Покушение Дмитрия Каракозова на Александра II

«Грустно, тяжко мне стало, что погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ. Удастся мне мой замысел — я умру с мыслью, что смертью своею принёс пользу дорогому моему другу — русскому мужику. А не удастся, так всё же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути», — писал Дмитрий Каракозов накануне покушения на Александра II.

Один из парадоксов российской истории заключается в том, что от руки мстителя погибают обычно далеко не самые жестокие правители. Ну никак не извергом был «русский Гамлет» Павел при всех странностях своего характера, да и Николая II история числит «Кровавым» скорее по недоразумению. Что до Александра Освободителя, то вряд ли найдётся в нашем российском прошлом монарх, в бо́льшей степени заслуживший памятник от благодарных сограждан. И вот — нá тебе, шесть покушений…

Пролог. «Огромная доля Рахметовщины»

В начале было слово, и это было слово Чернышевского. В получившей известность в революционно настроенном студенчестве прокламации он заявил: «Так вот оно к чему по царскому-то манифесту да по указам дело поведено: не к воле, а к тому оно идёт, чтобы в вечную кабалу вас помещики взяли, да ещё в такую кабалу, которая гораздо и гораздо хуже нонешней. А не знал царь, что ли, какое дело он делает? Да сами вы посудите, мудрено ли это разобрать? Значит, знал. Ну, и рассуждайте, чего надеяться вам на него. Оболгал он вас, обольстил он вас. Не дождётесь вы от него воли, какой вам надобно».

За прокламацию его посадили в крепость, и там он написал роман «Что делать?». Пётр Кропоткин писал об этой книге: «Для русской молодёжи того времени она была своего рода откровением и превратилась в программу, сделалась своего рода знаменем». Для одних кумирами становились Вера Павловна и её мужья, Лопухов и Кирсанов, — честные, искренние, думающие о других, старающиеся конкретными делами исправлять окружающую социальную несправедливость, «обыкновенные порядочные люди нового поколения». Но сам автор чётко даёт понять — не за ними будущее: «Высшие натуры, за которыми не угнаться мне и вам, жалкие друзья мои, высшие натуры не таковы»…

Рахметов, железный человек, закаляющий себя физически и духовно, прошедший пешком пол-России, знающий и понимающий простой народ. Он немногословен, кажется грубоватым, но за внешней суровостью чувствуется тонкая, страстная натура. И невероятно цельная: ничто, даже любовь, не должны мешать Делу: «Я должен подавить в себе любовь, — говорит он любимой женщине, — любовь к вам связывала бы мне руки, они и так не скоро развяжутся у меня, — уж связаны. Но развяжу. Я не должен любить…»

Наконец революционно настроенной российской молодёжи был явлен герой, в которого хотелось играть, которым хотелось быть (пижоны изображали из себя Печорина или Базарова). Как утверждал «отец русского марксизма» Георгий Плеханов, «в каждом из выдающихся русских революционеров была огромная доля рахметовщины». Надо полагать, он знал, о чём говорил.

Часть I. «Адъ»

Кружок молодых людей, сложившийся вокруг вольнослушателя Московского университета Николая Ишутина, вдохновлялся идеями Чернышевского. Подобно героям «Что делать?», они организовали небольшую коммуну, имевшую свою кассу взаимопомощи, переплётную и швейную мастерскую, бесплатную библиотеку и школу. Неудивительно, что в этой среде, сплошь состоявшей из лопуховых и кирсановых, рано или поздно должен был появиться Рахметов. Казалось, всё идет к тому, что им будет сам Ишутин, уже организовавший внутри кружка особую террористическую группу «Ад». Но неожиданно ему пришлось уступить пальму первенства: его двоюродный брат Дмитрий Каракозов (Ишутин в детстве воспитывался в его доме) под влиянием жарких кружковских дискуссий решил убить царя. Историки по сей день спорят, было ли это решение согласовано с кузеном; по-видимому, всё-таки нет, решение было самостоятельным, оно превратилось для Каракозова в навязчивую идею. Ишутинцы вроде бы даже пытались Каракозова останавливать. Но 4 апреля 1866 года у ворот Летнего сада тот выстрелил в прогуливавшегося императора. По официальной версии, Александра спасло то, что в последний момент случившийся рядом шляпный мастер Комиссаров, из костромских крестьян, толкнул убийцу под руку.

Очевидцы утверждали, что император поинтересовался у незадачливого террориста, не поляк ли он (что неудивительно: менее двух лет прошло после восстания 1863−1864 годов, тысячи поляков погибли, были отправлены на каторгу или сосланы в Сибирь, сотни казнены; следующее покушение год спустя действительно осуществит поляк Березовский). На вопрос о том, что двигало несостоявшимся убийцей, Каракозов якобы упрекнул царя в том, что тот обманул крестьян, пообещав им волю, но не дав её.

Часть II. Следствие

Михаил Муравьёв, поставленный во главе следственной комиссии, заявил: «Я счастлив, что поставлен государем во главе учреждения, которое должно служить к открытию злого умысла и преступника. Я скорее лягу в гроб, чем оставлю не открытым это зло, — зло не одного человека, но многих, действовавших в совокупности».

Каракозова не били, но изнуряли бессонницей. Он всячески скрывал своё имя и принадлежность к организации, но полиции довольно быстро удалось установить и то и другое. Среди ишутинцев были произведены аресты. Всего следственная комиссия допросила более сотни человек. Муравьёв ставил перед своими сотрудниками задачу не только раскрыть заговор, в существовании которого он не сомневался, но и вскрыть «общественную атмосферу», которая способствовала случившемуся. Досталось и осудившим покушение либералам; журнал «Современник», несмотря на хвалебные стихи Некрасова в адрес Муравьёва и Комиссарова, был закрыт.

Часть III. Суд

Процесс начался в августе 1866 года, в первые недели функционирования пореформенного суда. Большим энтузиастам беспристрастного правосудия министру юстиции Замятнину, назначенному обвинителем, и князю Гагарину, председательствовавшему в процессе, удалось уговорить Александра II отказаться от идеи военно-полевого варианта, скорого и заведомо предрешённого, и вынести дело на рассмотрение Верховного уголовного суда — пусть без присяжных, пусть закрытый для прессы и публики, но хотя бы с соблюдением принципа состязательности сторон. В первую очередь благодаря этим двум людям мы можем сегодня утверждать, что это был суд, а не судилище.

36 обвиняемых разделили на две неравные группы: первые, наиболее «тяжёлые», 11 человек обвинялись в непосредственном участии в подготовке покушения. Остальные 25 человек — в недонесении. Приговор был неожиданно мягким: Ишутина приговорили к смерти, но помиловали, остальные «преступники первого разряда», казалось бы, обречённые на смертную казнь и бессрочную каторгу, получили более мягкие наказания, одного (студента-медика Кобылина) даже оправдали. Причём против него у следствия имелось довольно много материала: он приютил Каракозова в Петербурге, несомненно, знал о его планах, то ли видел оружие, то ли слышал от Каракозова, что он его приобрёл. По всем традиционным российским канонам этот человек должен был бы отправиться на каторгу как один из близко прикосновенных к этому делу, но его, тем не менее, оправдал коронный суд, состоящий из высших сановников империи. В напутственном своём выступлении Гагарин сказал ему: «А для вас, молодой человек, вот то, что здесь совершилось, должно быть особенно примечательным событием, поскольку на своём собственном примере вы видите, что мы судили беспристрастно».

Эпилог

Каракозов был, конечно же, обречён. Медицинская экспертиза хоть и признала его человеком с сильно расстроенными нервами, но заключила, что он отдавал себе отчёт в своих действиях. Удивительно не то, что его казнили (в это время в мире не было ни одного государства, которое не казнило бы покушавшегося на его главу), а то, что казнили его одного. Александр II, узнав о решении суда, сказал Гагарину: «Вы постановили такой приговор, что не оставили места моему милосердию». Жить ему оставалось неполных 15 лет.