Золотые слова Исаака Левитана: цитаты художника о хандре до одури, любви к природе, совокуплении с музой и ненасытной гидре искусства
1,074
просмотров
Мысль о том, что его частные письма могут стать достоянием публики, была Левитану нестерпима. Предчувствуя смерть, 39-летний художник завещал сжечь свою переписку и в дополнение просил старшего брата Адольфа разослать всем своим корреспондентам настойчивую просьбу — уничтожить всё, когда-либо Левитаном написанное.

То, что зависело от него, Адольф исполнил: в огне камина превратились в пепел письма, которые писали Левитану коллеги, друзья и любимые женщины. Однако не у всех, кто получил уведомление Адольфа Левитана с последней волей покойного художника, поднялась рука уничтожить его письма. Некоторое число их сохранилось. Большинство цитат взяты из писем Исаака Левитана.

У каждого в жизни был свой омут.

Природу украшать не надо. Но надо почувствовать её суть и освободить от случайностей.

Идеал пейзажиста — изощрить свою психику до того, чтобы слышать «трав прозябанье» (цитата из стихотворения Евгения Баратынского «На смерть Гёте» — ред.). Какое это великое счастье!

Тяжело; не спится. Мне страшно тоскливо… и очень завидую я мирному храпу за стеной двух старух, моих хозяек. Нервы расходились, просто смерть! А впрочем, черт меня возьми совсем! Когда же я перестану носиться с собою?..

Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором — пускай! Они благоразумные… Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что-нибудь трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения…

Господи, когда же не будет у меня разлада? Когда я стану жить в ладу с самим собой? Этого, кажется, никогда не будет. Вот в чем мое проклятие…

Вообще, не надо очень розово представлять себе перспективу обучения живописи. Живой пример — я. Сколько усилий, трудов, горя, пока выбился на дорогу.

Владимирка Исаак Ильич Левитан 1892
Вечер после дождя Исаак Ильич Левитан Живопись, 1879
Озеро. Серый день Исаак Ильич Левитан Живопись, 1895

Вновь я захандрил и захандрил без меры и грани, захандрил до одури, до ужаса. Если б знал, как скверно у меня теперь на душе. Тоска и уныние пронизали меня. Что делать? С каждым днем у меня все меньше и меньше воли сопротивляться мрачному настроению. Надо куда-либо ехать, но я не могу, потому что решение в какую-либо сторону для меня невозможно, колеблюсь без конца. Меня надо везти, но кто возьмет это на себя? Несмотря на свое состояние, я все время наблюдаю себя, и ясно вижу, что я разваливаюсь вконец. И надоел же я себе, и как надоел!

Меланхолия дошла у меня до того, что я стрелялся, остался жив, но вот уже месяц, как доктор ездит ко мне, промывает рану и ставит тампоны. Вот до чего дошёл ваш покорный слуга. Хожу с забинтованной головой, изредка мучительная боль головы доводит до отчаяния.

Работать — не могу; читать — не могу; музыка раздражает; люди скучны, да и я им не нужен. Одно, что осталось, — изъять себя из жизни, но это после моего летнего покушения я повторить не могу, бог знает почему, и таким образом, жить нет сил, умереть также; куда деть себя?!!

Лежу целые дни в лесу и читаю Шопенгауэра. Вы удивлены. Думаете, что и пейзажи мои отныне, так сказать, будут пронизаны пессимизмом? Не бойтесь, я слишком люблю природу.

Не верьте восторгам Нестерова, он увлекается, как никто. Если увидите его, поклонитесь.

Я, почти никогда не знающий, буду ли в состоянии завтра что-либо делать, могу ли я обещать вперед за несколько месяцев?.. Конечно, все мы более или менее больные люди, но тем не менее работаем, но Вы забываете, что искусство такая ненасытная гидра и такая ревнивая, что берет всего человека, не оставляя ему ничего из его физических и нравственных сбережений.

Ведь мой этюд — этот тон, эта синяя дорога, эта тоска в просвете за лесом… это ведь — мой дух.

Вечер на Волге Исаак Ильич Левитан 1888

Меня не ждите — я не приеду. Не приеду потому, что нахожусь в состоянии, в котором не могу видеть людей. Не приеду потому, что я один. Мне никого и ничего не надо. Рад едва выносимой душевной тяжести, потому что чем хуже, тем лучше и тем скорее приду к одному знаменателю.

Вчера вечером я взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что… заплакал… вот где вечная красота и вот где человек чувствует своё полнейшее ничтожество.

Природа здесь (в Крыму — ред.) только вначале поражает, а после становится скучно и очень хочется на север… Я север люблю больше, чем когда-либо…, я только теперь понял его.

Крымский пейзаж Исаак Ильич Левитан 1887

Тоска, тоска грызущая завладела мной. Ничего почти не работаю, недовольство старой формой — так сказать — старым художественным пониманием вещей (я говорю о смысле живописи), отсутствие новых точек отправления заставляет меня чрезвычайно страдать.

В Венеции, куда мы главным образом и хотели ехать, страшнейший холод, и мы поехали на Париж.
Впечатлений чертова куча! Чудесного масса в искусстве здесь, но также и масса крайне психопатического, что несомненно должно было появиться от этой крайней пресыщенности, что чувствуется во всем. Отсюда и происходит, что французы восхищаются тем, что для здорового человека с здоровой головой и ясным мышлением представляется безумием. Например, здесь есть художник Пювис де Шовань, которому поклоняются и которого боготворят, а это такая мерзость, что трудно даже себе представить. Старые мастера трогательны до слез. Вот где величие духа!

Сам Париж крайне красивый, но черт его знает, — к нему надо привыкнуть, а то как-то дико все. Женщины здесь сплошное недоумение — недоделанные или слишком переделанные, но что-то не категорическое.

За лесом серая вода и серые люди, серая жизнь… не нужно ничего!.. Все донкихотство, хотя, как всякое донкихотство, оно благородно, ну, а дальше что? — Вечность, грозная вечность, в которой потонули поколения и потонут еще… Какой ужас, какой страх!

Написать мне письмо, хотя бы и очень дорогому человеку, ну? просто целый подвиг, а на подвиги я мало способен, разве только на любовные…

Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может, потому, что даже лучшие из них — собственники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное — суета сует… Но, понимая это, я все же стремлюсь к невозможному, мечтаю о несбыточном…

Портрет Софьи Петровны Кувшинниковой Исаак Ильич Левитан 1888

Увлекся я работой. Муза стала вновь мне отдаваться, и чувствую себя по сему случаю отлично.

Воображаю, какая прелесть теперь у нас на Руси — реки разлились, оживает все… Нет лучше страны, чем Россия! Только в России может быть настоящий пейзажист.

Я перенес весною тиф; едва не околел. Теперь лечусь здесь, т. е. принимаю ванны и делаю гимнастику. Чувствую себя гораздо лучше. Тоскую здесь ужасно, не с кем слово сказать. Окружен англичанами, которых, кстати, куда ни приедешь в Европу, всюду бездна, как летом мух. Начинаю думать, что в Англии англичан нет, или уж всюду слишком много! Недели через две, вероятно, еду в Россию, куда смертельно хочется. Хоть и дикая страна, а люблю ее!

Вы хотите узнать, что делается в художественной России, — да очень мало, кроме интриг, злобы и непонимания друг друга! Здесь нелегко живется.

Вероятно, через час раздастся благовест — о, как я люблю эти минуты, минуты, говорящие о жизни правды, говорящие не о фактическом воскресении, а о торжестве истины. Впрочем, это все, может быть, и не то.

Вечерний звон Исаак Ильич Левитан 1892

Пока мало работаю, по обыкновению в эту пору лета у меня какая-то апатия, большею часть дня в лесу, на берегу озера, с книгой. Надоест читать, смотришь на воду, а это почти всегда интересно; надоест вода — книга, и так целые дни.

Сижу у окна и смотрю на Mont Blanc. Величаво до трепета. С вершины его — одно маленькое усилие и протянешь руку богу (если удостоит!). Хотел было вступить в законный брак с «музой», да она, подлая, не хочет! Мне очень хотелось бы родить хоть на маленьком лоскутке холста Mont Blanc, да без музы ничего не выходит. Серьезно, пытался несколько раз писать — ни к черту!

Большею частью дня читаю для практики французские романы. Какие пошляки большинство из французских писателей! Интересны только некоторые стихотворения Виктора Гюго. Страшно красиво, хоть тоже не без ходульности.

Я даже на выставках среднего качества и если есть мои работы, чувствую себя ужасно, но то, что я увидел на международной выставке, превзошло мои ожидания. Представь себе лучших художников Европы и в лучших образцах!

Я был потрясен. Свои вещи — я их всегда не люблю на выставках — на этот раз показались мне детским лепетом, и я страдал чудовищно.

А ведь немцы в самом деле хитрый народ и, пожалуй, обезьяну выдумали! Знаешь, их ванны действуют; черт их знает, что там в них, ибо вода как вода, а сердце делается лучше, покойнее. Обидно, т. е. обидно не то, что лучше делается, а обидно, что, вероятно, на Руси есть такие же воды, а мы ничего не сделали, а надо ехать к немцам и в самом деле начать считать их даровитым народом, а нам расписаться в своей несостоятельности. Может, впрочем, это не так, но я, кажется, поправляюсь. Делаю гимнастику, и по смыслу, напряжение мускулов должно бы заставлять сердце усиленнее работать и расширять, а оказывается наоборот. Этого что-то я не понимаю. Изредка совокупляюсь (с музой, конечно), и хорошо, — кажется, забеременела. Что-то родит?


Что мне здесь нужно, в чужой стране, в то самое время, как меня тянет в Россию и так мучительно хочется видеть тающий снег, березку?..
Черт знает, что я за человек, — все неизведанное влечет, изведав же, остается несказанная грусть и желание возврата прошедшего…

Думаю через десять, 14 дней ехать в дорогую все-таки Русь. Некультурная страна, а люблю ее, подлую!

Саввинская слобода под Звенигородом Исаак Ильич Левитан 1884
Уголок в Плесе Исаак Ильич Левитан Живопись, 1888
У церковной стены Исаак Ильич Левитан Живопись, 1885

Бродил на днях по горам; скалы совершенно сглаженные, ни одной угловатой формы. Как известно, они сглажены ледниковым периодом, — значит, многими веками, тысячелетиями, и поневоле я задумался над этим. Века, смысл этого слова ведь просто трагичен; века — это есть нечто, в котором потонули миллиарды людей, и потонут еще, и еще, и без конца; какой ужас, какое горе! Мысль эта старая, и боязнь эта старая, но тем не менее у меня трещит череп от нее! Тщетность, ненужность всего очевидна!

И в самом деле, здесь нет природы, а какая-то импотенция! Тоскую я несказанно, тоскую до черта! Этакое несчастие — всюду берешь с собой себя же! Хоть бы один день пробыть в одиночестве!

Какая гадость, скажешь, возиться вечно с собой. Да, может быть, гадость, но будто можем выйти из себя, будто бы мы оказываем влияние на ход событий; мы в заколдованном кругу, мы — Дон-Кихоты, но в миллион раз несчастнее, ибо мы знаем, что боремся с мельницами, а он не знал…

Сегодня еду в Питер, волнуюсь, как сукин сын, — мои ученики дебютируют на Передвижной.
Больше чем за себя трепещу! Хоть и презираешь мнения большинства, а жутко, черт возьми!

Хуже всего для меня езда на лошадях — сердце такие штучки выкидывает, что поневоле жутко делается.

Я принимаю ванны, хожу к немцу-доктору Шотту, который обещает совершенно восстановить сердце, думаю только, что врет проклятый немец!

Мало работаю — невероятно скоро устаю. Да, израсходовался я вконец, и нечем жить дальше! Должно быть, допел свою песню.

Однако только на прощанье скажу: больше любви, больше поклонения природе и внимания, внимания без конца.

Волга с высокого берега Исаак Ильич Левитан 1887,
Луг на опушке леса Исаак Ильич Левитан Живопись, 1898
Березовая роща Исаак Ильич Левитан Живопись, 1878
Вечер. Золотой Плес Исаак Ильич Левитан Живопись, 1889

Ваша реакция?


Мы думаем Вам понравится