Станислав Ростоцкий в молодости
Станислав Ростоцкий был уверен: идти в режиссеры можно, «только если ты несешь в себе какое-то послание, миссию». Находясь на волосок от смерти в годы войны и выжив, Ростоцкий понял, что он должен рассказать людям что-то важное и доброе. Его картины, по сути, и стали таким жизнеутверждающим диалогом со зрителем.
Воспоминания самого Ростоцкого о первом в жизни фильме были не совсем радужными: «Первый раз я попал в кинотеатр лет, наверно, пяти. Я не запомнил весь фильм, который тогда увидел, но запомнил мясо с копошащимися в нем червями, болтающееся на шнурочке пенсне, накрытых брезентом людей. Лет одиннадцати я попал с отцом на торфоразработки. Отец обследовал санитарные условия жизни и труда сезонников. Мы вошли в большой мрачный сарай. В бездонных бочках в мутной жиже лежала солонина. Посветили фонарем – по мясу ползали черви. И я сразу вспомнил, что когда-то это уже видел, а отец сказал: “Как в «Броненосце “Потемкин”»”. Так я узнал, что первый фильм, который я видел в своей жизни, был «Броненосец “Потемкин”». Меня тогда мало занимала фамилия режиссера». Но судьба распорядилась так, что именно Сергей Эйзенштейн, отрывок фильма которого Станислав запомнил с детских лет, станет его учителем, сформирует его отношение к кинематографу.
Станислав Ростоцкий родился в апреле 1922 года в Рыбинске в семье врача Иосифа Болеславовича и модистки Лидии Карловны. Со временем семья перебралась в Москву. Станислав учился в шестом классе, когда пришедшая в школу женщина, понаблюдав за ребятами во время уроков и перемен, подошла к нему и дала бумажку: «Киностудия “Мосфильм” просит Вас явиться по адресу: Васильевская ул., 13 для просмотра на предмет отбора детей для съемок в фильме “Бежин луг”».
Явиться говорилось с родителями, но будучи весьма самостоятельным ребенком, Станислав не обмолвился им о предложении и словом, придя в назначенный день и час сам. Дождавшись своей очереди, он уверенно зашел в зал, сразу же выделил среди жюри «главного», после чего улыбался ему одному что есть мочи. Как вспоминал сам Ростоцкий: «Человек улыбнулся в ответ и каким-то скрипучим, но ясным, звенящим голосом спросил:
– Ты почему улыбаешься?
Весьма нахально я ответил:
– А что вы меня, как лошадь, рассматриваете?
Человек засмеялся и, еще раз взглянув на меня, отдал какие-то приказания».
«Главным» оказался Эйзенштейн, встреча с которым во многом изменила жизнь и судьбу Ростоцкого. Станислав готовился стать медиком, но попав на студию, настолько проникся волшебством мира кинематографа, что ни о чем другом думать уже не мог. Родители же, увидев в почтовом ящике приглашение на съемку, ничего ему не сказали и отправили в пионерский лагерь. Уже после лагеря, случайно обнаружив в письменном столе вызов на студию, Станислав помчался туда. Но съемки фильма уже полным ходом шли без него. Тем не менее Эйзенштейн, видимо прочувствовав горе Станислава, узнавшего, что на его роль взяли другого мальчика, пообещал ему небольшую роль в массовке. Однако в итоге съёмки фильма были приостановлены «по причине формализма». Узнав об этом, Ростоцкий уже не ждал приглашения от «веселого лобастого дяди», фамилия которого ему ни о чем не говорила.
«Но в 16 лет я уже хорошо знал, кто такой Сергей Эйзенштейн. И в 16 лет я уже твердо решил работать в кино, – вспоминал Ростоцкий. – Конечно, не режиссером. Потому что в то время режиссером был Эйзенштейн! А стать Эйзенштейном?! Я не переоценивал свои способности. Мои вкусы в это время были совершенно определенны. В театре моим богом был Мейерхольд, в поэзии – Маяковский, в кино – Эйзенштейн. Несмотря на свой весьма юный возраст, я смотрел очень многие спектакли Мейерхольда, я знал наизусть очень много стихов Маяковского и, конечно, уже знал, кто сделал “Броненосец «Потемкин»”. Кто мог ответить мне на проклятый вопрос: “Могу или не могу?” Только один человек. Человек, которому я абсолютно верил, человек, приговор которого был бы окончательным и обжалованию не подлежал».
Передав через знакомых написанный им сценарий, Ростоцкий получил приглашение на встречу с Эйзенштейном. Встреча происходила в доме у мастера, и впечатления о ней остались в памяти Ростоцкого навсегда. Услышав положительный отзыв о своей работе и осмелев от непринужденной обстановки, Станислав сообщил, что согласен чистить ему ботинки, бегать в магазин и мыть посуду, если он за это будет его учить. Рассмеявшись, мэтр сообщил, что все это излишне и ответ на вопрос, может ли Ростоцкий стать режиссером, он даст лишь со временем. Для начала же Ростоцкому необходимо было «прочесть 20 томов “Ругон-Маккаров” Золя в издании “ЗиФ” с предисловиями и примечаниями Эйхенгольца». Одновременно с этим ежедневно требовалось ходить в Музей нового западного искусства и смотреть французских импрессионистов, посещать консерваторию, слушать музыку Равеля и Дебюсси. И многое другое. Эйзенштейн был уверен: лишь приобщившись к высотам человеческой культуры и поняв взаимосвязанность искусств, можно претендовать на право быть режиссером.
Следуя советам Эйзенштейна, в 1940 году по окончании школы Станислав поступил в Московский институт философии и литературы, планируя затем пойти во ВГИК. Но в феврале 42-го он был призван на фронт, хотя и числился нестроевым в мирное время из-за болезни позвоночника. Сначала он проходил службу в запасной стрелковой бригаде, но в сентябре 1943 года попал на фронт. В боях Ростоцкий прошел путь от Вязьмы и Смоленска до Ровно. Вот несколько строк из написанной Ростоцким «Автобиографии»: «Еще раз вспыхнули ракеты. Вырвали из темноты Дубно. Я увидел стены крепости, церковь, возвышавшуюся над городом, танки, нескольких бойцов и вдруг рядом с собой, несмотря на окружающий грохот, ясно услышал: “Танк!” И сразу вслед за этим из канонады и рева ночного танкового боя ясно выделился нарастающий звук мотора. Я хотел вскочить, но в это время что-то крепко схватило меня за пятку и потащило назад. Что-то огромное, неумолимое и жесткое навалилось на меня, сжало грудную клетку, обдало жаром и запахом бензина и жженого металла, стало на мгновение очень страшно, именно из-за полной беспомощности и невозможности бороться. “Готов парень. Отвоевался...” – громко и ясно сказал кто-то рядом. Стало обидно и страшно, что бросят. А я ведь жив. Жив или нет? Только дышать очень трудно, и рука не шевелится, и нога. Но надо встать. Встать во что бы то ни стало. Я с трудом оторвался от весенней слякоти, простоял, как мне показалось, очень долго и начал падать, но чьи-то руки подхватили меня».
Это произошло в феврале 44-го. Тяжело раненного Ростоцкого госпитализировали в Ровно, затем в Москву, где он перенес несколько операций. Но ногу спасти не удалось, ее ампутировали ниже колена, и всю оставшуюся жизнь он носил протез. Однако о травме знали лишь самые близкие: режиссер вел активный образ жизни и, несмотря на испытываемые боли, отказывался ходить с палкой. В августе 44-го Ростоцкий стал студентом Института кинематографии и попал в мастерскую к Григорию Козинцеву, в картинах которого работал параллельно с учебой. В итоге едва закончивший институт Ростоцкий был рекомендован Козинцевым как состоявшийся режиссер, готовый сразу начать работу в кинематографе.
В 1952 году Ростоцкий получил направление на студию имени Горького. Через год он снял свой первый фильм «Земля и люди», без прикрас иллюстрировавший бюрократическую систему на селе – картина вскоре была снята с экранов. В 1957 году Станислав Ростоцкий снял картину «Дело было в Пенькове», также посвященную проблемам села. Потом была военная тематика: «Майские звезды» и «На семи ветрах». В 1963 году Станислав Ростоцкий снял короткометражный фильм «Зимние этюды», а в 1965 году – двухсерийную экранизацию новелл Михаила Лермонтова «Бэла», «Тамань» и «Максим Максимыч», получившую название «Герой нашего времени». Следующая лента режиссера называлась «Доживем до понедельника», после премьеры которой приглашенные в зал учителя стоя скандировали: «Мо-лод-цы!» Картина была удостоена Государственной премии СССР и Гран-при на VI Московском международном кинофестивале в 1962 году.
В 1972-м Ростоцкий снял один из самых известных фильмов о Великой Отечественной войне – «А зори здесь тихие» по повести Бориса Васильева. Проникновенно-трагическая история не оставила равнодушным ни отечественного, ни зарубежного зрителя – вскоре последовали две номинации на «Оскар». Картина стала своеобразной благодарностью Ростоцкого всем женщинам, участвовавшим в войне. В том числе и той, которая вытащила его на своих руках из боя. «На фронте ее звали Аня Чегунова, потом она стала носить фамилию мужа – Бекетова, – рассказывал режиссер. – Она не видела картину “А зори здесь тихие...” – к тому времени уже ослепла. Я привез ее на студию и во время показа рассказывал, что происходит на экране. Таким образом она сумела ее “посмотреть”. Аня знала, что я в огромной степени снимал этот фильм как благодарность ей и как благодарность всем тем женщинам, которые помогли многим бойцам остаться в живых».
На «Оскар» номинировался и еще один фильм Ростоцкого – «Белый Бим Черное ухо». Он был снят в 1977 году, удостоился Ленинской премии и Гран-при фестиваля в Карловых Варах. Работать Ростоцкий продолжал вплоть до 1990 года, пока чувствовал в себе силы снимать полноценное кино и противопоставлять его вульгарности в искусстве, которую он критиковал за негативное влияние на молодых людей.
Большую часть последних лет своей жизни он проводил в своем доме под Выборгом, на берегу Финского залива. Именно поэтому в Выборге регулярно проводился кинофестиваль «Окно в Европу» – его задумал и организовал Ростоцкий. 10 августа 2001 года режиссер ехал на своей машине в Выборг на очередной кинофестиваль «Окно в Европу». Он был вместе со своей супругой, актрисой Ниной Меньшиковой, с которой познакомился еще во время учебы во ВГИКе, но снял в своем фильме – не в пример многим режиссерам – лишь однажды. По дороге, почувствовав резкую боль в сердце, Ростоцкий остановился. Прибывшая на место бригада медиков уже ничем не смогла помочь, констатировав смерть от сердечного приступа.
