Феномен модан гару: как свободные японские девушки 1920-х бросали вызов традиционалистам

В 1920-е годы на улицах японских городов появились девушки, одетые по последней европейской — или, точнее, американской — моде. Их называли мога, или модан гару (японская трапскрипция для modern girls). Они носили короткие свободные платья, коротко стриглись, любили яркую помаду, интересовались голливудским кинематографом и джазом, ходили в кафе и дансинги, курили — в общем, выглядели и вели себя так же, как их заокеанские сверстницы «ревущих двадцатых», флэпперы.

Но главное, они излучали уверенность в себе и отказывались вести подобающий приличным женщинам, по мнению идеологов японской государственности, образ жизни, то есть поскорее становиться «хорошими женами и мудрыми матерями». А именно к этому следовало стремиться, провозглашали многочисленные наставления, претендовавшие на лавры вековой традиции, но написанные в эпоху Мэйдзи — в начале XX века, когда Япония строила свой национальный миф и «вставала с колен». Вместо того чтобы скромно трудиться и жить простой жизнью домохозяек, мога бросали вызов традиционалистам и пробуждали широкий спектр реакций — от зависти до возмущения.

После Первой мировой войны мир стремительно менялся, и Япония не была исключением. В мировой войне она участвовала на стороне победителей — стран Антанты, и к тому же не вела боевых действий в Европе, где развернулись самые кровопролитные сражения. Япония многократно нарастила поставки своей продукции в Европу и Азию, в стране на некоторое время начался экономический бум.

Рост военной экономики был неустойчивым, доходы распределялись неравномерно, но ситуация способствовала неожиданным для властей сдвигам в обществе. Например, в конце войны Япония предприняла вторжение в Сибирь (известное из курса российской истории как часть иностранной интервенции во время Гражданской войны),  что потребовало много ресурсов, в частности риса для оккупационных войск, в нескольких префектурах вспыхнули «рисовые бунты». Их зачинщицами стали женщины — те самые домохозяйки, которым полагалось тихо заниматься семьей и не принимать участия в общественной жизни.

Все больше девочек заканчивали не только начальную, но и старшую школу. Открывались новые возможности для работы: так, в 1923 году Бюро по трудоустройству зафиксировало обращения более чем 370 000 женщин, а в 1932 году число соискательниц выросло до 870 000. Наемная работа, конечно, не была гарантией равноправия и даже достатка — еще с эпохи Мэйдзи деревенские девушки нанимались работницами на фабрики, только чтобы суметь прокормить себя. Но теперь и городские женщины по собственной воле работали офисными служащими, телефонистками, медсестрами, учительницами.

С распространением новых технологий появлялись новые профессии — например, к концу 1920-х годов крайне популярными стали лифтерши. В отличие от западной практики, пассажиров лифтов сопровождали именно девушки, но, по-видимому, здесь сыграла роль не эмансипация, а совсем наоборот, вполне традиционное ожидание от японских женщин услужливости и приятного обращения.

Структуру японской экономики изменила не только война, но и разразившееся в 1923 году Великое землетрясение Канто, в результате которого Токио был почти полностью разрушен. Город быстро восстановился и обрел новый облик — у среднего класса, в том числе у работающих женщин, появились свободные деньги, а значит, нужна была возможность их потратить. 20-е годы в городах Японии ознаменовались расцветом консюмеристской культуры. Открывались кафе европейского типа, где можно было выпить кофе или французского вина (первое европейское кафе появилось в Японии в 1911 году, а к 1933 году их насчитывалось уже 37 000). Шопинг в универмагах, например знаменитом торговом доме Мицукоси, стал повседневным досугом. А для прогулок по фешенебельной токийской торговой улице Гиндза появилось даже отдельное слово — гинбура. Похоже, что выбор потребительских товаров — одежды, аксессуаров, косметики — сам по себе становился для японских горожанок эмансипирующей практикой, возможностью принять собственные решения, пусть даже сначала только в области внешности или домашней обстановки.

Не все японки переоделись в европейское платье. Так, проведенное в 1925 году социологическое исследование на Гиндзе обнаружило 67% мужчин в европейских костюмах и всего 1% женщин (впрочем, исследование проводилось летом, а традиционная японская одежда до сих пор считается наиболее подходящей для жары). Зато в рекламе и на страницах прото-глянцевых журналов мога прочно лидировали. Они рекламировали все: универмаги, косметику, табак, популярный безалкогольный напиток Calpis, вино Suntory, пиво Sapporo и Asahi. И хотя использование женских образов в рекламе —– вполне стандартная практика, объективации в изображениях модан гару на рекламных плакатах было куда меньше, чем при демонстрации красавиц в традиционном кимоно.

Даже рекламируя алкоголь, мога со стрижкой боб и глубоким декольте не прислуживает господину — она сама наслаждается напитком и, может быть, приглашает к ней присоединиться. (Кстати, совсем недавно крупнейшая японская пивоваренная компания Asahi решила отказаться от использования для рекламы своего товара девушек модельной внешности в купальниках — рекламные стратегии медленно, но меняются.) На страницах журналов было намного больше модан гару, чем на городских улицах. Но грамотность в Японии была уже едва ли не всеобщей, прессу читали все, и привлекательные журнальные образы формировали новые культурные практики — массовую культуру эпохи Тайсё.

Критика обрушивалась на «современных девушек» со всех сторон — и не только от ревнителей традиционной морали. Знаменитая феминистка Хирацука Райтё, еще в 1911 году основавшая журнал Bluestocking для «новых женщин», отказывалась считать мога достойными продолжательницами японского феминизма. Разве достаточно модно одеваться и посвящать все время шоппингу и танцам, чтобы считаться современной, говорила она. Нужно же бороться за настоящее равноправие: доступ в университеты, финансовую независимость, безопасное материнство. Того же мнения придерживались и другие феминистки старшего поколения: поэтесса Ёсано Акико, социалистка Ямакава Кикуэ. Интеллектуалы из богемных и литературных кругов критиковали мога за легкомыслие и консюмеризм.

Самое известное отображение мога в художественной литературе — это Наоми, героиня повести знаменитого писателя Дзюнъитиро Танидзаки «Любовь глупца», вышедшей в 1924 году. Сегодня сюжет повести выглядит крайне провокационным: тридцатилетний служащий Дзёдзи Каваи решает воспитать себе идеальную жену и берет к себе в дом пятнадцатилетнюю девочку из простой семьи. Он отправляет Наоми учиться английскому языку, танцам и этикету, выбирает ей модные наряды, водит в кафе и кинотеатры. Вскоре он оформляет с ней брак (кстати, только в апреле этого года вступила в силу поправка к Гражданскому кодексу Японии, запрещающая вступать в брак девочкам младше 18 лет, — раньше девочку можно было выдать замуж с согласия родителей уже в 16).

Наоми быстро осваивает новый образ жизни, она растрачивает все деньги Дзёдзи, вопреки его желанию заводит знакомства в городе и в итоге изменяет ему сразу с несколькими студентами и иностранцами, завсегдатаями танцевальных вечеров. Дзёдзи выгоняет Наоми, обвинив ее во всех смертных грехах. Но в конце концов умоляет ее вернуться, соглашаясь выполнять все ее капризы и во всем подчиняться. Танидзаки, автор, явно не симпатизирует героине — об этом говорит даже само название повести, «Любовь глупца». Однако он вкладывает в уста Наоми, уличенной в промискуитете, слова: «Я и сейчас чиста. Это вы порочны».

Возможно, Дзюнъитиро Танидзаки оказался достаточно чутким писателем, чтобы все же заметить тот вопиющий дисбаланс власти, заложницей которого с самого начала была Наоми — а в ее лице многие японские девушки начала ХХ века, лишенные реальной возможности выбирать свою судьбу. Можно только пожалеть, что совсем не осталось (а может быть, еще найдутся в семейных архивах в Японии) голосов самих девушек — автобиографических текстов, написанных мога, и их история осталась запечатленной только на фотографиях, в живописи и на рисованных плакатах.

Модан гару постепенно исчезают с японских улиц к середине 1930-х годов. Еще быстрее они пропадают со страниц журналов и рекламных постеров: Япония стремительно катилась к тоталитаризму, насаждалось единомыслие, новая эпоха поощряла совсем другие, конформные образы. Но, несмотря на свой короткий век, мога смогли немного расшатать казавшиеся монолитными гендерные нормы японского общества и оставить в истории визуальной культуры ХХ века яркий след. А то и послужить вдохновением — вот, например, блог Кайо Асаи, которая уже много лет косплеит мога и даже свой дом перестроила по канонам эпохи Тайсё.