Корнелиус Вандербильт: «Железный коммодор»

Фамилия Вандербильт в Советской России была известна читателям Ильфа и Петрова. Они непременно натыкались на неё во время чтения романа «Двенадцать стульев». Магнат был упомянут вскользь. Даже не он сам, а его дочь. А ещё вернее, это была не дочь, а внучатая племянница – Вандербильдиха! Так они прозвали даму, чьи туалеты и интерьеры, опубликованные в виде фото в модном журнале, смущали покой Эллочки Щукиной, заставив её расстаться со сбережениями и устаревшей прической. 

Вот как это было: «…журнал мод. На первой странице Эллочка остановилась. Сверкающая фотография изображала дочь американского миллиардера Вандербильда в вечернем платье. Там были меха и перья, шёлк и жемчуг, необыкновенная легкость покроя и умопомрачительная причёска. Утро другого дня застало Эллочку в парикмахерской. Здесь она потеряла прекрасную чёрную косу и перекрасила волосы в рыжий цвет. Затем удалось подняться ещё на одну ступеньку той лестницы, которая приближала Эллочку к сияющему раю, где прогуливаются дочки миллиардеров, не годящиеся домашней хозяйке Щукиной даже в подмётки: по рабкредиту была куплена собачья шкура, изображавшая выхухоль. Она была употреблена на отделку вечернего туалета. Платье, отороченное собакой, нанесло заносчивой Вандербильдихе первый меткий удар. Потом гордой американке были нанесены три удара подряд. Эллочка приобрела у домашнего скорняка Фимочки Собак шиншилловый палантин (русский заяц, умерщвлённый в Тульской губернии), завела себе голубиную шляпу из аргентинского фетра и перешила новый пиджак мужа в модный дамский жилет. Миллиардерша покачнулась, но её, как видно, спас любвеобильный папа – Вандербильд. Очередной номер журнала мод заключал в себе портреты проклятой соперницы в четырёх видах: 1) в чёрно-бурых лисах, 2) с брильянтовой звездой на лбу, 3) в авиационном костюме (высокие лаковые сапожки, тончайшая зелёная куртка испанской кожи и перчатки, раструбы которых были инкрустированы изумрудами средней величины, и 4) в бальном туалете (каскады драгоценностей и немножко шёлку)…»

Похоже, речь могла идти о барышне по имени Консуэло − знаменитой красавице из рода Вандербильт, в замужестве герцогине Мальборо, самой богатой невесте своего времени, чья свадьба стала международным символом выгодного для обеих сторон брака, заключённого против аристократических канонов. Английская знать всегда женилась на американских девчонках, кривя губу. Но женилась. А куда деваться, если − деньги. А Консуэло Вандербильт была ещё и писаная красавица. Это именно её портретами в пейзажах и интерьерах по сей день увешаны стены особняков Вандербильтов в Нью-Йорке. А уж наряды! Пух и прах. 

Ильф и Петров их весьма правдоподобно описали, хоть и без подробностей. Есть на что посмотреть и чем восхититься простой девушке. Это уже потом, после войны, в СССР стало совсем не достать французского или какого там модного журнала. А в конце 20-х годов, очевидно, они ещё просачивались в руки культурных девушек вроде Фимы Собак – бедных, но стремящихся в мир грёз, где духи-туманы, бриллианты-меха и прочая недоступная советской женщине мягкая рухлядь.

Кстати, одно время «той самой Вандербильдихой» ошибочно считали другую прекрасную девушку из рода Вандербильт – Глорию Лауру, наследницу одного из крупнейших состояний Америки, издавшую воспоминания о том, как она его промотала на мужчин. Любившую рассказывать, как она пересмотрела свои детские чаяния – мечтала стать монахиней, а вышло, как всегда, прямо наоборот. Но уточнение дат даёт твёрдое опровержение. 

Вандербильдиха-Глория – красавица, модель и модельер, актриса и писательница, родившаяся в 1924 году и до сих пор живая, известная миру духами своего имени (теми самыми, с лебедем, кстати, двадцать лет назад были прелестные!) и линиями одежды, − хоть и изрядно промотала фамильные деньги, и накупила, конечно, всяких замков и бриллиантов, никак не могла смущать покой Эллочки Щукиной – по времени не совпала. Когда Ильф и Петров писали своё произведение, она если и попала бы в репортажи светской хроники, то лишь в виде цветка жизни, сидящего на горшке.

Любовь и бедность

Кадр из фильма "Двенадцать стульев", Эллочка Щукина

По Ильфу и Петрову, именно интерьер нового замка Вандербильдихи во Флориде подвиг Эллочку Щукину на покупку двух стульев Воробьянинова, достаточно красивых, чтобы составить конкуренцию миллионерским мебелям. Но мебельная эпопея покатилась своим чередом, тогда как история Вандербильдихи, процветающей за океаном, была далеко не так интересна, нежели повествование о жизни её прадедушки. Консуэло не была дочерью Вандербильта, она была его правнучкой. Сам же основоположник рода магнатов давно уже умер, завещав своё дело сыну Уильяму. Делом этим были деньги. Гора денег. Судостроение или судоходство, железные дороги и нефтяные разработки были лишь декорациями в его играх с реальностью. Если бы он знал как, он бы выращивал деньги на деревьях. Это был человек, готовый на любые поступки ради прибыли как символа его власти.

Корнелиус Вандербильт хоть и значится основоположником рода, но вовсе не был первым в своём роду. Его родители помнили и чтили предков, знали их имена и происхождение. Он отличился, разбогатев, это правда. Но его род был известен задолго до начала XIX века. Спекуляции на транспорте в молодости осваивал ещё его отец-Вандербильт, пока не приобрел ставшую впоследствии родовой ферму на Статен-Айленде. Так что сынулька Корнелиус у него родился 27 мая 1794 года на фамильной ферме, четвёртым ребёнком его жены Фебы Вандербильт. Сами же они были, считай, не местные − предки отца прибыли из Нидерландов. 

Впрочем, в Америке тех лет местных было совсем немного, и оказаться в их числе означало, что дело плохо. Корнелиус-папа был из рода таких же переселенцев, как все вокруг, был он небогатым фермером, спокойно себе пахал и сеял, как получается, о богатстве мечтая лишь во сне. Папа и правда видел сны, в которых он подъезжал раз за разом к борту большого судна, но никак не связывал эти видения с будущим своей семьи – никак! В молодости он частенько топтал причал, поскольку подрабатывал лодочником в нью-йоркском порту, наблюдать корабли у причала он привык и не удивлялся снам.

Корнелиус Вандербильт-младший тоже спал и видел порт, как раз он-то связывал с портом свои надежды, поскольку убраться с родительской фермы для него представлялось несомненным благом. Он был человеком решительным с пелёнок. Возможно, на него повлияли россказни отца о весёлой и разнообразной лодочной жизни (папа-то считал, что рассказывает о тяготах, перенесённых в молодости). Когда в 11 лет Корнелиус бросил школу, наотрез отказавшись получать знания, и потянулся к причалу, взявшись изучать карту приливов в районе Нью-Йорка, отец удивился – мало, что ли, он рассказал сыну о бедах на воде? Но сын, очевидно, всё понял наоборот – жизнь моряка весела и непринуждённа, на свежем воздухе, работа с людьми – красота! Надо идти к морю. Но как отвертеться от подёнщины на семейных пашнях? Помогать родителям было его святой обязанностью, никто не ленился, пахали как проклятые, причём возлагали на его крепнущие плечи всё новые обязанности, приучая к труду. В итоге пять лет он провёл в раздумьях, как бы эдак ему сделать ноги в порт. 

Накануне 16-летия он объявил матери, что собирается уйти из дома и стать моряком. Напрасно мать пыталась призвать его к здравомыслию, указывая на школьные двери, мол, а как же грамота, сынок? Корни и слышать не хотел ничего о книжках. Он потом часто хвастался тем, что учёба – последнее, что его в жизни занимало: «Всю свою жизнь я сходил с ума по деньгам. Изобретение всё новых способов делать деньги просто не оставляло мне времени на образование». И это убеждение делает его похожим на поздних звёзд бизнеса вроде Генри Форда. Школа – место для дураков, которым нечем заняться, считали они. Учись у жизни. Жизнь научит.

Жизнь научила Корнелиуса очень рано. За пять лет до начала самостоятельной жизни он предпринял первый бизнес-проект, обеспечивший ему славу и изменивший, пожалуй, всю его судьбу. Поскольку оставаться в школе после подобного демарша ему уже не представлялось возможным. Дело в том, что один из его учителей, человек, не отличавшийся никакими добродетелями, кроме грамотности, но очень гордившийся золотой медалью, полученной при окончании учебного заведения, имел несчастье пристраститься к спиртным напиткам, скрывал этот факт, но дал маху, открывшись Корни. 

Будущий магнат не преминул воспользоваться случаем – обнаружив явные признаки похмелья у преподавателя (сходными признаками страдал один из родственников его отца), предложил тому заранее принесённую из дому ёмкость с маисовым напитком неопределённой крепости – конечно же, за деньги. Кажется, это была обычная брага. Замечательно было то, что стоимость «эликсира свежести», как называл его новоявленный бутлегер, была вдвое ниже, чем у самого дешёвого спиртного напитка в любом питейном заведении округа. С тех пор и повелось – на большой переменке, когда ученики и учителя разбегались по домам обедать, Корни традиционно шёл в учительскую – похмелять преподавателя, измученного нарзаном. Когда же несчастный, скрепя сердце, попытался вырваться из кабальной зависимости – завязал! я завязал! − ученик применил неожиданный по силе отдачи приём. Он огорошил учителя обещанием немедленно открыть сокровенное в дирекции, если страдалец не уважит его молчание суммой в десять долларов. Учитель согласился немедля. Он не хотел с позором покидать классы. Конечно, тайное не могло навсегда остаться таковым. Своевременно разразился жуткий скандал, учителя привлекли по всей строгости, ученик же ушёл сам. Он-то как раз считал, что школа дала ему всё, что только он мог от неё получить. «Если бы я тратил время на учёбу, − говаривал он позже, − я бы вообще ничего не успел заработать». И он потом даже кичился безграмотностью. Газетчики же эту его особенность осмеивали, утверждая, что он делает ошибки даже в собственной подписи.

Корни на воде

Начинать карьеру морского волка с десятью долларами за душой представлялось легкомысленным предприятием. Подростка могли вовлечь в любую авантюру, считала его мать Феба. Понятно, что выбор сына никто в семье не одобрил. Но мать лучше всех остальных знала характер своего четвёртого ребенка. Она сообразила, что лучше самой ему помочь, чем потом расхлёбывать последствия его неудачных попыток самоутвердиться в жизни. Феба порылась в чулке, подшитом к одному из ящичков комода, и дала ему сто долларов – с возвратом! − вообще-то довольно много для тех лет, чтобы он мог начать своё дело, не ввязываясь в чужие игры. Корнелиус же, юный, но хваткий, как осьминог, сумел распорядиться этой немалой по тем временам суммой вполне рационально. Он купил парусную лодку. Это примерно как если бы сегодня малыш купил раздолбанные «жигули» и занялся извозом. С этого плавсредства, по легенде, носящего имя «Быстроходный», но довольно-таки жалкого, началась его карьера судовладельца. Интересно вспомнить, что из сотен лодочников, на тот момент бороздивших воды близ нью-йоркского порта, никто, кроме него, не выбился в люди.

Быстроходности в его корабле было примерно как в бабушкином корыте, но оно плавало не благодаря, а вопреки всем своим недостаткам, о которых его, конечно, не предупредили продавцы. Как и в современном автобизнесе, покупка основательно подержанного корыта означала to buy a pig in a poke (свинья, а по-русски – кот в мешке). Для начала «Быстроходный» у него попытался по-тихому затонуть ночью у причала. Но тут, очевидно, не обошлось без вмешательства чёрных лодочников. Корнелиус без особых умственных усилий вычислил врага. Он понимал, что на тот момент не обладает достаточными мощностями, чтобы расправиться с завистниками, но со временем нашёл способ показать старым врагам их место у парадного. Таковы были правила игры – все против всех и каждый сам за себя. А разве сейчас не так? 

Стоит вспомнить атмосферу тех лет, царящую на рынке перевозок. Никакого централизованного такси в водах Нью-Йорка не существовало, а перебраться с одного берега на другой можно было лишь наняв частного перевозчика, который, подобно маршруткам наших дней, ожидал, когда набьётся побольше пассажиров, после чего, перекрестясь, отчаливал. Безопасность клиентов оставалась на милость случая и на их собственное усмотрение. В утлую лодку могли не садиться, конечно, если не торопились. Конкуренция на этом рынке была чудовищной – судёнышек, готовых отправиться в плавание, было довольно много, поэтому единственным преимуществом перевозчика была цена, которую он просил за свои услуги. Корнелиус Вандербильт стал просить вдвое меньше своих конкурентов. Казалось – дурак, да? Но он выиграл, а не проиграл. Места в его лодке стали пользоваться ажиотажным спросом. Пассажиры готовы были сидеть друг у друга на коленях, лишь бы уехать подешевле, ведь перемещение туда-сюда по воде многие из них делали по три раза в день, неимоверно тратясь на дорогу. К концу года он отдал матери долг – те самые сто долларов, а кроме того, положил в семейную кассу тысячу долларов – чтоб знали!

Понятно, что портовая жизнь в стиле демпинга, которую он избрал с первых же дней, вовсе не была простой и безопасной. Но тут сказался характер самого Корнелиуса. Дело в том, что этот человек был решительным и довольно жёстким. Роста в нём было почти два метра, и он прекрасно держал удар и любил хорошую драку – с выбитыми зубами и откушенными ушами. На память от молодых лет ему остались шрамы, которые трудно было выдавать за травмы при игре в поло. И у него были очень крепкие позвоночник и лобная кость, которые ему неоднократно пытались проломить конкуренты. Сбивая цену на перевозки, он ставил других участников бизнеса в столь неловкое положение, что на долгое время посеял в этом кругу атмосферу, близкую к военной. Тем не менее довольно скоро он заработал достаточно, чтобы начать расширять свою поляну. Он накупил ещё лодок, нанял персонал – на работу нанимал людей агрессивных, драчливых, всегда готовых к бою, и вскоре в его владении находилась уже целая флотилия из мелких судов. 

Через шесть лет он скопил десять тысяч долларов. Словом, весьма быстро Корнелиус подмял под себя бизнес, постепенно вытеснив всех, кто был послабее духом и черепушкой. Он был не только силён физически. Он был умён и очень смел, этот выходец из голландских крестьян. Известно, что во время англо-американской войны 1812−1815 годов, времени начала своей морской жизни, он не опускал парусов. Несмотря на блокаду англичанами нью-йоркской гавани, продолжал перевозить по морю продукты для солдат. Конечно, не бесплатно. В сущности, это была спекуляция − побочный бизнес. С самых первых шагов на воде кроме перевозки пассажиров молодой предприниматель покупал товары, пользовавшиеся спросом в Нью-Йорке, перевозил через реку и перепродавал. Кто мог тогда подумать, что именно это − начало той логистической цепочки, которую он выстроит через пятьдесят лет на пустом месте! Любопытно, что этот самостоятельный человек, решивший создать инфраструктуру там, где до него действовали лишь одиночки, не ждал, что за него это сделает правительство Америки. Он всё делал сам.

К началу пароходной эры он был не готов, косился на эти громоздкие сооружения, ухмылялся, называя их дымящие трубы «воскресной сигарой дядюшки Эдди», но всего через несколько лет он продал все свои парусные плавсредства, чтобы устроиться капитаном на пароход, которым владел Томас Гиббонс, плантатор из Джорджии. Он несколько лет проплавал у Гиббонса в речном пароходстве, перевозя пассажиров и грузы из Нью-Йорка в Нью-Джерси, а «хозяин», кажется, и не догадывался, что делает на мостике этот двухметровый голландец, ругающийся матом не хуже любого лодочника. Корнелиус присматривался к пароходному делу. Через несколько лет Вандербильт знал всё о пароходах. 

Он подбил Гиббонса на постройку второго парохода, сделавшись совладельцем. Он впрягся в пароходный бизнес со всей страстью, ему отпущенной. Почуяв прибыль, он вложил в это дело все свои накопления. Он организовал пассажирские перевозки, дешёвые, в своём стиле, и начал набирать обороты. И если бы не случай, вмешавшийся в его дела, он бы вскоре стал самым богатым владельцем пароходов в США. Но, согласно действующему законодательству, правительство выдало монополию на пароходные перевозки в регионе Нью-Йорка Роберту Фултону, изобретателю колёсного парохода, и Роберту Ливингстону, перевозчику. Вандербильт оказался как бы не у дел и даже вне закона. Тем не менее он ещё долго висел на хвосте у основных перевозчиков, портя им настроение. Как обычно, он снизил цены на проезд, собирал пассажиров, увозя тех из-под носа у конкурентов. Полиция гонялась за ним по всему региону. И всякий раз он умудрялся избежать ответственности. Ходили легенды, что на его судне были потайные помещения, позволявшие ему своевременно «исчезнуть» с палубы. Но было понятно, что в таких условиях много не заработаешь. 

За десятилетие сотрудничества с Гиббонсом он помог тому в семь раз нарастить капитализацию компании, а сам скопил около тридцати тысяч, если сложить их заработок вместе с женой, времени даром не терявшей – она содержала гостиницу для путешественников, желающих переночевать на суше. К тому моменту её муж снискал себе прозвище Коммодор, как на флоте США называли старших офицеров. Жена его уважала и побаивалась его крутого нрава, хотя и сама она была довольно простой девушкой. Её звали София. Некогда она была соседкой молодого Вандербильта по родительской ферме – хорошая девушка. Она родила Коммодору тринадцать детей, только четверо из которых оказались мальчиками.

«Прошу вас... Пожертвуйте хотя бы 4 доллара на общее благо. Но нет, это разбило бы ваше сердце» - Марк Твен (из письма Вандербильту)

Нрав у него и правда был крут. Известна его телеграмма партнёрам, посмевшим поднять на него хвост, пока он впервые за сорок лет отправился с женой и детьми отдохнуть на собственном судне «Северная звезда». Пока семья плавала, партнёры что-то там против него смухлевали, рассовав по карманам принадлежавшее Вандербильту добро. «Господа! Вы посмели обмануть меня. Я не буду подавать на вас в суд, так как судейская машина очень медленна. Я уничтожу вас. С глубоким уважением, Корнелиус Вандербильт». И уничтожил. А украденное обернул в тройном размере.

Яхта, построенная Корнелиусом на собственные деньги, стоила отдельного разговора. Вообще-то всё, что он создавал по собственному вкусу, отличалось некоторой пафосной избыточностью. Да он и обедать-то не садился, если в обеденной зале не насчитывалось меньше пятнадцати мраморных изваяний. Яхта «Северная звезда» состояла из 80 метров длины и полумиллиона долларов. Это было видно прямо снаружи. Видимо, это и был тот самый корабль, что являлся во снах Вандербильту-папе. Она была первой частной яхтой подобного класса – огромина! Внутри имелись десять салонов и столовых комнат, позолоченная мебель, обшитая бархатом и парчой, мраморные детали интерьеров − словом, это была очень дорогая, очуменно роскошная яхта, при взгляде на которую всякий видел, что её хозяин настроился отдохнуть. Вообще-то Корнелиус не отдыхал никогда. Не мог он себе этого позволить, заранее предвидя, что отдых обернётся ему большим геморроем. Так оно и вышло тогда. Большой никарагуанский геморрой (при непосредственном участии его партнёров) ждал Корнелиуса по возвращении из плавания по Европам. Первый и последний круиз (он зарёкся после этого плавания пить шампанское!) обошёлся ему без малого потерей панамского маршрута.

Деньги, нажитые пятнадцатью годами непрерывных манипуляций на рынке водных перевозок, он вложил, организовав новый пароходный маршрут Нью-Йорк − Филадельфия. Не сказать, что до него по этому маршруту никто не плавал, но, как обычно, он до такой степени снизил цены, что конкуренты подавились ругательствами, когда однажды утром на их судах не оказалось ни одного пассажира, а пароход Коммодора отчаливал, населённый сверх всякой меры. Довольные пассажиры издевательски свистели с палубы – так они выражали своё злорадство. Им удалось избежать плавания в дорогих каютах.

Можно сказать, что Коммодор сам придумал и многократно опробовал способ конкуренции, безотказный, как бутылка в драке. Демпинг как стратегия! Помните учителя-бухарика? Корни ещё тогда догадался, что цену на свои услуги надо не ломить, а, наоборот, понижать – так разбогатеешь. И он победил. В результате довольно быстро конкуренты прибегали к нему с предложением выкупить его деловую активность за хорошую сумму, лишь бы он убрался восвояси, не мешал местным предпринимателям держать бизнес. В тот раз конкуренты заплатили ему сто тысяч, лишь бы он убрал свой пароход с дороги. С каждым разом механизм давления на конкурента становился у него всё изощрённее. Начав плавать по реке Гудзон, он сбросил цену втрое, вступив в борьбу против тамошнего речного пароходства, но не остановился на достигнутом, оставив от трёх долларов за проезд до десяти центов, некоторое время так подержал, после чего и вовсе сделал проезд бесплатным. 

О, это была потрясающая по хитрости игра. Бесплатно?! Все понимали, что дармовой проезд бывает лишь на кладбище, естественно, не так всё просто. Билет на самом деле был бесплатным, но еда и напитки на пароходе, включая воду, стоили, как золотые. Любая услуга обходилась в разы дороже обычного. А куда денешься с борта? Уже одним этим он отчасти окупал убытки. Конкуренты же просто плакали от бессилия, видя такое хамское с его стороны жульничанье. На попытки что-то выяснить окольными путями они слышали только отборный мат – матерился капитан, матерились матросы, матерились стюарды, и сам Вандербильт никогда не лез в карман за словарём. 

О том, в какую сумму он оценивает избавление от своего участия в бизнесе, он тоже сообщил, перемежая английскую речь парагвайскими идиомами (у него в молодости был товарищ родом из колоний). Сто пятьдесят тысяч долларов тут стали решением вопроса, плюс ежегодная абонентская плата за участие в бизнесе. Конкуренты, плача, согласились. Разжившись, таким образом, дополнительными средствами, заработанными на голых пальцах, растопыренных в новоанглийском стиле, Коммодор переехал со своими пароходами в Бостон, и ещё в Вашингтон и Гавану, где тоже дал всем дрозда. В итоге у него собралась неплохая колода игроков рынка, которые просто платили ему за то, что он никуда не плавал. Странно, что конкуренты не догадывались его просто убить.

Сухопутный магнат

Перед самой гражданской войной он совершил и вовсе невероятное, прыгнув выше собственной головы. Дело в том, что на тот момент самому магнату было уже больше шестидесяти лет. Для больших маневров старт не самый своевременный. Всё-таки с возрастом любой человек накапливает некоторую неповоротливость. Но только не Коммодор. Однажды, проезжая по железной дороге, он оценил её самостоятельную ценность – дешёвый, общедоступный способ передвижения, забрав который в руки получаешь беспроигрышный бизнес на века. Трансконтинентальная железная дорога как раз тогда строилась, понравилась ему чрезвычайно, он прямо-таки удивился – почему она до сих пор не его собственная? Сверкание морских и речных просторов, до сих пор остававшихся его любимой поляной деятельности, вдруг померкло в его глазах. Всю поездку по железной дороге он так и просидел у окна, время от времени полоща дёсны вискарём, в тягостных раздумьях о будущем своих перевозок – море теряло актуальность прямо на глазах. Кто хочет подвергать себя опасности морского путешествия, а свои грузы риску форс-мажорных обстоятельств, если давно придуман безрисковый способ передвижения. Сойдя с паровоза, он не стал тянуть резину, продал весь свой флот, состоящий на тот момент из сотни судов, и всей душой, без остатка, вложился в железные дороги. И он не проиграл, став к концу войны самым богатым человеком Америки с состоянием в 65 миллионов долларов (75 миллиардов на сегодняшний день).

Сделавшись железнодорожным магнатом, по отношению к конкурентам он повёл себя как настоящий крокодил. Он показал им такую кузькину мать, что её до сих пор преподают в учебниках бизнесовых академий. Конечно, он и прежде был тот ещё прохиндей, все это знали, но после войны Корнелиус отчасти стал другим человеком, пережив личную драму бездонной глубины. Вот тут он очерствел окончательно. Он потерял сына − своё лучшее дитя, на которое делал ставку в жизненной игре. Он был уверен, что именно Джордж Вашингтон (так звали сына) унаследует его аппетит к деньгам и тоже примется делать деньги, как только Корнелиус отойдёт от дел. Так же, как он, весело, с матерком, жадно и беспроигрышно… 

Но мечте не удалось сбыться. Его сын умер от брюшного тифа во время войны. Предотвратить это было невозможно, повлиять тоже никак нельзя. Это событие подточило жизненные силы титана. Теперь, вспоминая о сыне, он каждый раз хватался за флягу, потому что весь его интеллект восставал против неотвратимости некоторых вещей в жизни. Смерть была данностью, выкупить которую оказалось нельзя. Он не мог осознать, что существуют на свете условия, которые нельзя перешибить деньгой. Внезапно он понял, что деньги, тот самый актив, на который он ставил всё, полностью теряют смысл, если их некому заплатить. Всю жизнь у Корнелиуса было ощущение, что он властелин мира, соорудивший вселенную по своему пониманию. Смерть наследника доказала ему, что хозяин в этом мире не он.

Надо было что-то решать. Вандербильт посмотрел вокруг и заметил своего второго сына, на которого он до того и внимания не обращал – Уильям, увалень и тугодум, делавший слишком длинную паузу после любого вопроса, даже самого немудрящего, лишённый всех качеств Джорджа, включая физическое сходство с отцом, вот кто должен был теперь возглавить бизнес. В душе Корнелиус был уверен, что из Уильяма ничего не получится. Забегая вперёд, стоит отметить, что он очень сильно ошибся – именно Уильям сумел удвоить состояние отца, сделав это в рекордные сроки, если учесть, что он сам-то пережил папашу всего на восемь лет. И отец совершенно напрасно сомневался в своём Уильяме, призадуматься стоило, внимательно присмотревшись к его манипуляциям с фамильной фермой, на которой продолжала благоденствовать мать Вандербильта Феба. Старушка не торопилась умирать. А делами там заправлял Уильям − очень хорошими делами, равномерно прибыльными.

Смирившись с кандидатурой Уильяма на наследование своей империи, он повёл сына на военный совет. Вернее, отправил его к очередным конкурентам, чтобы выбить из них, как водится, отступные за неучастие в бизнесе, на этот раз речь шла о железных дорогах. Уильям переговоры проиграл, наслушавшись от конкурентов нелестных эпитетов в адрес папаши – старого маразматика, место которому на свалке истории. Но не тут-то было. Конечно, на тот момент отцу и правда было уже за семьдесят. Но старость обломала зубы о его твёрдый череп, так и не добравшись до мозга – старичок был свеж рассудком, на зависть молодёжи. Он придумал способ одним ударом свалить конкурентов, и не просто вымозжить у них отступные, а вообще забрать их бизнес с потрохами.

Он перекрыл принадлежавший ему мост Олбани, тогда это было единственное железнодорожное сообщение с Нью-Йорком. Он просто закрыл всем пассажирам и товарам путь в Нью-Йорк. Террорист! И тысячи тонн грузов зависли в воздухе на неопределённое время. Жестоко, но до чего действенно. Продержавшись пару дней, вздрогнула биржа – акции конкурентов стали стремительно падать. Пользуясь случаем, он скупил их все, внезапно став владельцем компании «Нью-Йорк Централ». За несколько дней он прожевал и проглотил крупнейшую в США железнодорожную компанию. Без сомнения, это был самый удачливый в истории продавец распальцовки. Слияние и поглощение стали его девизом. Он один умел вот так сломать шею конкурентам, пользуясь лишь своим собственным весом. 

В самые короткие сроки он захватил почти половину всего железнодорожного сообщения Америки, причём управлялся со своим добром без участия государства. Государство от этого только выиграло. Железные дороги, а ничто другое, послужили поводом к развитию промышленности, которая росла нереальными темпами. Дороги принадлежали ему. Он стал их королём. Чтобы современники его получше запомнили, он построил в Нью-Йорке свою персональную столицу Grand Central Terminal. Несомненно, это был самый масштабный проект столетия. Пирамида Хеопса! С той разницей, что пирамида была никому не нужна, кроме самого Хеопса, а вокзал стал служить населению и украшать город.

Это было крупнейшее на тот момент здание города, на строительстве которого убивалось несколько тысяч рабочих, счастливых самой возможностью трудиться и получать зарплату. Чудо архитектуры, он и сегодня поражает осмысленностью планировки. Это самый известный в Нью-Йорке вокзал, с рекордным количеством платформ и путей. Во времена Вандербильта вокзал соединял в себе три железнодорожных направления, два из которых принадлежали ему. Ньюйоркцы и сегодня им гордятся, всем его показывают, обязательно останавливаются у каждого отдельного артефакта с вопросом: а вы в курсе? Знаете ли вы, что часы, стоящие посреди главного холла, ценны не тем, что указывают время пассажирам, а своими циферблатами, сделанными из опала? А заказывал их лично Корнелиус одному часовому мастеру. Вы в курсе, сколько стоят эти часы? О-о-о! Конечно, они не продаются! На современные деньги это не меньше 20 миллионов долларов… 

И, переждав уважительные междометия, они непременно продолжают: а знаете, почему стены в вокзале украшены лепниной из дубовых веточек? Это лучшая память о короле железных дорог, потратившем шесть с половиной миллионов долларов на постройку этого здания. «Великий дуб растёт из маленького жёлудя», – говорил Корнелиус, считая эту фразу девизом своего рода. Увы, приходится признать, что потомки «Великого дуба» продемонстрировали умение некоторых дубов втянуться обратно в жёлудь.

Проруха

Прокололся он, когда не удовлетворившись сорока процентами в железнодорожном бизнесе Америки, решил расширяться в сторону Чикаго. Дорогами там владела корпорация Erie, чьи акции он пустился целенаправленно скупать. Он собрался прикупить Erie за неделю, но вышло не по его. Два молодых управленца, Гулд и Фиск, с которыми он столкнулся в деле, оказались гениями бизнеса на пустом месте. Планы Вандербильта по поглощению Erie они раскусили где-то через пару дней. И они придумали приём, поражающий непредсказуемостью. Они просто включили печатный станок, удачно стоявший в подвале корпорации, и напечатали ещё сотню акций, которую утром следующего дня и выставили на бирже. Вандербильт скупил всё предложенное и лёг спать довольный − наелся. Уверенный, что на этот раз уже всё. Но станок в подвале опять работал всю ночь, и наутро люди Вандера обнаружили новую пачку акций, предлагаемых к покупке. Так продолжалось день за днём, и точно не известно, сколько средств потратил магнат до того момента, пока запах свежей типографской краски, идущий от ценных бумаг, ударивший ему в нос за завтраком, не навёл его на открытие – он покупает не компанию, а воздух! С каждой новой акцией, выпускаемой на рынок, обесценивается всё, прежде им купленное! Это был удар. С равным успехом он мог покупать салфетки – до тех пор, пока не иссякнут все его капиталы. Разменяв на акции Erie восьмой миллион, он понял, что просто подарил эти деньги двум канальям. Прозрение было ужасным.

Мудрый говорит: деньги − только инструмент, как, к примеру, пила, или топор, или нож. Они не должны быть целью жизни человека, а если становятся – горе! Инструментом-ножом можно порезать хлеб, можно вырезать по дереву, а можно и убить человека. С деньгами то же самое. Лишь в добрых руках они – благословение.

Чудовищно разбогатевший ещё в середине столетия, Вандербильт всю жизнь открыто заявлял, что ничего, кроме денег, его не интересует. Возможно, именно так и было на самом деле. Однако свой вклад в культуру он внёс, основав в том же 1873 году университет своего имени. Не помогло. Вандербильта и всю его родню в светском обществе продолжали считать шайкой неотёсанных нуворишей, не умеющих сидеть за столом. На самом деле это так и было – не умел и не собирался учиться. Проведя первую половину своей жизни на судах, Корнелиус вёл себя… как матрос. И если он не молчал, то жёнам и дочерям приличных людей становилось не по себе. Учиться этикету не входило в его планы, поэтому Корнелиус вычеркнул светское общество из своей жизни раз и навсегда, однако же ничуть не осуждая своих дочерей за стремление избавиться от корабельных замашек своего отца. 

Дочери набоба все как одна стремились выйти замуж за приличных молодых людей из Старого Света. К слову, им это прекрасно удавалось. Потому что уж что-то, а гордость и предубеждение легко покупаются за деньги. «Ну-ну, посмотрим-посмотрим», − произносил он всякий раз, проглотив порцию какого-то беспородного вискаря, в сортах которого не разбирался и не хотел, так и полоскал вискарём дёсны до самой смерти, − «ну-ну, сэр, как бишь тебя, беспортошная команда», − глядя на портрет очередного аристократа, возникшего на горизонте у его девушек на выданье. И так он выдал их всех. Вот почему среди 120 потомков рода Вандербильт, приехавших на встречу поколений семьи Вандербильт в 1973 году, попадались и герцогини, и графы, и бароны.

Остаётся добавить лишь, что состояние Вандербильта, удвоенное его наследником Уильямом, в третьем поколении было почти полностью рассеяно – внуки и правнуки «Великого дуба» не умножили его богатств, они умели только тратить, в отличие от своего прадедушки, всю жизнь алкавшего новых богатств. Не удивительно. Замечено, что почти все нажитые непосильным трудом крупные состояния растрачиваются уже в третьем поколении, поскольку именно третье поколение бывает полностью оторвано от жизни и ничего не помнит о том, откуда, из каких нечистот извлекаются деньги. Растущие в холе и неге, принцы и принцессы – внуки богачей – в отличие даже от своих отцов, наблюдавших усилия дедов по добыче денег, поставлены в условия тепличного детства и юности, всё им достаётся легче лёгкого. Но разве не о лёгкой жизни для потомства грезили родители и деды? На всём готовеньком, лишённые первобытных инстинктов, они пропадают, спиваясь и проматывая наследство, в лучшем случае успевают умереть до того, как промотают всё, до последнего цента. Увы, таковы правила этой игры. Богатство, полученное даром, не ценится. И всё возвращается на круги своя – опять заботы о том, как заработать на хлеб насущный, занимают потомков некогда заметного рода. 

Кстати, не так уж сильно разнится, если присмотреться, жизнь богача и жизнь нищего. Богатство и бедность в равной степени служат причиной для забот и недовольства собой. Бедный проводит жизнь в суете и тягостных раздумьях о заработке. Богатый с той же силой заботится о сохранении и приумножении своего добра, суетясь безмерно. И тот и этот крайне недовольны жизнью – нет счастья, покуда суета. Конечно, недовольство, вечная нехватка чего-то – мощнейший стимул движения. Но со стороны это выглядит как хомяк в колесе: бежит, очень спешит и всё время недоволен – не видно финиша. Но человек-то, хозяин грызуна, знает, что хомяк никогда не добежит до конца, он просто однажды упадёт и в своём колесе – маленький дохлый хомяк. Потому что недовольство встроено в хомяка как опция, он жив, лишь пока стремится вперед. Нет недовольства − нет и самого хомяка. Так просто. И награды не будет.