Бранный лексикон войны 1812 года: как русские ругали французов

Ругательства на букву «Ш»

Наполеоновское нашествие принесло богатый урожай негативной идиоматики. «На француза и вилы — ружье». «Француз боек, а русский стоек». «Французу давно след простыл». «Француз — кургуз»… Некоторые поговорки становились надписями к лубочным картинкам. «Не знали мы мыслей французских, а им хотелось только ворон русских». «Бонапарту не до пляски, растерял свои подвязки». Сочетая насмешку с оскорблением, подобные речевые обороты отражали народные представления о врагах.

Отечественная война 1812 года пополнила русский словарь тремя известными ругательствами на букву «Ш», которые затем перекочевали в общеразговорный язык. Так, бранное слово «шантрапа» произошло от искаженного французского сhantra pas (букв. «к пению не годен»). Это было презрительное название непринятых на службу гувернеров и руководителей крепостных театров из числа пленных французов.

Еще одно известное оскорбление — «шваль» — по одной из гипотез, образовано от chival (фр. «грубый человек»). Согласно другой лингвистической версии, исходным было cheval («лошадь»). Завидев лежащий в поле конский труп, оголодавшие французы бежали к нему с радостным криком: «Шеваль!»

Наконец, сейчас уже устаревшее слово «шаромыжник», означавшее попрошайку-оборванца, возникло из исковерканного cher ami («дорогой друг») — жалостливо-заискивающего обращения к русским крестьянам солдат разгромленной наполеоновской армии. В одной из стихотворных сатир читаем: «Да, да, почтеннейший мой книжник! Заткни фонтан и не рюми, Ведь косолапый шаромыжник Произошел от cher ami».

Грубый взрыв негодования

Один из старейших способов визуализации лексикона вражды — карикатура. «Грубый взрыв негодования» — так назвал сатирический рисунок эпохи 1812 года художник Василий Верещагин. Огромной популярностью в народе пользовалась «Азбука 1812 года» Ивана Теребенева — алфавит в карикатурах или, как их тогда называли, «летучих листках». Из русских художников-академистов в жанре карикатуры успешно работал Алексей Венецианов.

В формировании образа врага живописи помогала литература. Так, свою знаменитую картину «В 1812 году» Илларион Прянишников написал под впечатлением от «Войны и мира». Толстой максимально заострил в Наполеоне характерные черты антигероя. В романе полководческие способности Бонапарта дискредитированы, его духовный мир населен «призраками величия», а внешность описана с явной целью вызвать отвращение у читателя. «Короткая» фигура, «толстые плечи», «жирные ляжки», «обросшая жирная грудь», «круглый живот»…

Цена имени

Негативному переосмыслению подвергались также личные имена (антропонимы). Наполеона в России презрительно называли Бони, Генерал алькова, Военный из прихожей, Корсиканский интриган. Атаман Платов в обращении к донским казакам сказал еще грубее и проще: «Подотрем мы теперь сопли хвастуну Бонапартишке».

В лексиконе вражды появилось также устойчивое уничижительное выражение «Наполеон сел в Лужу». Отступающая по разгромленному Смоленскому тракту французская армия являла собой поистине жалкое зрелище. Речка Лужа близ Свято-Никольского Черноостровского монастыря обагрилась кровью. По этому поводу в журнале «Русский инвалид» вышла статья под названием «Под Малоярославцем Наполеон сел в Лужу». Так каламбур превратился в идиому.

Другая известная фигура речи «Мальбрук в поход собрался» вошла в широкий обиход после бегства вконец изнуренных и деморализованных французских солдат. Забавно, что еще за столетие до Бонапарта французы сами назвали Мальбруком удачливого полководца Мальборо и сочинили о нем знаменитую балладу. Сейчас этот словесный оборот означает построение невыполнимых планов, участие в заведомо проигрышных мероприятиях.

После гибельной для французов зимы 1812 года стало популярным насмешливое определение «Генерал Мороз». По одной из версий, это уже ранее известное словосочетание намертво приклеилось к Наполеону в связи с хлесткой карикатурой Эльмса. Реплика Мороза: «Захвати мою страну, давай же! Обрею — заморожу — и погребу тебя в снегу, ничтожная мартышка…» Наполеон жалобно умоляет: «Брат генерал, смилуйся. Не губи меня своей седой непогодой… О, как мне плохо!» Бонапарта до того бесили подобные изображения, что в ходе мирных переговоров с Великобританией он выдвинул требование приравнять карикатуристов к фальшивомонетчикам и даже убийцам.

Впрочем, доставалось не только врагам — на войне «под горячую руку» попадали и свои. Болтай-да-и-Только — такое насмешливое прозвище получил Барклай-де-Толли за свою медлительность и приверженность осторожным маневрам. К тому же его воспринимали как этнического чужака. Багратиону же, который критиковал отступательную тактику Барклая, уважительно добавили в фамилию второе «о». Солдаты именовали его в три слова: «Бог рати он». Доброе имя было полностью восстановлено после высочайшего героизма Барклая-де-Толли под Бородином.

Некоторые внешне грубые прозвища на поверку оказывались совсем не обидными. Например, генерала-от-кавалерии барона Фердинанда Винцингероде за глаза называли «Винцо в огороде». Однако солдаты его «летучего отряда» очень любили своего командира, а фамилию коверкали просто из-за сложности произнесения. А вот высшее начальство действительно называли фамильярно-насмешливо — «большие колпаки» (калька с фр. chapeau gros).

Травмированный язык

Военные поражения — это и травмы языка. Война 1812 года оставила лингвистическое наследие не только русским, но и французам. Самый известный пример — выражение c’est la bérézina («все погибло»; букв. «это Березина»), означающее катастрофу, полный крах, сокрушительный провал. Происхождение его связано с попыткой форсирования реки Березины отступающими частями наполеоновского войска. Солдаты в панике бросали оружие, падали на казацкие пики, проваливались под лед. Проявив недюжинную стойкость, французы прорвались, но этот бой стал для них вековым уроком.

Что же касается стереотипов французского восприятия русских, то в это время они во многом основывались на представлениях об оккупационных войсках, в частности, на гротескных образах казаков. Не в последнюю очередь этот образ формировался популярными карикатурами на казаков и баснословными рассказами об их зверствах. Парижане встречали вступивших в город казаков со страхом и любопытством, распространяя слухи об их расчеловеченном облике. Шептались, что эти «раскрашенные чудовища» носят «бороду в шесть пальцев» и украшают себя «ожерельями из человеческих ушей и часовых цепочек».

В опубликованной по горячим следам хронике «Историческое описание жестокостей, совершенных казаками во Франции» (1814) казаки выставлены в самом неприглядном виде. Здесь они не только с «жутким воем» победоносно расшвыривают по сторонам пепел, оскверняют храмы, режут младенцев в колыбелях, но и чуть ли не жарят их живьем.

Даже в словаре французского арго 1907 года статья «Русский» содержит уничижительное изречение: «Поскребите русского — обнаружите казака; поскребите казака — обнаружите медведя». Как указано в комментарии, оно применимо к людям красивой наружности и тайными пороками. А приписывается этот афоризм — правильно! — самому Наполеону, который действительно отзывался о русских как о варварах.

В позапрошлом веке слово cosaque имело во французском языке дополнительные значения «злодей», «грубиян», «мародер». Возникли и производные наименования с отрицательной семантикой: cosaquerie («радостно совершаемая жестокость» и «внезапное вторжение врагов с последующим грабежом»); à la cosaque («наскоком», «нахрапом»); cosaqué («изнасилованная» в женском роде). Отголоски этих негативных представлений в современном французском — переносное значение «грубиян» у слова cosaque, словосочетание à la cosaque как образное название грубости, бесцеремонности. Казаки вошли не только в Париж, но и в состав французских ругательств: «Espèce de cosaque!», «C'est un co-saque, une brute».