«Каждый кирпич замешен на африканской крови»
За три с половиной столетия (16−19 вв.) в Америку и Вест-Индию европейцы успели вывезти 10−12 млн рабов (по довольно скромным оценкам; некоторые исследователи полагают, что число это выше — до 17 млн). Ещё несколько млн умерли во время перевозки в Новый Свет, и десятки млн человек погибли в Африке в ходе межплеменных войн, в которых захватывали рабов. Британские работорговцы с середины 16 в. играли далеко не последнюю роль в трансатлантической торговле вообще и в торговле людьми тоже, и со временем превзошли в этом купцов из Испании, Португалии, Франции, Голландии, Бельгии, а также из самих колоний. Важнейшими центрами работорговли на британском острове стали Лондон, Бристоль и Ливерпуль (в порту последнего сегодня есть музей истории рабства, а несколько центральных улиц до сих пор носят имена общественных деятелей, которые тоже торговали «живым товаром» или покупали его). Бристоль, Манчестер, Ливерпуль — в этих городах экономическая жизнь в Новое время закипела благодаря невольникам. Трагик 18 в. Фредерик Кук называл Ливерпуль «проклятым городом», в котором «каждый кирпич замешен на африканской крови».
Историк Дж. Ф. Доу приводит следующие данные о масштабе английского участия в работорговле: с 1713 по 1733 гг. англичане ежегодно вывозили в Америку примерно по 15 тысяч рабов, и это только те рейсы, о которых знало правительство. Постепенно невольников требовалось всё больше. В 1786 г. британцы перевезли в Америку уже около 60 тыс. африканцев на сотнях кораблей. А ведь были и другие колонии. На Ямайку в 18 в. завезли около 610 тысяч рабов, на Барбадос — более 243 тыс. Так что на счету англичан — львиная доля тех 10−12 млн.
«Отмена работорговли», британская карикатура 1792 г. против рабства.
«Треугольник» трансатлантической торговли.
Движение аболиционистов — против
К 18 в., когда работорговля переживала расцвет, многим уже стало вполне ясно, что речь идёт о бизнесе, преступном хоть и не по закону, но по сути. В Британии и других странах развернулась борьба торговцев против аболиционистов, сторонников запрета рабства. Купцы довольно изобретательно оправдывали торговлю людьми. Капитан Уильям Снелгрейв (1681−1743), к примеру, писал, что, если бы европейцы не покупали в Африке пленных темнокожих, их убивали бы другие африканцы — мол, не могли справиться с таким количеством людей, которое оказывалось в их руках в результате военных побед. Покупая их, говорил капитан, торговцы спасают от смерти несчастных, которым всё равно грозит гибель или рабство (правда, капитан умолчал, что часто вожди племён на побережье снаряжали экспедиции и воевали специально для того, чтобы похитить людей на продажу европейцам).
При этом Снелгрейв признавал, что работорговля — дело «варварское, аморальное и противоестественное», но ставил выше «веский аргумент (…) — выгоду». «Обработка английских плантаций [в колониях] настолько улучшилась, — писал капитан, — что трудно поверить, как много выгод приобрела страна в связи с этим». С этим действительно никто не мог поспорить — колонии нуждались в огромном количестве дешёвой рабочей силы, которую просто негде иначе было бы взять. Рабство стало основой успеха тысяч больших и малых предприятий. Сахарные бойлеры Лондона и Бристоля не успевали переработать колониальное сырье, британские ткацкие фабрики покорили мировой рынок продукцией из дешёвого хлопка, собранного рабами; по миру разлетались ром, фрукты, пряности, кофе и табак. «Мастерская мира» строилась на фундаменте рабства. Так в Новое время и складывался капитализм, символической родиной которого британцы считают Манчестер с его текстильными предприятиями.
На хлопковой плантации.
Пока есть спрос, будет и работорговля
Экономические доводы работорговцев приправлялись расизмом, подкупами, расправами над противниками или угрозами таких расправ; к примеру, лидер аболиционистов парламентарий Уильям Уилберфорс (1759−1833) «не мог бы ступить на территорию Ливерпуля без опасности для жизни»; его единомышленника Т. Кларксона в Ливерпуле едва не утопили. Долгое время аргументация и угрозы работорговцев работали, и корона стояла на их стороне. Да и общество мирилось с этим ради всё той же выгоды. Английский поэт Уильям Купер (1731−1800) отразил аморальную корысть британцев в стихах:
«Я удручён торговлей рабов,
Боюсь, что те, кто покупают и продают их, негодяи;
То, что я слышу о страданиях, мучениях и стонах рабов,
Почти способно выжать слезы из камней.
Мне очень жалко их, но я должен молчать,
Ибо как можно обойтись без сахара и рома?»
Можно в конце добавить от себя — «…и без баснословных прибылей в сотни процентов».
Аболиционист Уильям Уилберфорс.
Разумеется, жадность переломить моралью — дело непростое, так что у аболиционистов ушло на это больше столетия. В конечном счёте им после многолетней пропаганды и жёстоких дискуссий в парламенте удалось показать ужасы рабства и убедить общество, что экономическая выгода не может оправдать таких злодеяний. Некоторые, как капитаны-работорговцы Ричард Дрейк или Джон Ньютон, из моральных соображений даже отказывались от своего занятия добровольно, не дожидаясь, пока рабство станет незаконным. Кое-кто даже становился аболиционистом сам. Но таких было меньшинство.
Британские моряки торговать людьми не перестали даже после запретов: в 1807—1808 гг. крупнейшие державы-работорговцы, Англия и США, официально запретили работорговлю. После этого продолжали возить невольников как пираты-контрабандисты из разных стран, так и те же британцы под иностранными флагами. Размах «рабского бизнеса» уменьшился, но пока оставался спрос, оставалось и предложение. К 1870-м гг. трансатлантическая торговля людьми наконец прекратилась, так как не только купля-продажа «живого товара», но и само рабство оказалось под запретом. Нет рынка — нет и контрабанды.
