Армия французской Третьей республики: культ наступления

В 1914 году ни одна из армий великих держав не была совершенным боевым механизмом. Каждая страна начала Первую мировую войну с наступления, и ни одно из них не привело к сокрушительному удару по врагу. При этом именно французы совершили несколько наиболее очевидных ошибок, потеряли за первые пять месяцев миллион солдат и оказались в самом опасном положении из всех основных участников конфликта. Французская армия начала ХХ века с её красными панталонами и манерой наступать во что бы то ни стало, превратилась для историков в классический пример того, что «генералы готовятся к прошедшей войне». Так ли это? Именно этому вопросу посвящена заключительная статья нашего «французского цикла».

Тени забытых предков

У Франции не было своего Мольтке, и планы войны разрабатывались коллективно в Высшем военном совете. После разгрома 1870 года французское военное планирование основывалось на осторожности, и первые пять планов войны с Германией были оборонительными. В военной мысли господствовал генерал Жюль Леваль, подход которого резко контрастирует с последующей военной традицией. Леваль верил, что теперь на войне всё решает методичность, научный подход и организация: «Прошли времена знаменитых подготовок, гениальных комбинаций и великолепных манёвров». Это был очень прагматичный подход, лишённый метафизики. По выражению советского теоретика Александра Свечина, Леваль просто «гильотинировал» всю часть стратегии, связанную с искусством.

Впрочем, со временем тенденции менялись. План VI впервые предполагал перенести боевые действия на территорию противника. Этот план приняли в 1886 году — рубежном году для французской военной мысли. Именно к середине 1880-х годов у французов возродилась уверенность в себе. В руках солдат была прекрасная винтовка Лебеля, а у руля министерства стоял пламенный «генерал-реванш» Буланже. Подпитывали наступательный дух и несколько прорывных исторических работ о военном искусстве Наполеона. Майор Жан Колен, которого можно считать отцом-основателем современной наполеонистики, писал:

«[…] для тех, кто умеет нечто большее, чем рабски копировать формы, по-прежнему в наполеоновском военном искусстве находятся модели, которые должны вдохновлять, вопросы, над которыми надо думать, и идеи, которые надо будет применять в ХХ веке».

В этом увлечении наполеоновским духом не было ничего необычного. В 1880-е годы по всей Европе возобновился поиск национальных корней и истоков национального военного искусства. Русские обращались к Суворову и Румянцеву, немцы — к Фридриху Великому. Стоит отметить, что французская военная мысль шла в русле тогдашних европейских тенденций и не злоупотребляла тезисами о моральном факторе, воле и штыке. Впрочем, некоторые историки отмечают в этой попытке воскресить дух Наполеона первые ростки «культа наступления».

Такова была атмосфера во французской армии, когда в 1885 году в Высшую военную школу поступил будущий герой Первой мировой войны, «маршал победы» Фердинанд Фош. В юном возрасте Фош собственными глазами наблюдал катастрофу 1870 года, что произвело на него неизгладимое впечатление. В конце жизни в одном из интервью Фош говорил о том, что значила для него потеря Лотарингии:

«Я всегда говорил себе в прежние дни, что я не умру, пока не повешу свою саблю на стену Мецкого собора. О, я сделаю это! Я поклялся!»

Семья будущего маршала была очень религиозной, многие его родственники служили в войсках Наполеона. Фердинанд воспитывался на эпических рассказах об Итальянской кампании, сражениях в египетских песках и на полях Европы. Один из первых биографов Фоша писал, что маршал одинаково страстно пел псалмы и «Марсельезу». Высшая военная школа стала для Фоша «истинным откровением», и он рьяно принялся за учёбу. Фоша заметили, и в 1895 году он получил кафедру в своей альма-матер.

Фош присоединился к тем, кто двигал французскую военную мысль от оборонительной ментальности к наступательной. В лекциях он говорил, что поражение в битве становится фактом прежде всего в головах людей. Во время боя нет времени считать потери и взвешивать шансы на успех, поэтому любая мелочь может привести к убеждению о том, что всё пропало. Таким образом, исход борьбы определяется моральными, а не материальными факторами. Победа в войне достигается наступлением, а мощь современного огня не является препятствием. Наоборот, наступающий может использовать её для того, чтобы подавить волю противника. В 1897 году Франция осуществила ещё один технологический прорыв и приняла на вооружение 75-мм скорострельную полевую пушку. Казалось, «Мадемуазель-75» (как её любовно прозвали солдаты) решит все проблемы с обеспечением необходимой огневой мощи при наступлении.

Однако историки, которые приписывают Фошу насаждение «культа наступления», не учитывают двух моментов. Во-первых, Фош, ратуя за наступательный дух, не был слепым фанатиком атак. Ему припоминали фразу «воевать — значит атаковать», но речь шла о простой логической связи наступления и достижения целей войны. Если Франция будет сидеть в окопах, то не сможет вернуть Эльзас и Лотарингию — с этим трудно спорить. Более того, Фош не отрицал ни силы огня, ни необходимости иногда переходить к обороне. Большинство французских военных, поставленных за кафедру, стали бы говорить примерно то же самое. Во-вторых, Фош до 1914 года вовсе не был так влиятелен, как это кажется на первый взгляд — его послевоенная слава «маршала победы» в данном случае вводит нас в заблуждение. До войны Фош считался просто неплохим профессором, но не великим военным мыслителем.

Его карьера испытала на себе все превратности французской политики. Брат Фоша был иезуитом, что для республиканского правительства было сродни чёрной метке. Как мы помним, в военном министерстве находилась специальная картотека с характеристиками офицеров. В одной из карточек значилось: «Капитан Фош из 10-го артиллерийского полка связан с Католическим союзом». Офицер-католик считался кровным врагом всего свободного и демократического, так что Фош всегда был на дурном счету у политиков. В 1901 году ему пришлось оставить Высшую военную школу, чтобы вернуться туда только когда стихнет «эпоха скандалов». В 1908 году Фош стал новым начальником школы, но для этого ему пришлось прекратить регулярно посещать мессы, чтобы не дразнить политиков. Впрочем, на этом интриги не закончились — на Фоша написали анонимку, обвиняя его в том, что он «преподаёт метафизику, настолько затуманенную, что она делает из некоторых учеников идиотов».

Благоразумие и отвага

Фош скорее плыл по течению существовавших тогда настроений, нежели формировал их. Во Франции в это время действовали более могущественные силы, чем в меру способный полковник. На рубеже XIX-XX веков в военной среде нарастала тревога. Капиталистический мир казался пропитанным духом стяжательства, эгоизма и гедонизма. Дело Дрейфуса показывало, что армия потеряла уважение общества. Можно ли воспитать в такой атмосфере солдат, способных наступать, несмотря на шквал огня?

Одним из тех, кто испытывал эту тревогу, был Эрнест Жюде, редактор правого Le Petit Journal и ярый антидрейфусар. В 1903 году он опубликовал книгу подзабытого полковника Шарля Ардан дю Пика «Изучение боя». Комментарий Жюде выставлял эту работу, написанную ещё в 1868 году, средоточием истинного воинского духа. Действительно, в этой книге можно было найти всё, что льстило правому лагерю, только что проигравшему битву за судьбу злополучного Дрейфуса. Дю Пик мечтал о сплочённой и дисциплинированной армии. Желательно, чтобы такая армия была профессиональной, а её офицерский корпус — аристократическим. В 1903 году французская армия являлась полной противоположностью этому идеалу: скандалы и чистки превратили её в выжженное поле, а новый закон о призыве наполнял едва обученными солдатами-двухлетками. Книга «Изучение боя» как нельзя лучше соответствовала тогдашней армейской злобе дня. Дю Пик немедленно превратился в классика французской военной мысли и до 1914 года издавался пять раз. Как и в случае с Фошем, его прочли очень выборочно, ухватившись за то, что отвечало моменту.

Публикация «Изучения боя» попала в краткий промежуток между англо-бурской и русско-японской войнами. Французы симпатизировали бурам, которые представлялись им «благородными дикарями», дававшими уроки мужества британцам — «нации лавочников». Поражение союзника на полях Маньчжурии вызывало тревогу: русский «паровой каток» теперь нуждался в ремонте, и помощи от него ждать не приходилось. И буры, и русские проиграли, потому что не смогли использовать свою отвагу для перехода в наступление; войну выигрывает тот, кто готов принести жертвы — по крайней мере, так казалось со стороны. Один из французских офицеров передавал свои впечатления от русско-японской войны:

«Однако не всегда удаётся отбить огнём хорошо подготовленную и энергично проведённую атаку. В этом случае, если нравственные силы обороняющегося не были достаточно потрясены, дело доходит до штыкового боя, и решение достигается более или менее продолжительной рукопашной схваткой […] Подобные факты доказывают громадное значение нравственного элемента в бою».

Война требует жертв, но готов ли к ним современный человек? Складывалось впечатление, что при росте материального благосостояния слабеют моральные силы. Лучшие умы пытались найти выход из этой ситуации. Социолог Гюстав Лебон предсказывал приход «эры масс», когда яркие вожди будут вдохновлять и вести за собой слепую толпу. Анри Бергсон восхвалял «жизненный порыв» (élan vital) — интуитивную силу человека, которая выведет его из тупика рационализма. Воля, интуиция и прямое действие возвеличивались и противопоставлялись разуму и расчёту. Подобными теориями увлекался майор Луи де Гранмезон, возглавивший в 1908 году оперативное бюро Генерального штаба.

В 1911 году Гранмезон прочёл две знаменитые лекции в Центре Высших военных исследований. В них майор критиковал Фоша и его поколение. Доводы были резкими. Речь теперь не может идти о том, что важнее на войне, материальные или моральные факторы, потому что именно вторые — «единственные важные на войне». На войне невозможно избавиться от необходимости рисковать. Нападение — это лучшая оборона, а решительность — лучший залог успеха. «На войне часто самые безумные поступки будут лучшими», — таков был основной посыл этих лекций.

Действительно ли Гранмезон верил в свою бесшабашную доктрину или просто хотел внушить веру другим? Есть подозрение, что вернее второе. В том же году, когда он читал свои лекции, Франция и Германия едва не развязали мировую войну из-за Марокко. Кризис заставил немцев ещё больше усилить свою армию. Франция к тому моменту уже выжимала максимум из своего стагнирующего демографического потенциала. Страна не могла содержать ещё больше солдат, уступала врагу в артиллерии (особенно тяжёлой), пулемётах и количестве снарядов. Оставалось одно — противопоставлять материальным факторам боевой дух.

Отчасти это сработало. Марокканский кризис 1911 года вызвал во Франции взлёт патриотических настроений. Генерал Жозеф Жоффр, только что назначенный начальником Генерального штаба, принялся спешно возвращать армию к жизни. Ему нужны были такие люди, как Гранмезон, а точнее — их простые и вдохновляющие идеи. В 1913 году появились новые уставы, почти полностью повторявшие проповеди воинственного майора. Одна из фраз, содержавшихся в этих уставах, стала исторической:

«Уроки прошлого принесли свои плоды. Французская армия возвращается к своим традициям и более не признаёт иного закона в ведении операций, кроме наступления…»

Навстречу Марне

Историки нередко связывали культ наступления во французской армии с конкретными именами, выстраивая их в цепочку — Ардан дю Пик заложил основы, Фош развил их, а Гранмезон закрепил тенденцию. Новейшие исследования показывают, что корни этого, как выразился генерал Шарль Ланрезак, «бескомпромиссного фетишизма наступления» куда более глубоки.

Вспомним то, о чём говорилось в предыдущих частях нашего цикла. Французские военные никогда не отличались любовью к интеллектуальной рефлексии, предпочитая по-солдатски простые истины о значении дисциплины и духа. Всеобщая воинская повинность была принята с большим скрипом и периодически порождала реакцию в виде идей о том, что качество важнее количества. Наконец, самая главная отличительная особенность французской армии заключалась в её постоянной, изнуряющей борьбе с политиками. Эта борьба заставляла, с одной стороны, делать упор на ценности корпорации (воинский дух, мужество, решительность), чтобы сплотить ряды, а с другой — иметь бойкие аргументы для отстаивания своих интересов. Даже пресловутые красные панталоны в этих условиях выглядели не анахронизмом, а символом доблести.

Французской армии приходилось защищаться не только от нападок политиков — растущая мощь Германии являлась не менее важной угрозой. Едва ли не любое сравнение указывало в пользу немцев, поэтому французы компенсировали свою слабость бравадой.

Впрочем, культ наступления во Франции был лишь доведённой до предела общеевропейской тенденцией к поиску быстрого результата в грядущей мировой войне. Это говорит о том, что и объяснение военных решений коренится в общеевропейских тенденциях. Офицерская корпорация чувствовала отчуждённость от современного общества, а французские офицеры ощущали это острее своих зарубежных коллег. Человеку, привыкшему к комфорту и наслаждению, приученному везде искать выгоду для себя, проникнутому «разрушительными» идеями социализма и пацифизма, трудно стать настоящим солдатом. Культ наступления выступал в роли противоядия от дурманов современности.

«Потерянное поколение» солдат Первой мировой оказалось недооценённым теми, кто вёл их в бой в 1914 году. Только в первый месяц войны Франция потеряла 210 000 человек. Несмотря на все опасения командующих, солдаты храбро и безрассудно шли вперёд, заменяя агрессивным порывом тщательную подготовку. Кладбища наполнялись могилами с надписью: «Умер за Францию». Под такой надписью упокоился и сын Фоша. В августе 1914 года Гранмезон писал в частном письме о первых боях: «Глупо — они двигаются [в атаку] слишком быстро».

Продолжение: Наследие Наполеона: армия Африки.