Саморанения в Первую мировую: масштаб эпидемии

Феномен нанесения себе увечий с целью уклонения от службы в русской армии периода Первой мировой войны не ограничивался Действующей армией и тылом. К подобным действиям — правда, по другим мотивам, — прибегали и солдаты, оказавшиеся в плену. В целом же членовредительство были настолько распространено в русской армии, что приобрело масштабы эпидемии.

Вариации на тему самострела в плену

Схожие с самокалечением в действующей армии явления бытовали и среди русских военнопленных. Стремясь избежать тяжёлой работы, особенно в шахтах и на промышленных предприятиях, они симулировали различные заболевания, подчас нанося серьёзный вред своему здоровью.

«Пленные выливали на себя кипяток, курили пропитанные маслом сигареты для нагнетания температуры… С помощью химических составов, используемых в производстве, они стимулировали нарушение работы желудка или сердца»,

– сообщает исследователь проблематики военного плена в Первую мировую войну О. С. Нагорная.

Известны примеры того, как русские военнопленные калечили себя, полностью утрачивая работоспособность. Генерал П. Н. Краснов, находясь в эмиграции, воспроизводил рассказ беспалого солдата:

«Как взяли в плен, послали меня на завод… Узнал: пули на союзников точат. Тогда я пришёл и сказал: «Работать больше не буду. Это против присяги, а против присяги я не пойду». <…> Перекрестился, взял топор в левую руку, правую положил на чурбан. И — за Веру, Царя и Отечество, отхватил все пальцы».

Мемуаристом проводилась зримая аналогия со знаменитой скульптурой В. И. Демут-Малиновского «Русский Сцевола» — воином Отечественной войны 1812 года в образе античного героя, отрубающим себе руку с неприятельским клеймом. Однако причины тому в годы Первой мировой войны были более прозаичными. Пленные отказывались трудиться на оружейных предприятиях противника, опасаясь наказания по возвращению домой. Они предпочитали увечье или даже смерть причинению вреда оставшимся на родине семьям.

Впрочем, примеры такого рода были редки. А какие масштабы приобрели саморанения на фронте?

Масштаб трагедии

Историк А. Б. Асташов отмечал, что сокрытию умышленного членовредительства способствовала особенность современной войны, в ходе которой более половины ранений приходилось на конечности. В Русско-японской войне 1904–1905 годов средний процент попаданий в руки варьировался в пределах 29–39%. В Первую мировую во французской и американской армиях этот показатель составлял 31–37%, в английской и немецкой – несколько меньше, и средний процент не превышал 35%. Однако в русской армии в 1914–1917 годах показатели были иными:

«Количество ранений в верхние конечности составляло от 45% до 55,8%… Таким образом, 10–16% (сверх «обычных» 35%) «легкораненых» являлись следствием «саморанений», что составляет от общей цифры в 2 588 538 раненых за войну 260–400 тыс. «палечников».

Эта цифра огромна. Для сравнения: общие потери русской армии убитыми и ранеными в кровопролитнейшей Варшавско-Ивангородской операции 1914 года составили 230 853 человека.

7 декабря 1915 года был издан приказ главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта № 170:

«Согласно донесений строевого начальства, за последнее время участились случаи ранения пальцев рук и ладоней, причём во многих случаях можно с большой вероятностью допустить членовредительство. Обращая на это внимание командующих армиями, приказываю для борьбы с членовредителями пользоваться всеми установленными законом мерами до предания военно-полевому суду включительно».

О том, как этот приказ претворялся в жизнь, повествует одно из писем из действующей армии начала 1916 года:

«Вот дела. Вот ужасы. Просто глазам не веришь. В Крымском полку в виду товарищей расстреляли одного солдатика и у нас на днях тоже…

Представьте себе молодого парня, у которого еле пробиваются усы, с земляным цветом лица от пережитых предварительно внутренних волнений под арестом. К нему подходит священник исповедать его, но он ни звука не говорит, только плачет. На повторённый священником вопрос — сам ли он себя ранил, он ответил 4 раза отрицательно, что себя он не ранил.

Его подвели к столбу, начали вязать, но он отстранил вяжущих и сказал, что не убежит, постоит и сам, потом завязали глаза, а стоявшие в стороне 4 офицера махнули рукой и не стало человека-птенца, только начавшего жить…

Доказательством тщеты этой меры послужило следующее: на другой день опознано ещё четверо самораненых да ещё 9 бывших уже при околотке, которые с той же твёрдостью ждут своей очереди, но их всех, кажется, отпустят…».

Нелёгкий выбор между честностью и клятвой Гиппократа

По сравнению с приказом по 2-й армии конца 1914 года в приказе 1916 года формулировки были значительно откорректированы и смягчены. Сам факт появления на перевязочных пунктах большого количества легкораненых в верхние конечности солдат отнюдь не всегда трактовался медиками как всплеск «самострелов». Это могло стать следствием и столкновения с противником, после которого тяжелораненые нижние чины и офицеры попросту были не в состоянии покинуть поле боя и оказывались в плену.

Поводом же для рассуждений об «эпидемии самострелов» могло служить лишь наличие большого числа однообразных, нанесённых в определённое место ранений. При этом даже видные специалисты в области военно-полевой хирургии признавали: факт выстрела в руку либо ногу из винтовки в упор не является определяющим, так как неизвестно, кто нажал на спусковой крючок и не был ли этот выстрел случайным.

Командование частей Действующей армии было настроено явно критически в отношении подобной щепетильности военных врачей. «Врачи часто неохотно ведут борьбу с самострелами, не понимая, какое разложение вносит в роту эвакуация хотя бы одного самострела, провоцируя появление десятка новых», – писал генерал А. А. Свечин, и вряд ли так считал лишь он один. Впрочем, порой медики действительно шли на осознанный подлог. Один из них сокрушался:

«Прямо беда… Строевое начальство требует от нас точного заключения, стоит ли передо мной настоящий раненый или «палечник». Ну могу ли я с лёгким сердцем засвидетельствовать последнее, прекрасно сознавая, что этим я подвожу его под расстрел? Ну и кривишь душой…».

Эпидемия

Однако главной причиной распространения членовредительства в Действующей армии было не пренебрежение медиков подобными инцидентами, а снижение общего уровня подготовки войск, обученный запас которых был израсходован уже к весне 1915 года. Именно падение качества личного состава, подчас даже полное незнакомство ратников второго разряда с военным делом, приводило к росту числа как дезертиров и добровольно сдававшихся в плен, так и «палечников».

В 1917 году, с учетом хаотизации армии, дезертирства и падения уровня дисциплины, выросло и число саморанений.

«Членовредители, как и «укунтуженные» (новая форма симуляции), вели себя уже откровенно нагло, <…> несмотря на недовольство больничного персонала, которому приходилось ухаживать не за настоящими больными и ранеными, а за фактическими изменниками родине»,

– отмечает исследователь А. Б. Асташов. Справедливости ради, следует упомянуть, что схожая картина наблюдалась и в кайзеровской армии год спустя. Там в августе 1918 года лишь зафиксированные случаи членовредительства исчислялись тремя с половиной тысячами, а три месяца спустя эта цифра превысила 5100 инцидентов. Разница заключалась в том, что в Россию с окончанием Великой войны мир так и не явился.