Поль Сезанн и его «секретная» жена Ортанс Фике: история любви в картинах

Всего два сохранившихся письма, написанные рукой Ортанс, — и те адресованы не ее мужу. Документальные свидетельства и отзывы друзей-родных можно пересчитать по пальцам. Всего одна фотография. Несколько почти обиженных упоминаний от первых биографов Сезанна, которые Ортанс демонстративно не любили. И целых 25 живописных портретов, которые Сезанн писал с жены на протяжении 20 лет. Никого больше он не писал так часто — и дело тут не только в бесплатной и круглосуточно доступной натуре, которая даже дешевле яблок. Только не в случае Сезанна: ведь это он в приступе ярости мог хлопнуть дверью и отказаться писать портрет, сулящий крупный гонорар, если модель вела себя не так, как ему хотелось, или позволяла себе часто шевелиться и, не дай бог, разговаривать. Писать Ортанс для художника было делом куда более важным, чем просто практиковаться на том, что всегда под рукой.

Роджер Фрай, художник и арт-критик, куратор музея Метрополитен, страстный почитатель живописи Сезанна и изобретатель термина «постимпрессионизм» однажды назвал Ортанс Фике «угрюмой стервой» и обвинил в давлении на мужа. Да, конечно, не в официальном исследовании, а в письме, адресованном другу. Но если ты художник и крутой куратор звездного музея, то должен либо умолять друга сжечь письмо сразу после прочтения, либо допускать, что мысли, высказанные в нем, рано или поздно обретут статус почти научного исследования. Учитывая, что письмо благополучно сохранилось, Роджер Фрай, похоже, был совсем не против обнародовать свое мнение. Тем более, не он один так думал: эта угрюмая стерва была бесчувственной, мало разбиралась в искусстве мужа, не была ни красавицей, ни образованной интеллектуалкой, ни заботливой бессловесной прислугой, облегчавшей жизнь гению. Кем же она, в конце концов, была? И что делала так долго в жизни Сезанна? Почему появилась и задержалась в его мастерской и в его доме?

Тайная связь

Ортанс Фике была младше Поля Сезанна на 11 лет. Ему было 30, ей 19, когда они познакомились. Ортанс перебралась из деревни в Париж недавно и зарабатывала, скорее всего, шитьем. Ее отец был фермером, мать и сестра умерли. Денег постоянно не хватало — и она подрабатывала натурщицей: эта профессия в артистическом Париже в 1860-х была востребованной, но могла обеспечить молодой девушке разве что скверную репутацию, а уж точно не безбедную жизнь. В мастерской Сезанна Ортанс впервые появилась в 1869 году, а уже через год они стали жить вместе. Еще через два года у них родился сын Поль.

Не сохранилось никаких сведений, слухов, сплетен о том, что до этой встречи у Поля Сезанна случался роман или хотя бы мимолетная интрига. Мальчишка из Прованса, мечтавший когда-то на залитых солнцем холмах о благородном служении прекрасной даме, о серенадах и подвигах, вырос робким и нерешительным молодым человеком. Казалось, он не испытывал интереса к женщинам и близким отношениям вообще — его энергии едва хватало на борьбу с родственниками, личными демонами и поиски художественной истины.

Сезанн был остроумен и груб, беспокоен и резок, блестяще образован и часто неряшливо небрит и нестрижен — просто потому, что плевать хотел на приличия. Он мог выглядеть как «ассирийское божество», а мог — как неуклюжий медведь. Он уже несколько раз отправлял картины в Салон — и там ему регулярно отказывали. Он жил очень скромно — отец-банкир выдавал сыну-художнику (блажь, скоро перегорит!) мизерное денежное содержание, его едва хватало на пропитание и материалы. Ни о каком признании и приличном заработке для Сезанна речь пока не шла — это вообще случится не скоро. Он панически боялся нескольких вещей: собственного отца и прикосновений.

Ортанс Фике, юная провинциалка, натурщица, не просто увлекается этим странным, непредсказуемым человеком — она остается с ним на всю жизнь.

Королева, Пышка, стерва

У всех вокруг было собственное мнение о том, что Ортанс нужно от Поля или что он нашел в этой женщине. Или, во всяком случае, то и дело возникали недоуменные вопросы. Мать и сестры Сезанна новую родственницу не любили — ей дали прозвище Королева Гортензия и всерьез обвиняли в браке по расчету. Жалели и защищали своего милого Поля, которого эта женщина окрутила и использует. Друзья недоумевали и почесывали лысеющие лбы и пышные бороды от удивления: что наш милый, наивный, чудесный Поль нашел в этой женщине — она держит его в ежовых рукавицах и не дает спуску. Ей дали прозвище Пышка — звали так между собой, не вслух, конечно. Кажется, самого Сезанна эти суетные комментарии к его семейной истории не особо беспокоили: в письмах к сыну или к друзьям он никогда не говорит об Ортанс со страстью или восхищением, но всегда с заботой или интимной иронией.

Обвинять Ортанс в алчности и расчетливости по меньшей мере смешно. Она 15 лет мирилась с безнадежной нищетой, растила сына в крошечных съемных комнатах, ее не звали под венец. Более того. Отец Сезанна долгие годы не знал о ее существовании: о том, чтобы привезти Ортанс и маленького Поля в дом родителей, художник даже не помышлял, друзья тоже хранили тайну и были участниками молчаливого заговора. Пока однажды все не вскрылось.

Старик Сезанн не церемонился — он без зазрения совести вскрывал почту сына и однажды (Полю Сезанну почти 40 лет!) прочитал о некоей мадам Сезанн и ребенке. Казалось бы, наконец-то, можно перестать скрываться. Но нет, Поль отпирается, отец негодует, Поль все отрицает, отец злится, требует избавиться от этой девки, угрожает, вдвое сокращает денежное содержание. Малышу уже 6 лет, Ортанс часто нездоровится, сам Сезанн, ни разу не принятый в Салон, участвует в первых выставках импрессионистов. Это не приносит денег, двери, ведущие к финансовому и профессиональному успеху, намертво запечатаны репутацией «одного из этих скандальных выскочек», семья едва сводит концы с концами — и вдруг еще вдвое меньше денег. По-настоящему уверенно Поль и Ортанс почувствуют себя только после 17 лет совместной жизни — когда умрет отец Сезанна и оставит сыну наследство.

Давление на мужа со стороны Ортанс, судя по его переписке, выражалось примерно в следующем: она не хотела жить в Эксе и предпочитала Париж, она заставляла его таскаться вместе с ней по санаториям Швейцарии, потому что нуждалась в периодическом лечении. «Моя жена любит только Швейцарию и лимонад» — шутил Сезанн. В санаториях он, конечно, изнемогал от скуки, писал друзьям отчаянные письма о бесполезности и тщете всего сущего и при первой удобной возможности сбегал, оставляя жену на любимых курортах.

Вообще с годами отношения месье и мадам Сезанн (все еще незаконно носившей эту фамилию, кстати) становились неким безмолвным соглашением о выгодном партнерстве. Никто из них не стремился к устройству семейного гнездышка, никто даже не настаивал на совместном проживании. Когда малыш Поль достаточно подрос для ведения переписки с отцом, Сезанн предпочитал передавать приветы жене через него и о здоровье Ортанс справлялся тоже через сына. Но удивительно, ни в его, ни в ее жизни никто другой так и не появился.

Брак по расчету

Ортанс Фике и Поль Сезанн поженились только в 1886 году, через 17 лет после того как впервые встретились и за полгода до смерти отца Сезанна. Старик так ни разу и не увидел ни женщину, с которой жил его сын, ни внука. Зато обеспечил им безбедное будущее хотя бы своим уходом.

Официальный брак стал достаточно условным событием, на которое Поль и Ортанс пошли скорее ради сына и во избежание юридических сложностей в дальнейшем. Брак ничего не изменил. Большую часть времени они жили раздельно, деньги Сезанн делил на три равные части: себе, жене и выросшему Полю. Но даже теперь, когда Сезанн то живет с матерью и сестрами, то снимает хижину в каменоломнях, рядом с заманчивыми для ежедневного написания пейзажами, даже теперь его связь с женой не прерывается. Во-первых, он продолжает писать ее портреты. Во-вторых, она ведет его дела. И этот факт стал настоящим открытием.

Биограф Сезанна Алекс Данчев приводит в своей книге текст одного из двух сохранившихся писем Ортанс. Оно написано за год до смерти Сезанна — и по нему можно лишь приблизительно оценить объем работы, который выполняла его жена: письмо адресовано Эмилю Бернару и сопровождает отправляемое ему разрешение на копирование в Голландии. Заканчивается оно так:

«…Не представляете, сколько у меня постоянно с этим хлопот. Сейчас просят еще для выставок в ноябре. Мне выпало всего два спокойных месяца этим летом, этот отдых был мне необходим, поскольку я очень устала! В любом случае удачи вам с книгой. Буду очень рада получить экземпляр вашего «Юга Франции».

Рассказывали, что Ортанс тянула из справедливой денежной доли мужа лишние суммы для себя, заказывала дорогую мебель и платья, любила красивую жизнь и столичные развлечения. Однажды она вошла в отдельную комнату, специально оборудованную мужем в память об умершей матери (с вещами, памятными безделушками) — и просто все из этой комнаты выбросила. Мстила? Устала? Психанула? Трудно сказать. Шутка ли — отдельная комната в доме, посвященная умершей свекрови. Даже после смерти мужа и беспрецедентной славы (практически мгновенной посмертной искусствоведческой канонизации) она не дорожила его картинами и легко с ними расставалась за приличные деньги. Не притворялась, что понимает или разбирается, не играла в преданную спутницу, хранительницу наследия.

Сезанн умирал в Эксе в окружении сестер и прислуги, Ортанс и Поль в это время были в Париже. О его болезни сестра Сезанна уведомила только сына и недвусмысленно намекнула, что его, Поля-младшего, они ждут у постели больного, а вот мадам Сезанн приезжать не обязательно, да и разместиться ей будет негде с ее королевским багажом — гардеробная используется в качестве мастерской (вспоминаем отдельную комнату, когда-то отданную вещам матери). Ортанс не поспешила в Экс, но Сезанну, кажется, это было уже не очень нужно. Он прекрасно обходился без жены долгие годы жизни, а в смерти ее помощь ему тем более была не нужна.

Только портреты

В этой истории пора ставить точку, но остается огромный соблазн отключить звук у защитников и порицателей и попробовать выслушать самого Сезанна. Сосредоточиться только на портретах, которые он написал с жены. Как будто только это и важно.

Вообще портреты Сезанн писал долго, изматывал моделей изнурительными сеансами, неожиданно прерывал работу или задерживался у холста надолго. Работой был часто недоволен. Амбруаз Воллар, Гюстав Жеффруа вспоминали, что позирование Сезанну было испытанием не из легких. Когда художник работал над портретом Анри Гаске, он поделился с его сыном Жоашимом Гаске мыслями о работе над картиной:

«В каждом положенном мною мазке есть капля моей крови, смешавшейся с каплей крови вашего отца, возникает удивительная связь, о которой он не догадывается, она соединяет мои глаза с его душой, воссоздает ее, чтобы он смог узнать себя… Все мы должны прийти к гармонии — моя модель, мои краски и я сам, — чтобы вместе пережить этот волнующий момент».

Тут больше нечего добавить, если представить, что как минимум 24 раза напротив Сезанна в желтом или красном кресле, на садовом стуле или у стены оказывалась его жена. Удивительным образом от картины к картине, от года к году она выглядит моложе на этих портретах. Каждый этот раз, в каждом мазке капля ее крови смешивалась с каплей его крови, соединяла его глаза с ее душой, чтобы она могла узнать себя. Кажется, с Ортанс эта гармония удавалась Сезанну лучше, чем с кем бы то ни было.