Мастер кубизма Тамара Лемпицка: художница-миллионерша, легенда эпохи джаза

Дочка Мальвины

Тамара Лемпицка словно выиграла в какой-то чудесной лотерее: жизнь её была одновременно яркой, долгой и счастливой. Ей удавалось быть одновременно гением кисти, красоты и рекламы. Правда, тем, кто после её смерти исследовал её жизнь, довелось нелегко — она много мистифицировала, перепридумывала целые участки биографии, сделав свою жизнь таким же полотном для работы, как те, на которых она писала свои удивительные картины.

Начать с того, что всем Тамара говорила, что родилась в Варшаве, хотя родным городом её была Москва. Её отцом был крещёный польский еврей Борис Гурвич-Гурский, предприниматель. Мать, наполовину еврейку, звали типичным польским именем Мальвина. Тамара будет говорить всем, что родители развелись — но, скорее всего, отец покончил с жизнью, нанеся огромную травму и дочери, и жене. Обессилевшая Мальвина мало занималась дочерью.

Главной воспитательницей и учительницей Тамары стала польская бабушка Клементина Деклер.

Бабушка за Тамару взялась серьёзно. Для начала она решила, что девочка унаследовала её склонности к игре на фортепиано. Это было правдой. Тамара с удовольствием слушала, когда бабушка садилась за клавиши, и сама легко постигала музыкальную науку. Но после того, как Климентина взяла Тамару с собой в Италию — это был модный маршрут для укрепления здоровья детям — девочка полюбила живопись. Так что в двенадцать или четырнадцать лет, смотря какую из версий её биографий брать, Тамара поехала к родственникам в Санкт-Петербург — учится рисовать.

В Санкт-Петербурге была тогда вся культурная и светская жизнь. Родственники с удовольствием водили маленькую художницу в театр, на балет и, поддавшись уговорам, на балы. На одном из балов девушка увидела молодого адвоката, высокого и красивого поляка Тадеуша Лемпицкого. Вокруг него постоянно вились кокетливые красавицы, но Тамара решила, что этот мужчина будет её, и он стал её — через пару лет.

Сначала Тамаре пришлось немного повзрослеть и тоже стать кокетливой красавицей.

Свадьбу сыграли в 1916 году. Год ещё не истёк, как родилась дочка. Крестили её Марией Кристиной, но дома звали просто Кизеттой. Девочка удалась больше в папу: блондинка с яркими голубыми глазами. Тадеуш её обожал. Но семейной идиллии сложиться было некогда и негде: грянули две революции 1917 года, и вскоре после второй Лемпицкого арестовала ЧК.

Никто не знает, какими правдами и неправдами выцарапала мужа Тамара. Подкупила? Предложила себя? Заболтала, обаяла, убедила? В любом случае, она сумела сообразить всё быстро и сразу, как только получила мужа, добыла фальшивые документы и выехала во Францию — со всей семьёй. Кизеттой, Тадеушем и мамой Мальвиной. Больше у Тамары к тому моменту уже никого не было.

Перемены ломают одних и кажутся новыми открывшимися возможностями для других.

Тадеуш был из первых, Тамара — из вторых. Жили они, продавая вывезенные семейные драгоценности. Тадеуш вырученное пропивал, Тамара — пыталась вложить в профессию: посещала уроки живописи. Ей улыбнулась удача: вскоре её заметил создатель стиля мягкого кубизма Андре Лот. Он стал её наставником и, как поговаривали, любовником. Под его руководством она смогла выработать свой собственный, узнаваемый стиль — похожий на перенесённые на полотно скульптуры из стальных листов и стружек. Такие скульптуры как раз появились в двадцатые года.

Но, оглянувшись, Тамара поняла ещё одну вещь. Двадцатые годы открыли слишком много талантов. Чтобы не потеряться, чтобы моментально вырваться вперёд, требовалось нечто большее, чем хорошо писать картины. Продав несколько первых натюрмортов, Тамара купила себе шёлковых платьев, покрасилась в блондинку, подвела томные глаза и ринулась покорять свет.

Новая жизнь, дубль один

Свет как будто только рад был покориться. Тамара стала настоящей светской львицей, вхожей в почти любые круги Парижа, за пару месяцев. Для интриги она представлялась полькой. Поляки тогда всё ещё ассоциировались с вечным мятежом, это было интересно.

Кроме того, Тамара напоказ начала крутить романы и намекать на связи с мужчинами и женщинами. Это эпатировало. Стоило ей нарисовать один из портретов в своём нарочито-чувственном и в то же время холодном стиле, как все задавались вопросом: переспала ли она уже с моделью? Поскольку в двадцатые годы в Европе как раз шла маленькая сексуальная революция, такой флёр только прибавлял популярности и художнице, и её картинам.

Тем временем у Тамары охладевали отношения с мужем. Ей не нравились его безделье и пьянство, ему — слухи вокруг жены и каждой или каждого, кого видели идущим с ней рядом. Постепенное отдаление привело к тому, что в конце двадцатых они развелись. Звучную фамилию Тамара оставила себе, для шика (и без какого-либо на то права) приделав к ней приставку «де»: «Тамара де Лемпицка». Так везде и представлялась.

Несмотря на охлаждение, Тамара пыталась в последние месяцы брака писать портрет мужа. Когда начался бракоразводный процесс, оставалось дописать левую руку, с обручальным кольцом. Тамара бросила картину как есть.

Надо сказать, несмотря на вечеринки и романы, Тамара, пользуясь годами популярности, работала как проклятая, стоя у мольберта до десяти часов в день. Десять часов в день, чтобы было, что продавать, и ещё несколько часов ночью, чтобы нашлось, кому продавать. С таким ритмом жизни Кизетта маму почти не видела. Правда, это не мешало ей преданно любить Тамару.

А вот Мальвина, на которую, как когда-то Тамара на Клементину, была оставлена Кизетта, происходящим была недовольна. Вершиной возмутительного поведения для неё стало сообщение уехавшей ненадолго в США Тамары, что к Рождеству она не вернётся. Со злости Мальвина выгребла всю коллекцию шляп дочери и сожгла.

Кизетта молча смотрела на этот странный костёр. Ей было жаль, что мама не приедет — и очень жаль маму.

Именно в том году Тамара создала одну из самых знаменитых своих картин, автопортрет за рулём зелёного Бугатти. Первое изображение женщины за рулём в живописи. У неё самой, надо сказать, никакого роскошного Бугатти не было. Она смогла завести себе только совсем небольшую машинку, зато водила — виртуозно.

Вскоре после развода Тамара повстречала барона Рауля Кюфнера, крупнейшего землевладельца Венгрии — тоже еврейского происхождения. Кюфнер зашёл заказать портрет своей любовницы Наны — и после первого же разговора с Тамарой потерял разум. Вскоре она согласилась выйти за него замуж — когда он согласился принять её условия: никакой ревности. Они оба вольны делать, что угодно и с кем угодно. Этот брак был удивительно счастлив и продлился почти тридцать лет. Кюфнер, влюблённый и в саму Тамару, и в её талант, всегда и во всём старался её поддержать.

Для Кизетты новый виток богатства матери означал, что ей подыскали хорошу школу. Школу-пансионат, где ей предстояло прожить ближайшие несколько лет. Тамара вообще очень холодно относилась к дочери — быть может, потому, что она была похожа на своего отца. Большая часть их общения сводилась к замечаниям: «Поменяй причёску… Надень другое платье…» Притом Лемпицка охотно рисовала дочь. Кизетта в розовом. Кизетта на балконе. Кизетта с книгой. Спящая Кизетта.

Новая жизнь, дубль два

В 1938 году, когда Венгрия вступила в союз с Гитлеров, Кюфнер срочно продал всё, что мог продать, и в следующем году уехал с Тамарой в США, в Лос-Анджелес. Кизетта с Мальвиной остались во Франции; казалось, им ничего не угрожает. А Тамара принялась устраиваться на новом месте: разослала во все местные редакции свои фотографии с парижских вечеринок, а после выхода первых статей о баронессе с кистью сама организовала роскошный приём — и, конечно же, в доме гостей встречали её картины.

И встречала всех, конечно, в новом шёлковом платье.

На Лемпицку снова посыпались заказы, и каждый день она, как к станку, вставала к мольберту. На роскошный приём ушла значительная часть их с Кюфнером накоплений — и это несмотря на то, что в Париже до отъезда Тамара успела заработать свой первый миллион.

Через два года она перетащила из оккупированной Франции Кизетту. Семья воссоединилась, но карьера художницы, увы, пошла на спад: радикально сменилась мода. Тамара пыталась освоить авангардизм и сюрреализм, но её имя прочно связывали с ушедшей эпохой, а значит, заинтересовать новыми экспериментами получалось трудновато. В основном Тамара жила за счёт заказов на оформление интерьеров.

Кизетта тем временем нашла свою любовь, геолога из Техаса, и переехала с ним в Хьюстон. По крайней мере, теперь Лемпицкой надо было кормить только двоих. Чтобы начать новую жизнь и новую карьеру, Тамара переехала с мужем в Нью-Йорк. Она ещё пыталась играть на своём гламуре и, когда дочь приезжала в госте, молодясь, представляла её сестрой.

В 1961 году Кюфнер умер от сердечного приступа. Его смерть серьёзно подкосила Лемпицку.

«Я потеряла, человека, который безумно любил меня; я потеряла человека, который безумно любил мое творчество и поддерживал меня — я потеряла все!» — горевала Тамара. Кизетта забрала мать к себе, сидеть с внуками. Тамара, должно быть, была странной бабушкой, но внуки не жаловались.

Как ни странно, на этом история жизни и славы Тамары Лемпицкой не заканчивается. В семьдесят третьем году в Париже, на волне нового интереса к ар-деко и живописи двадцатых в Париже, в галерее Люксембург, состоялась её первая персональная выставка. Тамара моментально снова стала звездой. О ней писали. Её картины скупали за бешеные деньши. А сама Тамара… уезжает в мексиканскую глушь. Пожалуй, этим она впечатлила общество семидесятых куда больше, чем могла бы новыми шёлковыми платьями и роскошными приёмами.

Чуть позже дочь переехала к Тамаре, чтобы ухаживать за ней. Звезда старела. Ей было уже больше восьмидесяти, и силы стали покидать её. Тамара умерла весной восьмидесятого года, яркой, буйной мексиканской весной, чьи краски так похожи на краски на картинах Лемпицки. Она отошла во сне; дочь была рядом и слышала её последний вздох. Исполняя завещание, Кизетта развеяла пепел матери над вулканом Попокатепетль.