Наследие Наполеона: как после Ватерлоо родилась новая французская армия

Люсьен Левен, молодой сын банкира из одноимённого романа Стендаля, в начале 1830-х годов был вынужден поступить в уланский полк. Мысли корнета сразу же обратились к битвам, лихим атакам и любви очаровательных крестьянок, населявших страны к востоку от Рейна. Вместе с тем Люсьен умел сочетать честолюбивые мечты и здравомыслие, и его размышления быстро приняли другой оборот:

«Но нет […] я буду воевать только с сигарами; я стану одним из почётных завсегдатаев военного кафе в унылом гарнизоне плохо мощённого городишки; в качестве вечерних развлечений у меня будет несколько партий на бильярде и несколько бутылок пива да иногда по утрам пустая перепалка с грязными, умирающими с голоду рабочими… В лучшем случае я буду убит, как Пирр, ночным горшком (неприятный сюрприз!), брошенным из окна шестого этажа беззубой старухой. Какая слава! Моя душа окажется в довольно нелепом положении, когда на том свете я буду представлен Наполеону. «Без сомнения, – скажет он, – Вы умирали с голоду, раз взялись за это ремесло?» – «Нет, генерал, я думал, что подражаю вам».

К Люсьену мы ещё вернемся, а пока укажем, что в этом небольшом фрагменте как в капле воды отразились многие сюжеты военной истории Франции после 1815 года. Французская армия жила воспоминаниями о славе наполеоновской эпохи, но была вынуждена бороться главным образом со скукой и собственным населением, постоянно грозившим восстать (тяжёлую войну в Алжире пока оставим за скобками). После унизительного поражения во Франко-прусской войне 1870-1871 годов многие считали, что корни постигшей французов катастрофы были скрыты именно в этой атмосфере самоуспокоенности. Впрочем, до 1870 года непредвзятый европеец, вероятно, признал бы, что французская армия является первой в Европе. Постараемся выяснить, какой из этих взглядов точнее, начав эту историю с первых посленаполеоновских дней.

Реставрация

Последовательная смена пяти политических режимов во многом определяла историю французской армии в 1815-1914 годах, и первым из них стала Реставрация, то есть возврат к власти династии Бурбонов: сначала Людовика XVIII (1815-1824), а потом Карла X (1824-1830). Когда закончились «сто дней» Наполеона, и первый из них прочнее утвердился на престоле, Франция находилась в плачевном состоянии: страна была оккупирована победителями, которым требовалось выплатить контрибуцию, в провинции бушевал белый террор, наконец, офицерский корпус раскололся на политические группировки.

Новая французская армия рождалась из хаоса, и её эмбрионом должны были стать королевская гвардия и департаментские легионы. Первая заменяла наполеоновскую гвардию и должна была стать надёжной опорой престолу, а вторые предназначались для того, чтобы подавить корпоративный дух старых полков. Легионы комплектовались на добровольной основе, и многие из них существовали лишь на бумаге либо насчитывали менее 500 человек. Маршал Ж. Макдональд, вовремя перешедший на сторону Бурбонов и — что ещё более важно — сохранивший верность им во время «ста дней», пытался сохранить в войсках триколор, но Бурбоны были непреклонны. Армия получала белые знамёна, а вместе с ними неприятное прозвище les culs blancs («белозадые»).

Чистка

Самое неприятное было впереди. Наполеоновские войны оставили после себя огромное количество офицеров, к которым прибавлялись аристократы, возвращавшиеся из эмиграции и желавшие постов. Например, герцог де Кар получил звание полковника в возрасте 23 лет, перед этим успев лишь немного послужить в английской армии. Одних только маршалов и генералов насчитывалось 446 человек, армия же тогда составляла всего 75 000 человек. Было ясно, что кому-то придётся оставить службу. 12 000 офицеров были переведены на половинное жалование, ещё больше людей уволили по возрасту, ранам и недугам. Конкуренция за немногочисленные места усугубилась тем, что настало время сведения политических счётов, и в 1817 году начала работу специальная комиссия, рассматривавшая поведение офицеров, служивших «узурпатору».

Ещё в 1815 году по приказу палаты пэров был расстрелян маршал Ней. Генерала Друэ д´Эрлона приговорили к смерти, но тот уже уехал в Баварию и открыл свою пивную в Мюнхене. Лефевр-Денуэтт и братья Лаллеманы бежали в США. Европа, Америка и даже Египет были буквально наводнены беглецами с наполеоновским прошлым. Остальным пришлось пройти через комиссию и попасть в один из 14 разрядов, предполагавших высылку, домашний арест, отставку, половинное жалование и т.д. Из страны были высланы многие люди, составлявшие цвет наполеоновской Франции: Сульт, Вандамм, Рапп, Савари, Ламарк, Клозель и другие. Бывший посол в Петербурге А. де Коленкур избежал высылки только благодаря заступничеству Александра I. Маршал Даву отделался домашним арестом. Маршал Серюрье был отправлен в отставку — возможно, сыграли роль его преклонные годы и голосование за казнь Нея. В итоге во Франции осталось примерно 5000 офицеров на действительной службе, а также 20 000 уже не служивших — три четверти из них получали половинное жалование.

Чистки привели к тому, что французская армия представляла собой слоёный пирог из бывших эмигрантов и бонапартистов. Усреднённая картина выглядела следующим образом: полковник был лояльным роялистом, вынужденным обращаться за помощью к подполковнику из наполеоновских ветеранов; капитаны чаще всего были старыми солдатами Империи, а субальтерн-офицеры — либо молодыми аристократами, либо уже видавшими виды соратниками корсиканца. Наполеоновские ветераны, оставшиеся за бортом армии, с ненавистью смотрели на офицеров-роялистов, многие из которых не нюхали пороху. «Благородные» офицеры и «простолюдины» обедали за отдельными столами и сидели на разных скамьях в церкви. Один из офицеров рассказывал, что в его полку был капитан, который 25 лет сражался против революции и Бонапарта в рядах иностранных армий, а его батальонный командир скрывал императорского орла под бурбонскими лилиями на своём кивере. Дуэли стали таким же повседневным делом, как во времена д´Артаньяна. В романе Стендаля Люсьену Левену приходилось драться на шпагах, чтобы опровергнуть мнение (вполне верное), что он республиканец.

Закон Сен-Сира

С 1798 года во Франции действовала конскрипция, то есть обязательная воинская повинность для всех сословий. В 12-м пункте конституционной хартии 1814 года, навязанной Людовику XVIII союзниками, значилось, что этот ненавистный для населения порядок отменяется. Но к 1818 году Франция смогла расплатиться по контрибуции и вернуть себе субъектность в международных отношениях — теперь встал вопрос о том, чем подкрепить возвращающееся высокое положение страны.

Новая французская армия должна была быть небольшого размера, и не только финансовые соображения диктовали этот выбор. Конскрипции тяготили население, а у правящих классов они стойко ассоциировались с республиканским духом. Шатобриан восклицал: «Как совместить при монархическом правительстве способ набора, ведущий к демократии, так как он основан на принципе равенства?» Многие французы помнили, что Наполеон одерживал свои самые блестящие победы с небольшой армией, а, когда она выросла до огромных размеров, как во время русского похода 1812 года, его звезда начала закатываться. Это подтверждало старую догму о том, что существует определённый предел численности войск, после которого количество перестаёт переходить в качество из-за трудностей управления, организации маршей и снабжения. Многие военные предпочитали компактную армию профессионалов огромным толпам новобранцев.

Примерно так же смотрел на дело Лоран Гувион-Сен-Сир, маршал Франции и военный министр Людовика XVIII. Закон Сен-Сира от 10 марта 1818 года заложил фундамент будущей армии. Первый пункт пытался согласовать мечту о профессиональной армии с реальностью: «Армия набирается на добровольной основе и, в случае необходимости, призывом…» Слова «конскрипция» тщательно избегали, чтобы не нарушить хартию, но по сути это была именно она. Все молодые люди, независимо от происхождения, достигнув 20 лет, тянули жребий, и если им выпадал «плохой номер», то на шесть лет они попадали под знамёна, а потом ещё шесть лет числились «ветеранами», которых можно было призвать в случае войны. Если призывник имел соответствующие финансовые возможности, он мог выставить вместо себя замену.

Практика быстро скорректировала эти положения. Из-за отпусков служба сокращалась до 4-5 лет, а после Испанской кампании 1823 года, когда правительство убедилось в невозможности призвать ветеранов, этот резерв был отменён, и срок действительной службы увеличили до 8 лет. В итоге французская армия фактически утратила возможность призывать дополнительные контингенты, хотя уже генерал Моран в книге «Об армии согласно хартии» (De l´Armée selon la Charte, 1829) предлагал решить эту проблему. Генералы Фуа и Ламарк, обладавшие стойкой репутацией либералов, выступали за увеличение национальной гвардии, но она всегда воспринималась как последний резерв на случай, если действующая армия не справится. Проблему резервов решили оставить до лучших времен.

На бумаге система Сен-Сира выглядела стройной и логичной. Французская армия насчитывала 240 000 солдат (для сравнения, прусская — 130 000, английская — 140 000, австрийская — 273 000, русская — 826 000) и состояла из шести возрастов по 40 000 человек. Последняя цифра составляла ежегодный контингент набора. Такая армия обходилась относительно недорого, и военные расходы Франции не превышали трети бюджета. Восьмилетний срок службы означал, что связь между армией и мирным населением, и прежде бывшая довольно иллюзорной, практически обрывалась. После окончания службы солдаты предпочитали оставаться на ней сверхсрочниками, и французская армия становилась всё более профессиональной и изолированной от общества.

Офицерский корпус

С точки зрения ультрароялистов, назначение офицеров было прерогативой короля, но с точки зрения всех остальных это вело к скандальному фаворитизму, отличавшему Старый режим и период 1814-1815 годов. Исходя из этого, Сен-Сир хотел внести ясные правила в данный вопрос и по возможности ограничить власть монарха над карьерами офицеров. Пункт VI его закона 1818 года гласил, что никто не имеет права стать офицером, не прослужив два года унтер-офицером или не пройдя военную школу. Не менее трети вакансий младших лейтенантов (sous-lieutenant, самое младшее офицерское звание) должны отдаваться унтер-офицерам. Продвижение по службе должно на две трети производиться по старшинству, и только на одну треть — по выбору короля для званий до подполковника (lieutenant-colonel) включительно. Дальнейший путь в иерархии определялся только выбором короля, однако в целом его права существенно ограничивались. Кроме того, Сен-Сир вернул на службу некоторых наполеоновских офицеров и сумел избавиться от наиболее неуживчивых эмигрантов. Как писал Р. Холройд, «при Гувион-Сен-Сире разрушение уступило место реконструкции, для которой закон о наборе и ордонанс о чинопроизводстве предоставили прекрасную основу».

В итоге во французском офицерском корпусе образовывались две касты: ученики военных школ, имевшие либо дворянское, либо буржуазное происхождение, и бывшие унтер-офицеры, как правило, выходцы из бедных слоёв. Для начала XIX века это была довольно оригинальная система, так как из крупных стран только в России унтер-офицеры имели шанс получить эполеты. Во Франции принцип «маршальского жезла в каждом солдатском ранце» был намного ближе к реализации, чем в империи Романовых, и в каждом поколении военных были выдающиеся военачальники, начинавшие службу простыми солдатами. Как это часто случалось с французской армией, практика корректировала нормы законов. Сен-Сир гарантировал унтер-офицерам треть вакансий, но в 1825 году 50% новопроизведённых были из солдат, а при последующих режимах эта пропорция выросла до двух третей. Старое дворянство в том же 1825 году получило только 24% производств в офицеры, а наполеоновское дворянство — 3%.

Французская армия становилась самой демократичной в Европе, что одновременно являлось её сильной и слабой стороной. Примерно 5% офицеров из рядовых достигали звания подполковника и полковника, а 3% становились генералами. Большинство заканчивало карьеру в чине капитана. Люди из низов почти всегда до тонкостей знали службу, нередко отличались вниманием к нуждам солдат, но их кругозор оставлял желать лучшего, а это было критично важно на высоких ступенях воинской иерархии. Многие современники отмечали добрые и несколько фамильярные отношения между солдатами и офицерами, но французской армии не хватало сильного унтер-офицерского корпуса, так как хорошие унтер-офицеры быстро дослуживались до младшего лейтенанта. К тому же унтер-офицеры иногда сознательно «подставляли» своих начальников, чтобы открыть себе вакансию. Офицерский корпус наполнялся специфическим типом людей, по культурному уровню сильно уступавших своим зарубежным коллегам и нередко отличавшихся совсем не благородным поведением.

Поступив в уланский полк, Люсьен Левен столкнулся с таким типом офицера. Командир его полка подполковник Тонер Филото родился простым крестьянином, получил эполеты ещё в Египте (1798-1799), участвовал в сражениях при Маренго (1800) и Аустерлице (1805), но Люсьен нашёл в нём не героя, а грубого пройдоху, заработавшего орден Почётного легиона не за подвиги, а за то, что быстро забыл слова «Марсельезы» и при Реставрации первым из офицеров пошёл к причастию. Интересы Филото вращались вокруг выпивки и денег, и он сразу принялся высчитывать выгоды, которые извлечёт из поступления в его полк сына месье Левена, одного из богатейших парижских банкиров.

Французские декабристы

Людовик XVIII старался стать королём всех французов, но когда в 1820 году был убит наследник престола герцог Беррийский, а в южной Европе вспыхнули революции, он начал склоняться к откровенной реакции. Либералы ответили на это созданием тайных обществ, в которых активное участие приняли офицеры. Король и роялисты подозревали, что «под красивой белой формой бьются бонапартистские сердца» (выражение одного из современников). В 1821 году прусский посол описывал эту ситуацию так:

«Король не может рассчитывать ни на один из полков своей армии по причине войны мнений. Даже если испанцы развернут посреди Франции триколор, этого будет достаточно, чтобы начать там гражданскую войну и свергнуть правительство».

Вскоре эти мрачные прогнозы получили подтверждение. В конце 1821 года был раскрыт заговор в Сомюрской военной школе, после чего тайные общества стали обнаруживаться едва ли не каждый месяц. Последовала серия казней, которая погасила волну революционного движения. Наполеоновский ветеран О.-Ж. Карон, один из заговорщиков, схваченный в Кольмаре, был судим военным трибуналом, хотя уже уволился со службы. Дело было скандальным, и даже спустя десять лет Люсьен Левен содрогнулся, когда узнал, что один из его собеседников в начале 1820-х занимал важную должность в Кольмаре. Память о Кароне жила в сердцах либералов долгие годы.

Ситуация во Франции 1820-х годов во многом соответствовала общеевропейским тенденциям, проявившимся в Испании, Португалии, Италии и России: молодые либерально настроенные офицеры планировали свергнуть деспотизм в своих странах во имя свободы и конституции. Специфику французскому случаю придавала ненависть, которую молодые офицеры питали к своим командирам-эмигрантам, и чувство отчуждения от своих товарищей, примирившихся с Бурбонами. Эти чувства вполне разделяли стареющие герои наполеоновских войн, находившиеся в отставке на половинном жаловании.

Впрочем, силу этого движения не стоит преувеличивать. Армия оставалась более лояльной, чем о ней думали, и часто сама выдавливала из себя недовольный и беспокойный элемент, а заговорщики никогда не были достаточно сильны и решительны, чтобы создать серьёзные проблемы. В 1823 году французская армия не без колебаний вторглась в Испанию, чтобы подавить там революцию. Это не вызвало восстания во французских частях — солдаты удивительно легко исполнили свой легитимистский долг. Более того, главнокомандующий герцог Ангулемский взял с собой многих бонапартистов: эти люди обладали опытом и не вызвали проблем. Герцог сжёг доносы, составленные офицерами друг на друга, назначил самый подозрительный полк в свой личный конвой и двинул армию через Пиренеи. Когда перед герцогом показались 150 человек в форме наполеоновской гвардии, начавшие махать соотечественникам триколором, они были рассеяны залпом картечи. Новая французская армия прошла проверку не только на боеспособность, но и на политическую лояльность. Кроме того, Испанская кампания позволила на время забыть и отчасти сгладить политические дрязги, раздиравшие офицерскую среду. Испанский поход был воспринят как воинский долг, и только серьёзные проблемы со снабжением — грозный предвестник будущих бед — омрачили его исполнение.

В 1824 году Людовик XVIII умер. Переход власти к Карлу Х прошёл спокойно: во Франции не произошло ничего подобного декабристскому восстанию, разразившемуся через год в России. Возможно, именно «крестовый поход» против испанской революции на несколько лет продлил жизнь режиму Бурбонов. Карл Х желал прочнее увязать армию не только с правящей династией, но и с религией — в полках появились военные капелланы, которые нередко исполняли функции политических шпионов. Военных стали упорнее принуждать к посещению церковных служб и отправлению необходимых обрядов: крещения, причастия, исповеди и т.д. Глубина христианского чувства стала влиять на карьерный рост. Многих армейцев раздражало насаждение религии, но в 1830 году режим Реставрации был сметён в результате городского восстания, а не военного заговора.

В 1815-1830 годах законом Сен-Сира и другими мерами был заложен фундамент новой французской армии со всеми её отличительными чертами. У Франции появилась небольшая, фактически профессиональная армия, комплектуемая с помощью баллотировки с возможностью предоставить замену. Как писал Р. Холройд, «это была королевская, а не национальная армия, во многом схожая с прусской армией, которую Наполеон разбил в 1807 году, отдельный организм, имевший мало общего с нацией в целом». Её офицерский корпус был доступен простолюдину, и, получив эполеты, он вступал в конкуренцию за чины с более обеспеченными или более знатными товарищами, вышедшими из военных школ. Бурбоны не сумели добиться однородности офицерского корпуса, и он делился на группировки по социальному происхождению и политическим взглядам. Последнее предопределило огромную зависимость армии от новых политических катаклизмов, которые ожидали Францию в XIX веке, а эти катаклизмы, в свою очередь, сильно зависели от того, какую позицию займёт армия.

Продолжение следует: Наследие Наполеона: французская армия при Луи-Филиппе Орлеанском.