Правда и вымыслы в военной пропаганде: «прикованные немецкие пулеметчики», «подвиг панфиловцев», «250 000 трупов Дрездена» и другие острые вопросы Второй мировой

Согласно знаменитому изречению Бисмарка, нигде столько не врут, как во время войны, после охоты и до выборов. Неудивительно, что в разговорах о пропаганде на войне многие отзываются о ней как о соревновании в духе “кто больше наврал”. В череде споров у меня сформировалось впечатление, что большинство спорящих на тему пропаганды на войне можно разделить на два лагеря. Первый заявляет: ну и что, что враньё? Ведь красиво и вдохновляет на победы. Представители другого лагеря полагают, что враньё в отношении истории, мягко говоря, неуместно. Кто же прав?

Нет сомнений, что иногда доведение до людей истинного положения вещей способно вызвать панику. Самый красноречивый пример — московская паника 16 октября 1941 года, которую спровоцировало сообщение об эвакуации правительства, дипломатов и некоторых столичных предприятий. Реакция была такой, что этот день вспоминали даже через десятилетия. Отличное описание можно найти у Константина Симонова в дневниках “Разные дни войны” и в его же художественной книге “Живые и мёртвые”. А ведь тогда людям объявили только об эвакуации. О том, что фронт аврально собирается по принципу “с бору по сосенке” и неделю назад между немцами и Москвой вообще не было частей Красной армии, — в сообщении не было ни слова. Как бы население среагировало на такую правду?

Сон разума рождает чудовищ

Впрочем, в той же книге “Живые и мёртвые” Симонов поставил вопрос об адекватности неполного информирования. Один из героев книги возмущается тем, что о потере его родного Тихвина он узнал только в сообщении об освобождении этого города.

Понятное дело, что неполная информация порождала недоверие и распространение слухов. Немцев “видели” даже там, где их никогда не было. Стоит задаться вопросом, не является ли как раз сокрытие реальной информации об успехах противника на более раннем этапе причиной паники? Ведь когда раз за разом о сдаче какого-либо города сообщается намного позже его реальной потери (например, такое было со Смоленском, о сдаче которого объявили только в самом конце июля 1941 года, хотя большая часть города была занята ещё 16 июля), у людей подрывается вера в точность сообщений правительственной пропаганды. Ведь если в июле не говорили о потере Смоленска, а о сдаче Киева сказали с запозданием, то, может, и немцы уже под самой Москвой, только об этом всё ещё не говорят?

Та же картина, только в ещё большем масштабе, повторилась с советской пропагандой в 1980-е годы. Долгое время она существовала в отрыве от контрпропаганды. Пресловутый самиздат читали максимум десятки тысяч из многомиллионной страны. “Голоса” с Запада тоже слушал мизерный процент населения. Но рассказы о том, что перед войной у нас была создана замечательная техника, командующими у нас были замечательные полководцы и весь сплочённый в едином порыве Советский Союз показывал чудеса массового героизма, вызывал вопросы в духе: “Как же тогда случился 1941-й с чередой поражений?”. Объяснения вроде — “танки были лёгкие и устаревшие” (при этом та же пропаганда рассказывала о том, какие они прекрасные, и не упоминала о ворохе проблем с ними), “авиация перевооружалась на новые самолёты и не успела, а вот если бы успела, то тогда…”, “Сталин не верил разведке, но верил Гитлеру”, “Сталин расстрелял всех толковых командиров” — были очень неуклюжими.

Если советская пропаганда не сумела ответить внятно на многие вопросы, в первую очередь, касающиеся 1941 года, то за дело принялась антисоветская пропаганда. Наказанием за всё вышеописанное стала сумасшедшая популярность “Огонька” времён Коротича в 80-х, а несколько позднее — Резуна и Солонина. В сущности, тот же Резун, пишуший под псевдонимом В. Суворов, паразитирует на советской же пропаганде. Он повторяет все рассказы (правдивые и не очень) о мощи Красной армии и вводит очень удобное для многих объяснение поражений: просто СССР собирался нападать, а не защищаться. Сверхмощные БТ якобы были разработаны для агрессии и потому не проявили себя в оборонительной войне. Замечательные Т-34 и КВ были сконцентрированы у границы и потому были уничтожены в первом ударе. Сталинские соколы не готовились к воздушному бою, а вот если бы готовились… Конечно, всё это было чушью — в построениях Резуна легко найти ворох жульнических приёмов, лжи и банальных ошибок. Но, кажется, в конце 80-х и начале 90-х миллионы хватались за любое слово, отличное от “официального”.

Прошедшие по лезвию бритвы

Что делать, если ложь приводит к потере доверия, а молчание даёт простор для слухов и вражеской пропаганды? Когда на фронте всё плохо, естественным образом хочется показать что-то хорошее. Что вражеские танки вовсе не непобедимы, а корабли противника можно и нужно топить. О важности разрушения мифа о непобедимости вражеской армии говорится от имени Бауржана Момыш-Улы в замечательном произведении “Волоколамское шоссе” Александра Бека. И в данном случае не принципиально, действительно ли Момыш-Улы говорил так, или же эти слова вложил в его уста бывший фронтовой корреспондент Бек.

Но если вокруг кошмар отступлений и красивых эпизодов нет? Этот вопрос можно решать по-разному. Вышеупомянутый Симонов, будучи фронтовым корреспондентом, носился по фронту от Чёрного до Баренцева моря, высаживался с разведчиками в тыл к врагу, ходил на подводной лодке, порывался лететь в качестве стрелка на бомбёжку Плоешти (к счастью, не дали) — и был вознаграждён за свои усилия. Ему удалось встретить тот редкий для 1941 года эпизод, когда Красная армия сумела нанести пусть и локальное, но болезненное поражение врагу — речь, конечно, о Буйничском поле. Там атаковавшая Могилёв 3-я танковая дивизия под командованием знаменитого Вальтера Моделя не только была остановлена, но и понесла тяжёлые потери. Многие танки остались на нейтральной полосе, причём красноармейцы сделали их восстановление невозможным, сняв и разбросав детали, которые сумели вытащить из танков. Был улучён момент, чтобы снять битую немецкую технику для редакции. Симонов и фотокорреспондент Трошкин добрались до танков и осмотрели их. На фронте было тихо, но это была опасная тишина: техника оставалась на нейтральной полосе и противник мог открыть огонь. Сам Симонов описывает это так:

“Мы вылезли из хода сообщения и пошли по полю. Сначала все низко пригибались, и когда подошли к танкам, то Трошкин их тоже сначала снимал, сидя на корточках. Но потом он нашел в одном из танков немецкий флаг и, заставив красноармейцев залезть на танк, снимал их на танке, рядом с танком, с флагом и без флага, вообще окончательно обнаглел.

Немцы не стреляли. Я не жалел, что пошел. У меня было мстительное чувство. Я был рад видеть наконец эти разбитые, развороченные немецкие машины, чувствовать, что вот здесь в них попадали наши снаряды…

Чтобы немцы не утащили ночью танки, они были подорваны толом, и часть содержимого машин была разбросана кругом по полю. В числе прочего барахла во ржи валялась целая штука коричневого сукна. А рядом с нею дамские туфли-лакирашки и белье.”

Храбрость корреспондентов была вознаграждена, и первые фотографии с массой битой техники напечатали в Известиях. Так что когда вы видите знаменитые фотографии, вспомните, чего стоило корреспондентам сделать их.

По книге “Разные дни войны”, созданной на основе дневниковых записей и воспоминаний Симонова, видно, что автор критично оценивал обстановку на фронте, что не слишком типично для военного журналиста. Не менее впечатляющей является книга “Зелёная Брама” Евгения Долматовского.

Широким массам он известен, в основном, как поэт и автор многих замечательных песен. Но для меня именно эта книга является жемчужиной в его творчестве. Долматовский ещё в Финскую войну был корреспондентом, а в начале Великой Отечественной работал в редакции фронтовой газеты на Юго-Западном фронте. В ходе тяжёлых боёв в июле немецкие войска с третьей попытки сумели окружить войска 6-й и 12-й армий в районе небольшого украинского городка Умань. Несмотря на отчаянное сопротивление советских войск, кольцо сжималось, и остатки войск собрались в лесном массиве под названием “Зелёная брама”. Часть войск прорвалась к своим (при этом начальник штаба 6-й армии ушёл совершенно голливудским способом — на танке БТ, проехав на нём пару сотен километров по немецким тылам и уйдя от погони на автомобиле за ним), но большая часть была убита или пленена.

В плен попал и Долматовский. Его могли расстрелять как еврея, как коммуниста и как комиссара. Но ему повезло: он бежал, вышел к Красной армии и прослужил корреспондентом до конца войны. А после войны написал эту книгу. В ней автор постарался рассказать о людях, которые бились в 1941-м — о том, как они воевали в партизанах, прорывались к своим и били немцев в 1944–1945 гг., как их судьба сложилась после войны. При этом он не постеснялся задаться вопросами о том, как видилась битва со стороны немцев и как действовала немецкая пропаганда. Не стал скрывать он и многие неприятные эпизоды — например, осуждение многих из командиров 6-й и 12-й армий после войны, в частности командующего 12-й армии Понеделина.

Так как Долматовский сам испытал ужас боёв в окружении и плена, то его рассказы пестрят яркими эпизодами. На мой взгляд, это одна из лучших книг о Великой Отечественной для широкого круга читателей. После неё не возникает вопросов “За что воевали?” — читатель понимает, что прошедшие ад Зелёной Брамы вполне могут гордиться этими боями, пусть они и закончились поражением. При этом автор сумел избежать больших преувеличений и старался следовать истине, а не своим предпочтениям.

Туман войны как мифогенератор

Но зачастую во время войны по всем доступным каналам распространялось любое сообщение об успехах, подвигах и преступлениях врага — причём речь не только о советской пропаганде. Далеко не всегда это было сознательным враньём. Туман войны рождает мифы и в силу малой информированности.

К таким мифам стоит отнести, к примеру, немецких «прикованных пулемётчиков». Фашисты якобы приковывали стрелков к пулемёту, чтобы те не могли бежать и были вынуждены вести огонь до последнего. В августе 1941 года в “Красной звезде” даже вышла статья, где показывались трофейные цепи, которыми это делали. И это не было уткой — показанные приспособления действительно были захвачены у немцев, но современные любители истории бронетехники легко узнают в них навесные цепи противоскольжения для БТР.

Теоретически возможно, что в рамках “самодеятельности” они действительно применялись немцами для приковывания пулемётчиков. Однако эту версию делает очень слабой тот факт, что нет никаких подтверждений подобной практики со стороны самих немцев. О массовых расстрелах дезертиров в конце Великой Отечественной, особенно со стороны фельдмаршала Шёрнера, — знаем, о штрафных батальонах немцев — знаем, а вот “прикованные пулемётчики”, видимо, относятся к таким же байкам, как вездесущие “кукушки” на деревьях, которых приписывают и финнам, и эфиопам, и многим другим. Вот только сами такие снайперы из стран, где «кукушки» якобы были распространены, уверяют, что стрелять с дерева было бы неудобно, и они таким не занимались.

Точно так же часто желаемое выдаётся за действительное. Например, это можно сказать об атаке Лунина на “Тирпиц”, да и в целом о действиях подводных лодок советского флота. Один из лучших исследователей войны на море Мирослав Морозов указывает, что зачастую за успешные попадания принимались взрывы торпед при их утыкании в дно, попадании в берег и так далее. Даже на аэрофотоснимках удавалось “найти” подтверждения повреждениям кораблей (якобы, дифферент на нос или корму, крен и т.д.), когда их не было. Всё это говорит о совершенно неудовлетворительной постановке проверки донесений, но вовсе не означает, что подводники сознательно врали. Хотя, конечно, для любителей приукрасить свои достижения это создавало тепличные условия: “Обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад”.

Примерно та же картина была и в оценке потерь воздушного противника. Если суммировать результаты исследователей по Халхин-Голу (Кондратьев), Зимней войне (Олег Киселёв) и Великой Отечественной (Хазанов, Горбач), то получится, что в среднем реальные успехи нашей авиации завышались в 3–4 раза, причём этот коэффициент завышения примерно одинаков для конфликтов с разными противниками. Это доказывает несправедливость объяснения в духе: “Противник просто скрывал свои потери”. Ведь при принятии этого предположения получается, что разные противники скрывали свои потери одинаково. А против авиации США, например, те же японцы “скрывали” их в куда меньшей мере. Стало быть, беда не в японцах, финнах или немцах, а в системе учёта успехов Красной армии.

К чему же это приводило? К завышенным ожиданиям при планировании. К примеру, если бы руководство ВМФ знало о реальных успехах подводников, стало бы оно разворачивать масштабное строительство подводных лодок после войны? Более того, даже во время войны проблемы с эффективностью стрельбы по совершенно устаревшим принципам (одиночными торпедами) долгое время были не замечены, ибо на бумаге всё получалось красиво.

А теперь о грустном

Но зачастую в условиях поражений пропагандисты пытались не найти реальный успех, а его выдумать. Наиболее яркий пример этого и последствий даёт Свечин в эссе “Ложь”:

”Гибель народа начинается тогда, когда он теряет способность смотреть в лицо действительности, когда он факты действительной жизни начинает подменять фантазией, начинает мечтать и засыпать. Мне вспоминаются рассказы о том, что когда турецкая армия и крепости склоняли перед нами свое оружие, в кофейнях Константинополя наемные рассказчики убаюкивали мусульман вестями о победах, одерживаемых турецкими армиями. Забвение действительности — сон нации — это смерть”.

Если же возвращаться к советской пропаганде, то наиболее ярким примером является история с подвигом панфиловцев. 316-я стрелковая дивизия была сформирована в самом дальнем “углу” Советского Союза — Казахстане и Киргизии. Естественно, обилия опытных командиров или хотя бы хорошо образованных призывников, которых можно было бы быстро обучить, там не наблюдалось. Многие из бойцов были казахами или киргизами, хотя хватало и русских, и украинцев, часть из которых приехала ещё в царское время осваивать целинные земли. Вряд ли все киргизы и казахи хорошо знали русский язык — так, командир батальона Бауыржан Момыш-улы (кстати, тоже не пехотинец по специальности, а артиллерист) в воспоминаниях указывает, что ему помогало знание киргизского языка. Видимо, остальным командирам в этом отношении было сложнее.

При этом дивизия формировалась в июле 1941 года, когда лучшие призывники уже были призваны, и уж тем более, дивизия не была кадровой. Не всё благополучно было и с материальным обеспечением учебного процесса. Но, несмотря на все трудности, дивизия интенсивно тренировалась. Совершала изнурительные марши по горам в жару, стреляла, обкатывалась танками и всего через 3 месяца убыла на фронт. Недолгое пребывание на Северо-Западном фронте сменилось срочной переброской на Западный фронт, где, как уже отмечалось выше, в октябре 1941 года не было войск вообще. Дивизии пришлось вступать в бой в тяжелейших условиях (растянутый фронт, отсутствие информации о противнике), однако дралась она не только геройски, но и весьма умело. Бои октября 1941 года вошли во многие учебники тактики. Упомянутая выше блестящая книга “Волоколамское шоссе” — как раз про этот период. Случилось чудо. Дивизия не была разгромлена в несколько дней, как можно было ожидать по опыту лета 1941 года. Немцы были остановлены. Огромную роль в этом сыграли и приданные дивизии полки противотанковой артиллерии, ставшие первыми гвардейскими из этого рода войск. В ноябре немцы вновь начинают наступение и в первый же день прорывают оборону, ставя дивизию в тяжёлое положение. Однако в дальнейшем ни разу противнику не удалось выполнить задачу дня.

Таким образом, славных дел, подходящих для описания журналистами в ноябре 1941 года, у дивизии хватало. Но труженики пера и печатной машинки, видимо, посчитали, что проще выдумать то, что никто не проверит. Так родилась история про 28 панфиловцев, которые якобы подбили 18 танков, остановили 50 танков и при этом все до единого погибли.

В этой истории много очевидных нелепостей. 50 танков — это немецкий танковый батальон, фронт наступления которого будет куда больше фронта обороны неполного взвода. Что в этот момент делали артиллеристы — тоже непонятно. Более того, за первые несколько дней боёв полк, в который входили 28 панфиловцев, заявил подбитыми четыре танка противника.

Но история оказалась весьма живучей, и жаркие баталии вокруг неё вспыхивают до сих пор. Я заметил, что, как правило, спорящие стороны делятся на два лагеря. Представители первого настаивают на том, что следует ориентироваться на истину, а не на то, что хотелось бы видеть в прошлом. В другом лагере царит убеждение, что неважно, как было на самом деле — главное, что пример этого подвига вдохновлял.

Впрочем, степень вдохновлённости — вещь, плохо поддающаяся измерению, да и в положительном эффекте подобных вымышленных подвигов есть серьёзные сомнения. Что думали те, кто встречался с реальными немецкими танками и обнаруживал, что их далеко не так просто уничтожить гранатой или бутылкой с зажигательной смесью, как в рассказах о 28 бойцах, остановивших 50 танков? И что после этого оставалось от доверия ко всей остальной пропаганде? В процитированном выше эссе Свечина можно прочесть о том, какое сильное деморализующее действие на турок производила победная пропаганда, когда на деле османские войска терпели поражения.

Интересно, что в самый критический момент войны, летом 1942 года, вышел знаменитый приказ № 227, известный как “Ни шагу назад”. В нём не было сладких речей и рассказов о скорой погибели Гитлеровской Германии. Наоборот, он предельно жёстко ставит вопрос: либо удержать фронт и победить — либо проиграть.

”Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства не безграничны. Территория Советского государства — это не пустыня, а люди — рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг, — это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбаса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину”.

Мне известно много свидетельств положительной оценки этого приказа бойцами и крайне мало — отрицательной. Иными словами, пропаганда на основе суровой правды может быть куда эффективнее сладкой лжи.

Что там у фрицев?

Когда говорят о пропаганде на войне, то часто как синоним вранья упоминается Йозеф Геббельс и его ведомство. Однако, если внимательнее рассмотреть пропаганду, то окажется, что поймать на заведомой лжи ведомство Геббельса не так и просто. К примеру, рассказы о супероружии действительно имели под собой основу. Тот же факт, что реально разработанное оружие оказалось не очень эффективным, дало пищу для фантазий, что “на самом-то деле” у них были почти готовы то ли летающие тарелки, то ли атомное оружие, то ли ещё нечто очень страшное — и лишь быстрое окончание войны уберегло союзников от поражения.

Или взять широко раскрученную историю про убийства и изнасилования немецких гражданских бойцами Красной армии в восточнопрусском населённом пункте Неммерсдорф. В этом районе прорвавшиеся на территорию Восточной Пруссии советские войска якобы совершили ряд военных преступлений, убив порядка 60 (в самом Неммерсдорфе значительно меньше) человек, разграбив жилища, изнасиловав женщин. Исследовавший эту тему Петров указывает, что немецкая версия вызывает определённые вопросы — немцы искажали события, придавая ещё больше драматизма, хотя, вполне возможно, преступления имели место. И с опорой на этот пример (по сути — весьма неясный) была раскручена пропагандистская кампания в соответствии с известным жульническим принципом — выдать частное за общее. Не “в нескольких селениях Восточной Пруссии некоторые бойцы Красной Армии”, а “Жертвой завоевательного похода большевизма падет не только наше добро и наш кров… Планомерное жестокое убийство каждого немца превратит Германию в одно большое кладбище…”(Петров цитирует дневник Геббельса).

При этом заявлялось о “показаниях большевистских пленных, рассказавших при допросе, что все командиры предоставили солдатам Советской Армии „полную свободу действий в отношении местного населения“”. Понятное дело, что во время войны, особенно из немецкого тыла (для которого, в первую очередь, и предназначалась пропаганда), проверить подобные заявления было просто невозможно. И подобная пропаганда успешно пережила и “Тысячелетний Рейх”, и СССР — разговоры об “изнасилованной Германии” продолжаются до сих пор.

Ещё более яркий пример успешной немецкой пропаганды — это рассказ о “варварских” бомбардировках немецких городов союзниками.

Бомбили немецкие города большую часть войны, заявляли о их варварской сущности немцы тоже не один раз. Но всё-таки наиболее “раскрученным” стал случай Дрездена. Напомню, что 13 и 14 февраля 1945 года город подвергался массированным бомбардировкам. Центральная часть Дрездена была сильно разрушена, погибло множество людей. 16 февраля, на следующий день после окончания бомбардировок, рейхсминистерство пропаганды распространило заявление для прессы, в котором говорилось: «В Дрездене полностью отсутствовала военная промышленность. Это был культурный центр». 25 февраля выпущена иллюстрированная брошюра (нельзя не оценить оперативность!) под названием “избиение беженцев” — и там появляется цифра в 200 000 погибших. При этом до 60-х годов было найдено менее 25 000 трупов. По современным оценкам, общее число погибших как раз и составило около 25 000 человек. Но раз за разом приходится слышать и про 200 000, и про “не было военных целей” — причём, как правило, от ура-патриотических личностей. И это при том, что давно доступны исследования по людским потерям в Дрездене, и уж тем более, при минимальном желании, можно найти список оборонных предприятий в Дрездене. Получается, что, несмотря на лживость, пропаганда была столь удачной, что на её удочку попались даже те, кто искренне считает себя её противником!

Впрочем, далеко не всегда Геббельсу требовалось выдумывать. В 1943 году Геббельс “раскрутил” расстрел в районе Катыни польских офицеров, и с тех пор эта история стала камнем преткновения в советско-польских, а теперь и российско-польских отношениях.

Подведём итоги

Пропаганда — очень сложная работа. В ней опасно говорить всю правду (см. пример распада фронта в начале октября 1941 года, который тыл пережил относительно спокойно), но если не осветить какую-либо тему, то её может осветить по-своему противник, или же она покроется ворохом слухов, которые куда страшнее правды (пример паники 16 октября).

Пропаганда, основанная на заведомом вранье, весьма уязвима к опровержению и может привести к совершенно обратному эффекту (пример с советской пропагандой, вызвавшей к жизни Резуна и Солонина), но может быть успешной, если её трудно проверить или она отвечает желаниям аудитории (пример с доказывающими гнусность США ура-патриотами, повторяющими пропаганду Геббельса). Более того, если уличили во вранье в одном, то падает доверие ко всей пропаганде — даже тогда, когда она не врёт в остальном.

Наконец, пропаганда, основанная на правдивых примерах, куда более устойчива к опровержениям.