж Пикар, пришедший в бюро в 1895 году, получил доступ к досье Дрейфуса и быстро понял, что тот не виновен, а германским агентом является майор Фердинанд Эстерхази. Обвинения против Дрейфуса строились на основании грубо сделанного фальшивого письма, изготовленного подполковником Юбером Анри. Пикар сообщил о своих подозрениях шефу Буадеффру, после чего был отправлен служить с глаз долой в Тунис. Мерсье, Буадеффр и ещё десяток выдающихся генералов оказались впутаны в грязное дело, и признать ошибку стало невозможно — весь французский генералитет был бы скомпрометирован.

За дело берётся генерал Галифе

Разгребать авгиевы конюшни предстояло правительству Пьера Вальдек-Руссо, сформированному в июне 1899 года. Правительство было очень левым, но премьер решился пригласить на пост военного министра генерала Гастона де Галифе. Это был скандальный выбор. Галифе состоял в близких отношениях с семьёй Наполеона III, подавлял Парижскую коммуну и считался ультраправым. Парламентарии встретили нового министра свистом и криками: «Убийца!» Галифе спокойно ответил: «Очевидно, некоторых я забыл убить».

Вальдек-Руссо оказался прав — семидесятилетний Галифе обладал и решительностью, и авторитетом, и долей презрения к сослуживцам, которые могли покончить, невзирая на имена, с затянувшимся скандалом. Галифе сразу обозначил, что ему не нужен ни триумф дрейфусаров, ни торжество их противников, а только возвращение стабильности и уверенности армии в себе. Он отправил в отставку некоторых наиболее одиозных фигурантов дела, а иных перевёл служить в провинцию. Успешность его миссии во многом зависела от пересмотра дела Дрейфуса, намеченного на август 1899 года. Дело рассматривал военный суд в Ренне, который под беспрецедентным давлением оставил приговор в силе. В этой связи любопытна реплика князя Александра Имеретинского, долгое время возглавлявшего русскую военную юстицию. В разговоре с французским военным атташе весной 1899 года он отмечал:

«Я считаю, что нигде эта служба не организована и не функционирует так же хорошо, как у нас, и вы, может быть, избежали бы неприятностей, через которые вы проходите сейчас во Франции, если бы у вас была бы такая же рациональная организация, как наша».

Вполне возможно, что князь был прав, и Галифе стоило бы передать дело в гражданский суд. Военные судьи знали, что оправдание Дрейфуса будет означать суд над Мерсье, а, возможно, и многими другими высокопоставленными военными. Так или иначе, решение реннского суда стало громом среди ясного неба. Армия ликовала, и один из офицеров вспоминал, как его подчинённые прыгали на столах и пели «Марсельезу», услышав, что Дрейфус не оправдан: «Новости о взятии Метца [столицы Лотарингии] не могли бы вызвать больший энтузиазм в этом отдалённом гарнизоне». В то же время, для многих этот приговор означал, что армия неспособна признать очевидное. После президентского помилования Дрейфуса Галифе произнёс знаменитую фразу «Инцидент исчерпан!», которую саркастически комментировал Камиль Пеллетан (соратник Клемансо): «Смирно! По моей команде, слева направо: Забыть!»

Галифе начал тяготиться своим двойственным положением. В одном из писем он писал: «Если я наложу руку на виновного генерала, то я буду обвинён в том, что я истребляю армию. Если я не сделаю ничего, я буду обвинён в измене. Какова дилемма!» Вряд ли Галифе отдавал себе в этом отчёт, но он уже начал уничтожать армию.

За кулисами дела Дрейфуса постоянно маячил призрак военного переворота. Незадолго до реннского суда за неосторожные слова в отставку был отправлен генерал Оскар де Негрие — один из лучших умов французской армии и, к слову, большой друг России. Галифе говорил, что он «играет в Буланже», и решил использовать этот случай для реорганизации Высшего военного совета. 24 октября 1899 года «коллективный Мольтке» был превращён в консультативный орган при министерстве, который собирался только по воле министра. Вскоре после ухода Галифе членов совета лишили права инспектировать войска, и армия осталась без ключевого элемента централизованного контроля и стандартизации обучения. Министру это было нужно, чтобы совет не покушался на его власть, в то время как его штатские коллеги в правительстве желали лишить опозоренную армию её автономии.

В тот же день, когда состоялась эта злополучная реформа, Галифе отправил в отставку ещё трёх генералов, среди которых был французский артиллерийский гений Ипполит Ланглуа. Армия, в которой и так не любили заносчивого старика, пришла в бешенство. Казалось, что министр приносит военную эффективность в жертву паранойе республиканцев, а, главное, заносит руку на священную корову французской армии — закон 1834 года о собственности на чин. Но самое опасное было впереди.

Болезненный для любой армии вопрос о чинопроизводстве решался во Франции специальными комитетами, которые составляли кандидатские списки для повышений. Во взвинченной атмосфере на фоне дела Дрейфуса распространялись слухи, что назначения производятся в соответствии с политическими и религиозными пристрастиями, что было большим преувеличением. Во французской армии хватало фаворитизма, но в этом отношении она не отличалась от любой другой, а, главное, фавор почти никогда не был следствием политических убеждений. Генерал, который не путешествовал без личного исповедника-иезуита, мог иметь в свите ярого республиканца. Прежняя система не была идеальной, но передача вопроса о чинах военному министру стало худшим решением. Именно такое решение принял Галифе.

Дело карточек

Говорят, что когда Галифе в мае 1900 года уходил на покой, он делал это с гордостью и негодованием. Дело Дрейфуса к тому моменту стихло, а в 1906 году капитан был полностью оправдан. Но Галифе, желавший успокоить умы и вытащить армию из ямы, скорее, вырыл ей новую.

Благодаря делу Дрейфуса в ХХ век Франция вошла под властью радикальных республиканцев, которые стремились довершить то, что не закончил Робеспьер. Старый режим давно пал, поэтому борьба была направлена на церковь и армию, которые понимались как его последние осколки. Радикалы считали, что оскандалившаяся армия нуждается в полном перевоспитании, для которого на пост военного министра привлекли генерала Луи Андре. Его период в должности (с 1900 по 1904 год) стал совершенно особенным.

Андре не решался покуситься на закон 1834 года и просто прогнать всех неугодных, поэтому ему пришлось медленно менять дух армии и избавляться от неблагонадёжных офицеров подспудно. Благодаря Галифе теперь он контролировал все вопросы, связанные с продвижением офицеров. Андре провёл на посты в министерстве и Генеральном штабе своих людей (среди них известны Александр Персен и Морис Саррайль), вновь перетряхнул командование, провёл реформы в военно-учебных заведениях, приблизил положение офицеров из школ к положению выходцев из рядовых, а также отменил некоторые специальные правила для офицеров, подчёркивавшие их кастовость (залог для вступления в брак, запрет на ношение штатского).

Эти реформы вполне справедливо считаются провальными. Андре не сумел добиться демократизации армии, зато добился массовых отставок, падения престижа службы и снижения стандартов военного образования. Приём в Сен-Сир упал вдвое по сравнению с 1897 годом. Отчасти в этом повинно дело Дрейфуса, отчасти — деятельность министерства. Не обошлось и без скандалов. 4 ноября 1904 года, почти через десять лет после ареста злополучного капитана, к депутатам попала информация, что военное ведомство содержит специальную картотеку о политических и религиозных взглядах французских офицеров. Пикантность ситуации заключалась в том, что информация добывалась, главным образом, через масонскую ложу «Великий Восток». Раньше евреи, теперь масоны — разумеется, любители конспирологических теорий получили обильную пищу для разговоров. Министр был вызван на слушания, где получил пощёчину от правого депутата Габриэля Сивтона. Вскоре содержание карточек было опубликовано в газете «Фигаро».

Как же обстояло дело? Сотрудники Андре в министерстве явно разочаровались в своём шефе и начинали откровенно «подсиживать» его: одни из личных амбиций, другие — из ретивой заботы о деле. Картотека, насчитывавшая примерно 19 000 имён, хранилась в кабинете Персена, правой руки Андре в министерстве, и должна была служить для справок при назначениях. Часть карточек пропала оттуда ещё в 1902 году. Взять их без ведома (согласия?) Персена было крайне затруднительно, поэтому многие полагают, что он причастен к утечке. Так или иначе, карточки были куплены Сивтоном у одного из членов ложи, а затем обнародованы. После своей пощёчины министру депутат был арестован, а за день до суда его нашли мёртвым. Он отравился газами от обогревателя, и до сих пор неизвестно, было ли это самоубийство (официальная версия), несчастный случай или убийство.

После публикации карточек по армии прокатилась волна дуэлей и репримандов в адрес тех, кто занимался доносительством или просто был известен масонской деятельностью. Андре пришлось уйти в отставку, но это не решило проблем политически мотивированных продвижений по службе. Дипломат Сент-Олер вспоминал, как он со своим другом по фамилии Жуано-Гамбетта (племянником героя 1870 года) составлял кандидатский список в знаменитом кафе «У Максима» в 1906 году:

«За кофе, куря восточный табак, […] вдохновлённые патриотизмом, [мы] составили список, если не совершенно свободный от всякого духа дружбы, то, по крайней мере, от духа партий, который […] уничтожал элиту нашего офицерства. Я показал плохой пример товарищества, но пример, не лишённый некоторой справедливости, рекомендуя моих друзей по колледжу, как и я старых учеников иезуитов, с которыми так отвратительно обращались во времена Андре. Жуано-Гамбетта немедленно их вычеркнул: «Дядя Леон говорил: «Клерикализм — вот враг!» Ума не приложу. Дважды не приложу. Единственный враг для меня — это пруссак».

Скандалы рубежа XIX-XX веков привели к ослаблению французской армии. Было утрачено самое главное — уверенность в себе. С учётом того, что главный союзник Франции в это же время проиграл русско-японскую войну и до 1907 года подавлял революцию, перспективы на случай большой европейской войны выглядели как никогда туманными.

Продолжение следует: Армия французской Третьей республики: культ наступления.