История русской медицины от заговоров до антибиотиков

В начале было нечто

Известное дело: в нашей стране население практически поголовно разбирается в трёх вещах — футболе, медицине и воспитании детей.

Знаток истории древнерусской медицины врач Фридрих Лазаревич Герман писал в конце XIX века: «Обладателями их <медицинских познаний. — авт.> явилась не каста, не какая-нибудь одна семья, где бы они традиционно передавались от поколения к поколению, как, например, каста жрецов в Египте, Асклепиады в Греции, а весь народ; все могли быть посвящены в тайны лечения, все могли применить свою медицинскую опытность и познания. Оттого-то эти познания были в нём так живучи и консервативны, что их не могла стереть ни беспощадная рука времени, ни уничтожить принятие христианства. Этим лишь возможно объяснить ту поразительную цепкость, с которой народ держался, да и до сих пор держится многих лечебных средств седой старины…». Написано 130 лет назад, однако актуальности не утратило: «до сих пор держится».

Для того чтобы увидеть в человеческом организме сложнейшую систему, работающую в соответствии с закономерностями, нужны немалые познания. Наши предки их не имели, поэтому болезни относили на счёт деятельности злых духов, а Смерть выделяли в самостоятельную сверхъестественную сущность. В противостоянии им наиболее сильны были люди, наделённые особым даром волхования, ведовства, знахарства и прочего чародейства.

Помимо воздействия заговором и молитвой, а также оберегами и иными волшебными предметами применялись окуривание, водолечение, приготовление целебных снадобий; таким образом, народ вступал на излюбленную свою почву метода проб и ошибок. Некоторые пациенты выздоравливали, что позволяло зафиксировать методику на будущее.

Ввиду расположения наших далёких предков на перекрёстке разных более древних цивилизаций происходил также некоторый «диалог культур». Например, кочующим на юге степнякам (скифам, сарматам, печенегам) были хорошо известны некоторые травы: греческие и римские источники упоминают «скифский корень» (по-видимому, ревень), «понтийский ирный корень» (аир обыкновенный или болотный), «понтийский абсинтий" (полынь). От финно-угорских народов, вероятно, распространилась баня с использованием веников и травяных настоев. Внесли свою лепту персы, греки, западные славяне.

«Диво видел я в Словенской земле <Новгороде. — авт.> на пути своём сюда. Видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся, и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то творят омовенье себе, а не мученье», — из рассказа Андрея Первозванного («Повесть временных лет»).

С приходом христианства на Русь проникают две полезные вещи: врачи и медицинские трактаты (например, сочинения Иоанна Дамаскина, воспроизводящие учение Гиппократа).

К концу домонгольского периода состояние медицинских и гигиенических знаний и представлений Руси можно оценить как «среднее по Европе» (что очень невысоко в сравнении с арабским миром, где лечили и учили лечить великие Рази, Авиценна и Альбукасис) — то есть причудливое сочетание дичайших суеверий, ошибочных теорий и робкого положительного опыта.

Чума VS Орда

Нашествие Батыя на Русь нередко уподобляли чуме, как, впрочем, и другие опустошительные военные экспедиции.

Если сравнить результаты ордынского владычества над рядом древнерусских княжеств и результаты пандемии середины XIV века на этих территориях, приходится признать — первенство за «чёрной смертью».

Эпидемии на Руси отмечаются с XI века. В 1092 году некая «язва» появилась в Полоцке; люди хоронились от неё в домах, но болезнь стала проявляться также и у лошадей. Что это было — сибирская язва? Бог весть. В 1230-м страшная двухлетняя напасть поражает Смоленск; судя по летописным данным, город должен был вымереть практически полностью: «Того же лета бысть мор силен в Смоленсце, сотвориша четыре скуделницы (кладбища. — авт.) и положиша в дву 16 тысяць, а в третьеи 7 тысяць, а в четвертои 9. Се же бысть по два лета».

От инфекции спасались карантином, быстрым захоронением умерших и, разумеется, молитвой: в 1388-м, узнав про мор в Пскове, новгородцы за один день соорудили церковь св. Афанасия, «и преста мор».

Хотя чума появилась у восточных и южных (Крым) границ русских княжеств ещё в 1346 году одновременно с первой вспышкой в Западной Европе, они получат её не от сильно пострадавших ордынцев, а с запада: первым чума поразила Псков. Очевидно, что городу, активно торговавшему с Ганзой, зараза передалась из северной Германии. Еженощно у десятков городских церквей скапливалось по 30−40 трупов, которые не успевали хоронить. Видя в моровом поветрии небесную кару, люди уходили в скиты (что было правильно) и раздавали имущество всем, кому ни попадя, увеличивая тем самым темпы и ареал распространения заразы.

Одним из наиболее трагических последствий ордынского нашествия считается упадок городов. Многие лежали в руинах, из других люди уходили в деревни, где было легче прокормиться. Некоторые ремёсла были вовсе забыты, другие заметно деградировали. С этой точки зрения «городской науке» медицине был нанесён ощутимый урон. С другой стороны, церковь ордынцы не трогали, поэтому центрами развития лечебного дела становятся монастыри. Так, при одной из крупнейших северных обителей — Белозёрской — существовало несколько лечебниц. Не случайно именно там был переписан экземпляр ранее переведённого с греческого сочинения «Галиново на Гиппократа», представляющего собой комментарии крупнейшего римского учёного медика Галена на сборник трудов великого грека.

Судя по всему, именно чума «подкорректировала» династическую линию Владимирской Руси: есть веские основания полагать, что именно от неё скончались сын Ивана Калиты князь Симеон Гордый и его сыновья. Проживи они дольше, как знать, куда бы пошла русская история без Дмитрия Донского и трёх Василиев… Впрочем, и здесь могло повернуться по-другому: похоже, что причиной смерти отца Дмитрия Ивана Красного также была «чёрная смерть»; но сын его, по крайней мере, успел родиться и не заразился, благодаря чему на Куликовом поле у русских дружин нашёлся достойный предводитель.

В каком-то смысле упадок медицины городской содействовал дальнейшему развитию медицины народной, интуитивной. К концу XV века, судя по монастырским записям, представления о лекарственных свойствах растений были весьма развиты: в заимствованные тексты церковных «лечебников» проникают местные народные рецепты. Что же касается медицины классической, то её подъем начинается с прибытием в Москву невесты великого князя Ивана III гречанки Софьи Палеолог: в её свите в качестве «приданого» находилось несколько европейских врачей. Знать постепенно начинает лечиться при помощи «науки» — у этой тенденции, как оказалось, было большое будущее.

«Лихого в том нет»

Ордынский период не отбросил русскую медицину назад, но задержал её дальнейшую эволюцию.

Становление регулярной медицины европейского типа на Руси происходит «сверху»: первыми, кто получает возможность общаться не с травниками и знахарями, а с врачами, получившими образование в университетах, были великие князья и их семьи.

На постоянную основу эта практика становится во времена Ивана Грозного. При нём в 1581 году ко двору прибыл Роберт Якоб — личный медик английской королевы Елизаветы. Она так отрекомендовала своего врача русскому царю: «Мужа искуснейшего в целении болезней уступаю тебе… не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему своё здоровье». Грозному помочь было уже затруднительно, и через три года он скончался от целого букета недугов, но Якоб основал Государеву аптеку, ставшую первым учреждением европейской медицины в нашей стране, которое через пару десятилетий разрослось до Аптекарского приказа.

Врачом быть было выгодно, но небезопасно. Так, приехавшему из «Неметчины» Онтону Немчину было поручено Иваном III лечение захворавшего сына касимовского царевича Даньяра-Каракучи. Татарский пациент скончался, после чего доктору пришлось солоно: «.. сведши на реку на Москву под мост, да зареза его ножом, яко овцу». Сходная судьба постигла и его итальянского коллегу Леона по прозванию Жидовин, который не смог вылечить наследника престола Ивана Молодого: после его кончины врача казнили.

Помимо высшей аристократии и военной верхушки остальное население доступа к европейской медицине не имело. К их услугам были преимущественно знахари, в лучшем случае сопровождавшие заговоры и иные оккультные манипуляции траволечением. В следственном деле 1680 года значатся отобранные у подозрительного человека «корешишко и травишки»; эксперт определил, что «корешишко де имянуетця девятины, от сердечныя скорби держат, а травишко де держат от гнетишныя скорби, а лихого де в том корнишке и в травишке ничего нет». Девясил, именуемый писцом «девятином», и сегодня используют в качестве противовоспалительного и желчегонного препарата.

Лечение, как правило, было профессией побочной. Повитухи, помогавшие женщинам рожать, были в большинстве своём обычными крестьянками или горожанками, приобретшими соответствующие навыки. Наряду с разумными практиками (роды в бане, что было правильно и с точки зрения гигиены) использовались совершенно варварские приёмы: например, в случае затруднений с родами младенца нередко «выманивали» мёдом. Зубы драли кузнецы: люди огромной физической силы, они к тому же хорошо умели обращаться с клещами. Вскрывали мозоли и фурункулы, вправляли вывихнутые суставы также «народные умельцы». В качестве анестезии применялось спиртное, а то и аккуратный удар дубинкой по голове.

Единственными медицинскими учреждениями в XI-XVII веках были монастырские лечебницы. Например, в 1091 году переяславский епископ Ефрем приказал подведомственным ему монастырям возводить «строение банное и врачеве и больницы всем приходящим и безмездно врачевание». Однако они в основном выполняли функции богаделен и приютов для приболевших паломников, где лечение заключалось преимущественно в отдыхе, молитве и относительно качественном питании.

«Имать по рецептам лекарства»

В 1631 году был создан Аптекарский приказ — прапрадедушка нынешнего Министерства здравоохранения.

Нововведение прижилось: французский наёмник на русской службе капитан Маржерет свидетельствовал: «Аптекарский приказ был придворным учреждением и обслуживал царскую семью и близкий к ней круг боярской знати. Ведущим медиком Аптекарского приказа был венгр Кристофер Рихтингер.

Врачи Аптекарского приказа получали поместье с 30−40 крепостными крестьянами… Из дворца медикам ежемесячно отпускали натуральное обеспечение: четыре бочки мёда, четыре бочки пива, 60 возов дров, 150 рублей на свежие продукты». Сегодняшние доктора могут только мечтать о подобном содержании!

Развитию медицины способствовала забота о войске: Аптекарским приказом не случайно руководил тот же боярин, что и Стрелецким. Врачи для армейских нужд «воспроизводились» ремесленным способом — у каждого медика было несколько учеников. Позже, при Алексее Михайловиче, в середине XVII века при приказе создаётся Лекарская школа. Ученики после 5−6 лет обучения проходили практику в полку и становились самостоятельными лекарями. Кроме того, приказ руководил и заготовкой лекарственных трав. Наиболее редкие в наших широтах растения выращивались на специальных «аптекарских огородах», которых в Москве было несколько, в частности, на берегу Неглинки у стен Кремля и в Измайлове. Самый известный, доживший до наших дней, был заложен уже Петром I за Сухаревой башней.

Штаты приказа быстро росли: как пишет современный историк медицины, «если в 1631 г. в нём служили два доктора, пять лекарей, один аптекарь, один окулист, два толмача (переводчика) и один подьячий… то в 1681 г. в Аптекарском приказе служило 80 человек, среди них 6 докторов, 4 аптекаря, 3 алхимиста, 10 лекарей-иноземцев, 21 русский лекарь, 38 учеников лекарского и костоправного дела. Кроме того, было 12 подьячих, огородников, толмачей и хозяйственных рабочих». Возглавлял всё это «беспокойное хозяйство» боярин Аптекарского приказа.

Регламент строго предписывал ему следить за медиками, «у всех ли у них меж себя совет и любовь и нет ли меж их какова несогласия». Причина для особого контроля очевидна — эти люди имели доступ к великому князю и его семье и ближайшему окружению, так что глаз да глаз! Особое «слежение» положено было иметь за составлением лекарств. Материалы находились «особо в казенке за дьячьею печатью, и без дьяка в тое казенку нихто не ходить, да и лекарство то в той казенке… стоит в скляницах и в ящиках за печатями ж, а входят де в тое казенку времянем только имать по рецептам лекарства з дьяком». Поданное царю лекарство «надкушивалось» специальными людьми. Судя по всему, система хорошо работала, так как ни отравленных царей, ни казнённых лекарей мы в XVII веке не наблюдаем.

Учреждения Аптечного приказа выполняли ещё одну немаловажную функцию: они были своеобразной витриной, обращённой «на Запад». Ведь ещё до Петра его отец придавал немаловажное значение «европейскости». Поэтому служившие здесь европейцы должны были, помимо прочего, своим примером демонстрировать «великое жалованье к докторам и к лекарям и к ученым людям». Ради этого не скупились не только на гонорары, но и на обстановку: например, в 1676 году были посланы в Аптекарский приказ «из Посольского приказу кресла костяные да стулец, покрыт бархатом красным». В том же году «взяты с Казенного двора в Аптекарский приказ часы столовые цена пятьдесят рублев, два зеркала хрустальных по пяти рублев зеркало».

Догнать и перегнать Европу

В петровское время развитие медицины, как и многое другое в России, понеслось вскачь.

Появились первые русские врачи, выученные за границей, — Пётр Постников и Григорий Волков. Значительно возросло число пригашенных иностранцев: только в 1697 году и только из Амстердама выписано 50 (!) медиков. Приобретаются целые научные коллекции — анатомическая профессора Рюйша (её и сегодня можно увидеть в Кунсткамере в Петербурге), зоологическая — аптекаря Себы, минералогическая — доктора Готвальда. Учреждаются госпитали, лекарские и хирургические училища, анатомические театры. Российская медицина бросается догонять европейскую.

Во время эпидемии чумы (1770-е) и холеры (1830-е и 1850-е) начали выставлять карантины, больные изолировались, захоронения умерших производились с соблюдением санитарно-гигиенических мер. Тёмная масса нередко принимала врачей за злых колдунов, и им приходилось работать с двойной опасностью для жизни.

Основой медицинского образования в России 18 века являлись госпитальные школы. Обучались в них 5−7 лет и по окончании сдавали строгий экзамен, с произведением перед комиссией хирургических манипуляций. Во второй половине века открывается Московский университет; его медицинский факультет раз в три года выпускал дюжину-другую дипломированных медиков.

В 19 веке возникают новые университеты и медицинские академии, развиваются хирургия и фармакология, акушерское и сестринское дело. Особое внимание — санитарным врачам м военным медикам. Армейские госпитали ужасны, военные врачи зачастую мало что умеют (вспомним судьбу Багратиона, умершего от не слишком тяжёлого ранения в результате ряда врачебных ошибок), но именно военное ведомство в первую очередь подталкивало дальнейшее развитие медицинской науки и практики.

Реформа казённой деревни, предпринятая в 1840-е годы, привела к стремительному росту доступности правильного лечения и родовспоможения для половины российских крестьян. Создаются сельские больницы (в 1838 году их было три, а в 1866-м — уже 269) и фельдшерско-акушерские пункты. Разумеется, в большинстве деревень к концу царствования Николая I по-прежнему люди лечатся молитвой, заговором и прикладыванием подорожника — охватить необъятную крестьянскую страну квалифицированной медицинской помощью сможет только земская медицина уже в последующие царствования.

Колоссальный рывок российской медицины в середине 19 века связан с именем великого хирурга и естествоиспытателя Н. И. Пирогова (1810−1881). В осаждённом Севастополе он заново создал систему оказания медицинской помощи в условиях боевых действий, организовав её таким образом, что число умерших от ран значительно сократилось. Его система просуществует с изменениями до середины 20 века и спасёт миллионы жизней в мировых войнах. Он же впервые в истории русской медицины применил гипсовую повязку; число ампутаций, которые теперь, кстати, производились под наркозом, резко уменьшилось. Большое внимание уделял Николай Иванович и подготовке медицинских сестёр, что позволило качественно улучшить уход за больными.

Умением и числом

Во второй половине 19 века в России появляются врачи мирового уровня: Пирогов, Боткин, Сеченов.

Медицина сильна не только учением, но и числом: важнейший показатель её развития — число медиков на душу населения. По нему даже во второй половине столетия Россия заметно уступает Западной Европе: один доктор на 95 тыс. населения против одного доктора на 1250 человек в Великобритании.

Решить сложнейшую задачу обеспечения миллионов людей хоть сколько-нибудь квалифицированной медицинской помощью призваны были самоуправление и частная инициатива. Земская реформа 1864 года возлагала на губернские и уездные земские собрания и управы организацию доступной медпомощи. Они должны были строить или арендовать здания для больниц и фельдшерско-акушерских пунктов, изыскивать, оплачивать и контролировать персонал, закупать лекарства и оборудование, следить за санитарной обстановкой, собирать статистику. Вклад земств в создание системы здравоохранения в России переоценить невозможно, звание «земский доктор» с гордостью носили замечательные врачи — подвижники и бессеребреники.

Другая сторона вопроса — создание больниц и медпунктов при фабриках. Предприниматели обязаны были в виде своеобразного социального налога на крупных заводах открывать стационары из расчета одна койка на 100 работников, а на предприятиях помельче — фельдшерские пункты. Поощрялось меценатство (крупнейшие меценаты награждались орденами и возводились в дворянское достоинство) — только в Москве за несколько лет в начале 20 века открылись Алексеевская, Морозовская и Солдатёнковская больницы.

Заметно увеличилось число мест на медицинских факультетах университетов, открываются десятки новых фельдшерских и сестринских училищ, издаются десятки научных медицинских журналов. Допуск в профессию открыт женщинам — наряду с педагогическим медицинское становится первым доступным для них видом высшего образования. В результате, несмотря на быстрый рост населения (тоже огромная заслуга медицины!), число врачей на душу населения к 1903 году вырастает в 13 раз: один доктор на семь тысяч человек. Миллионы людей впервые в жизни увидели врача или фельдшера!

Колоссальный импульс развитию здравоохранения дала Первая мировая война — впервые в таких масштабах армия обеспечивается медицинским сопровождением. Сотни студентов-медиков выпущены со старших курсов армейскими зауряд-врачами, тысячи женщин идут учиться на ускоренные курсы медсестёр. Создаются санитарные поезда, на передовой сбором и обработкой раненых занимаются летучие санитарные отряды, в подразделениях появляются штатные санитары. В результате число раненых, вернувшихся после излечения в строй, в российской армии достигает 50% — немыслимый по прежним временам показатель.

Огромное значение имели систематические дезинфекционные мероприятия и предупреждение эпидемий. Несмотря на сложнейшие условия, благоприятствовавшие развитию эпидемий, и холеру, и тиф, и дизентерию удалось держать в приемлемых границах. «На свободу» они вырубится уже в Гражданскую, когда не только здравоохранение — почти всё полетит под откос.

От войны до войны

К началу 1920-х годов санитарно-эпидемиологическая обстановка в Советской республике сложилась катастрофическая.

Тиф и холера, венерические заболевания, голод, проблемы с гигиеной и лекарствами, казалось, готовы были сделать то, чего не добились армии Колчака и Деникина. Новая власть, осознавая опасность, начала энергично выстраивать советскую медицину.

Выдающуюся роль сыграл в этом первый народный комиссар здравоохранения Николай Семашко. Земский врач и профессиональный революционер, он разрабатывал программы противоэпидемических мер, реформировал систему медицинского образования, руководил созданием общенациональной сети лечебных и лечебно-профилактических учреждений, сформировал специальные органы по надзору за санитарно-эпидемиологической обстановкой в стране, инициировал прививочные кампании.

В результате, несмотря на колоссальные трудности, в 1920-е годы была введена обязательная вакцинация против отдельных заболеваний, изобретены эффективные способы борьбы с туберкулёзом, заметно снижена заболеваемость полиомиелитом. Были открыты около 40 научно-исследовательских институтов.

В следующем десятилетии была практически полностью ликвидирована нехватка медицинских работников, в первую очередь врачей. С 1930 года все медицинские факультеты страны выделились из университетов и стали медицинскими институтами, которых к 1935 году по всей стране было уже 55, а в 1940-м — 72. В их состав включали фармацевтические, педиатрические, стоматологические факультеты, что способствовало образованию первых медицинских университетов; также была введена ординатура по клиническим кафедрам и аспирантура. Эти нововведения позволили ввести ключевую должность участкового врача, отвечавшего не только за лечение несложных заболеваний, но и ставшего первичным звеном диагностики.

К началу Великой Отечественной войны в СССР на 198,7 млн человек населения приходилось 155 тыс. врачей (в 1913-м — 28 тыс. врачей на 163,7 млн), 13,8 тыс. больничных учреждений на 791 тыс. коек. Благодаря наличию развитой сети учебных и лечебных учреждений, высокой квалификации значительной части персонала, в годы войны медицинской службе РККА удалось добиться фантастических результатов: из общего количества раненых в строй вернулись 71,7%, больных — 86,7%, что в общей сложности составило 17 млн человек.

Значительные успехи были достигнуты в применении новых методов лечения. Колоссальный рывок сделала хирургия: были разработаны революционные методики оказания помощи бойцам с ранениями груди, живота, головы. Началось активное внедрение антибиотиков: как получаемого по программе ленд-лиза американского пенициллина, так и советских антибактериальных препаратов, первый из которых был получен в 1942 году. Выдающимся достижением организаторов советской медицины в годы войны стало то, что во всех звеньях медицинской службы обобщался и систематизировался опыт отдельных врачей и госпиталей, что позволяло быстро его распространять в медицинской среде.

85 тысяч советских медиков, от санитаров до начальников медслужбы крупных соединений, не вернулись с войны. Вряд ли история медицины знает иной подвиг, равный по масштабу и значению.

Чудесная плесень

У каждого большого открытия есть своя предыстория, полная сомнений, озарений и периодов отчаяния. Антибиотики не исключение.

Целебные свойства плесени были известны людям ещё в глубокой древности; по крайней мере, о них догадывались древние египтяне и индийцы, прикладывавшие кусок заплесневелой лепёшки к ранам и гнойникам. В русской народной медицине больным с кишечными расстройствами рекомендовалось употреблять в пищу хлеб, выпеченный из муки, смешанной с плесенью.

Во второй половине XIX века до неё добралась наука. Отрадно, что российские учёные были в этом вопросе среди первооткрывателей. В своём капитальном труде «Патологическое значение плесени», напечатанном в 1872 году, известный дерматолог Алексей Полотебнов, занимавшийся, в частности, лечением варикозных язв при помощи плесневых спор Penicillium glaucum, писал: «Результаты проведённых мною опытов могли бы, я думаю, позволить сделать подобные же наблюдения и над ранами операционными, а также глубокими нарывами. Такие наблюдения и могли бы дать экспериментальное решение вопроса о значении плесени для хирургии».

Собственно пенициллин был обнаружен в 1897 году французским врачом Эрнестом Дюшеном, подготовившим диссертацию об «антагонизме между плесенью и микробами», но его жизненные обстоятельства сложились таким образом, что ни защитить её, ни продолжить работу в этом направлении он не смог. Даже знаменитое впоследствии открытие британского бактериолога Александра Флеминга, действительно обнаружившего колонию незапланированных плесневых грибов на чашке Петри, в которой он выращивал колонию стафилококков, и выделившего пенициллин, могло остаться незамеченным: вещество оказалось очень нестойким и не вызвало энтузиазма у коллег Флеминга из-за туманных перспектив практического применения.

Параллельно аналогичную работу вели советские медики. В 1942 году Зинаида Ермольева и её сотрудники получили отечественный вариант пенициллина (под названием «пенициллин-крустозин ВИЭМ»), и уже через несколько месяцев началось его лабораторное производство, а через год — промышленное. Сравнение, проведённое во время визита Флори в СССР в 1944 году, установило, что менее очищенный советский вариант, как ни странно, даже несколько более эффективен, чем британский аналог. На счету чудо-лекарства — сотни тысяч спасённых жизней советских и союзных солдат.

«Немногие открытия могут посоревноваться в значимости с открытием антибиотиков. Одно из них — открытие чекпойнтов CTLA-4 в 1987 году и PD-1 в 1992 году. Через эти белки организм подавляет активность Т-лимфоцитов, иммунных клеток-убийц. Если заблокировать чекпойнты, то Т-лимфоциты «мобилизуются» на войну с раковыми клетками. Спустя 30 лет моноклональные антитела — ингибиторы чекпойнтов совершили настоящую революцию в онкологии, а Джеймс Эллисон и Тасуку Хондзё получили Нобелевскую премию», — говорит Павел Гершович, руководитель отдела перспективных клеточных технологий, BIOCAD.

Но десятью годами позже, в 1938-м, британские учёные Говард Флори и Эрнст Чейн начали работу в этом направлении и добились получения устойчивого пенициллина. Помогла война — спрос на «убийцу бактерий" был столь велик, что бактериологи получили значительную поддержку союзных правительств.

В середине 1940-х голова у врачей кружилась от блестящих перспектив: можно вылечивать туберкулёз, остеомиелит, пневмонию, сифилис, предотвращать развитие инфекций после ранений и ожогов! Но довольно быстро выяснилось, что пенициллин имеет много неприятных побочных эффектов, а кроме того, бактерии умеют приспосабливаться к нему и выращивать штаммы, устойчивые к антибиотику. Бактериологи и медики засучили рукава — впереди было много работы…

Война вирусов

В открытии интерферона – одном из главных событий в области биохимии – роль случайности была крайне высока.

Выше мы писали, что история про якобы совершенно случайное открытие Флемингом целебных свойств плесени весьма далека от действительности (хотя элемент внезапности там и присутствовал). А вот в другом великом биохимическом открытии ХХ века — открытии интерферона — роль случайности была высока.

В 1957 году англичанин Алик Айзекс и швейцарец Жан Линдеманн, работавшие в Лондонском национальном институте медицинских исследований, во время опытов столкнулись с непонятным явлением: мыши, которых с экспериментальными целями заражали вирусом, оказывались иммунны к нему, если уже были на этот момент заражены другой вирусной инфекцией. Исследователи предположили, что в организме мышей один из вирусов препятствует размножению другого. Это явление они назвали по первоначально шутливому предложению Линдеманна интерференцией (по-английски, «помеха», «вмешательство»). Позже обнаружилось, что оно встречается при введении в организм двух вирусов одновременно или с интервалом не более чем в сутки.

Первое время основной проблемой была видоспецифичность — люди не мыши, и получить для них «работающий" интерферон оказалось задачей непростой. Первое испытание на добровольцах было предпринято с интерфероном, полученным на клетках обезьян. В июне 1960 года британский врач Дэвид Тиррелл сообщил о проведении эксперимента на добровольцах из числа сотрудников его лаборатории. Из нескольких десятков человек только один заболел простудой, хотя вызывающий её вирус получили все.

Интерферон не обладает прямым противовирусным действием, но он способен вызывать такие изменения в клетках, которые препятствуют размножению вируса, формированию вирусных частиц и дальнейшему его распространению. Вторым его несомненным достоинством является стимуляция иммунной системы для борьбы с вирусами.

«Молекулярная биология — это ведь и есть ответ на вопрос, как устроена жизнь. Эта наука ближе всего подошла к ответам на вопросы: что значит быть живым? как одно превращается в другое? А главное, она дает инструменты, чтобы на эту жизнь влиять. Не в каком-то философском смысле, а напрямую: с помощью молекулярной биологии ты получаешь именно те организмы, которые тебе нужны», — говорит Дмитрий Мадера, руководитель Отдела молекулярной генетики.

За прошедшее с момента открытия интерферона время были обнаружены и изучены различные белки. В организме человека их вырабатывается около 20 видов. В начале 1960-х годов интерферон классифицировали по клеткам-продуцентам: лейкоцитарный («альфа»), фибробластный (бета) и иммунный (гамма). Сегодня интерферон подразделяют по принципу иммуногенных свойств и отличий в генных последовательностях. В зависимости от этих признаков, а также от физико-химических характеристик, механизма действия и на основании ряда других факторов интерферон подразделяют на 3 типа — I, II, III.

Первоначально в наибольших количествах производился интерферон-альфа, его крупнейшим производителем была лаборатория в Финляндии, вырабатывавшая лейкоцитарный интерферон, преимущественно альфа. В 1980-х годах произошёл производственный прорыв, компании в Швейцарии и США научились производить рекомбинантный (гибридный, полученный вне человека) интерферон, что позволяло увеличить объём выработки и производить интерфероны любого типа, а себестоимость производства снизилась в десятки раз.

Советская медицина активно и успешно применяла интерферон для лечения респираторных заболеваний, гриппа и некоторых других инфекций начиная с конца 1960-х годов. В настоящее время существуют препараты на основе интерферона, используемые при терапии вирусных гепатитов В и С, герпеса, злокачественных образований, рассеянного склероза и многих других заболеваний. Многие из этих препаратов производятся в России.