Сюжет
Николай II, находящийся во главе собрания, читает юбилейную грамоту по случаю 100-летия учреждения Александром I Непременного совета — предшественника Государственного совета. Изначально, когда Илье Репину заказывали «фотографию в масле», предполагалось, что в этом и будет весь сюжет. Но художник предложил добавить жизни — так на полотне появились секретари, разносящие членам совета юбилейные медали.
Принято считать, что на полотне — 81 фигура. Но на самом деле героев 82 — забыли посчитать всех изображённых на портретах. Кстати, с портретами вышла детективная история. Долгое время искусствоведы полагали, что этих картин в реальности не существует, а Репин изобразил их лишь как украшение интерьера. Однако, согласно заказу, ничего подобного художник не должен был выдумывать. И действительно, портреты Николая II, его отца, а также Екатерины II, Александра I, Николая I и Александра II — висели в круглом зале петербургского Мариинского дворца (где, собственно, с 1885 года и проходили заседания совета).
Такого портрета Николая II никто не знал, пока он не всплыл на аукционе 1990-х гг. И тут-то выяснилось, что после революции, когда большевики вывозили из Мариинского дворца все картины, в зале Госсовета нашли полотно Репина, а неподалёку — одну раму. Постепенно выяснили, что в этой раме был портрет Николая II кисти Репина. Картина была похищена, а в 1990-е гг. «возвращена». Ни один из музеев не смог купить её — так много запросили «владельцы». Тогда полотно попросту изъяли до выяснения обстоятельств, потому что оно было заказано Репину государством.
Что же до сановников, то почти все они даны этюдно. Заказ был срочный, персон много, на каждого выделялось не более 3−4 сеансов. С кем-то — например, с теми, кто позировал затылком, — и вовсе за раз управились. «Вынужденный работать быстро, так быстро, как никогда раньше, он (Репин) постепенно выработал особую манеру односеансного письма. По существу это — потрясающие наброски кистью, почти мимолётные впечатления, но в то же время они и последний синтез многолетних пристальных наблюдений», — делился своими впечатлениями от полотна Игорь Грабарь.
Контекст
Репин получил заказ в апреле 1901 года. К тому времени у него были серьёзные проблемы со здоровьем, в одиночку осилить такой масштаб в столь сжатые сроки художник не смог бы, потому потребовал себе помощников. Ассистентами Репина были его ученики Иван Куликов и Борис Кустодиев. Первый писал левую часть картины, второй — правую. Репин взял на себя центр.
К работе они приступили за несколько дней до юбилея, начав с интерьера. В день торжественного заседания, помимо рисовальных принадлежностей, живописец привёз в зал фотоаппарат. В дальнейшем Репин не раз делал снимки происходившего, но, несмотря на это, продолжал писать с натуры, а не по фото.
Для художника подготовили список всех членов Госсовета с указанием чина, мундира, орденов и т. п. Во время работы Репин настаивал, чтобы сановники вели себя естественно, находились на тех же местах, что и обычно.
За картину Репину было положено 20 тысяч рублей золотом. Однако, подсчитав, сколько красок израсходовано, Илья Ефимович намекнул секретарю Госсовета, что было бы неплохо увеличить сумму. В итоге он получил вдвое больше.
Судьба художника
Жизнь Репина была долгой и насыщенной. После «Бурлаков на Волге» о художнике заговорили как о новом явлении в искусстве. Со временем он стал одним из самых популярных портретистов. Позировали ему даже те, кто никогда не соглашался ни на чьё предложение.
Вокруг личности Репина сложилось немало мистических историй: о влиянии его картин на людей, о сумасшествии натурщиков и общении художника с колдунами. Есть ли в этом хоть доля правды, сказать, конечно, нельзя. Но в чём нет сомнений, так это в том, с каким азартом Репин каждый раз принимался за новую работу. Идеей он увлекал и семью, и друзей. Все они искали костюмы, позировали, буквально жили сюжетом.
После завершения «Торжественного заседания Госсовета» Репин, ссылаясь на болезнь, переехал из столицы в свою усадьбу Пенаты на Карельском перешейке. Последние 30 лет жизни художник провёл в Финляндии, где продолжал писать, хотя уже не так интенсивно, как прежде.