Чем император Гелиогабал гостей угощал вместо еды, как над Фомой Аквинским подшучивали, День дурака и другие истории злых розыгрышей
0
1,770
просмотров
Создание комичных ситуаций, ставящих адресата в нелепое положение, издревле приводило к печальным последствиям. Но, как сказал герой «Имени розы» Умберто Эко, «на празднике дураков и дьявол тоже выглядит бедным и дураковатым».

От «жадной чаши» до «летающего вола»

Мастером злокозненных розыгрышей слыл император Гелиогабал (Элагабал). По его спецзаказам изготавливались муляжи пищевых продуктов и готовых блюд, слуги выкладывали фальшивую снедь на пиршественный стол и подавали вперемешку с настоящей. Наблюдая за гостями, тщившимися отведать деревяшку вместо мясной косточки или закуски, незаметно начиненные живыми насекомыми и лягушками, император хохотал до колик в животе. Экстремальным угощением были кушанья со спрятанными в них скорпионами и ядовитыми змеями. Предсмертные конвульсии укушенных неимоверно веселили Гелиогабала. И уже за гранью розыгрыша — знаменитая легенда о бесчисленных розах, которые рассыпались в пиршественных залах по приказу садиста-выдумщика и умерщвляли нестерпимым запахом.

Лоуренс Альма-Тадема «Розы Геолигабала», 1888

Со временем более популярны становятся словесные розыгрыши — сочинение небылиц с настойчивыми уверениями в их правдивости. Подобными измышлениями тешила себя даже средневековая монашествующая братия. Будучи еще послушником в доминиканском монастыре, Фома Аквинский за свою молчаливую созерцательность подвергался осмеянию и получил прозвище Немой вол. Однажды монахи решили его разыграть, пригласив поглазеть, как по небу якобы летает вол. Фома принял вид доверчивого простака и сразил насмешников ответной остротой: «Было бы странно увидеть вола, летающего по воздуху, и я хорошо это знал, однако мне казалось еще более странным увидеть целую толпу монахов, сговорившихся, чтобы сказать явную ложь».

День дурака

Современный первоапрельский день розыгрышей (англ. april-fool, фр. poisson d’avril, нем. Aprilnarr) восходит к средневековому празднику дурака (лат. Festa stultorum, fatuorum, fallorum) и традиции пасхального смеха (risus paschalis). Во время этих празднеств публично коверкались церковные обряды, выбирались шутовские епископы, устраивались шествия с непристойными песнопениями, метанием фекалий в прохожих, комическими выходками вроде стояния на голове в честь Божией Матери.

«Глупость, прирожденно свойственная человеку, должна хотя бы раз в году свободно изжить себя. Бочки с вином лопнут, если время от времени не открывать отверстия и не пускать в них воздуха», — поясняла посвященная Дню дурака французская апология XV столетия. Воздав формальные почести лже-епископам, разгоряченные разнузданностью весельчаки нередко принимались издеваться всерьез, подчас доходя до физических увечий, а иногда и смертоубийств.

Корнелис Трост «На пути к…», 1742. hart. amsterdam Голландский художник изобразил уличную сценку с первоапрельскими анекдотами и розыгрышами. Озорник указывает на женщину, которая стоя мочится на дерево. Какой-то шутник вдобавок нарисовал ей на спине крест. Стоящая справа женщина незаметно получила записку издевательского содержания. Мастер по изготовлению париков разыгрывает слугу, заставляя выполнять какое-то нелепое поручение.

Так что сегодняшние банальности в День дурака вроде «У вас вся спина белая!» лишь тихий отголосок громогласно гогочущего средневекового торжества вседозволенности.

Два оживших покойника

Склонностью к сложносочинённым, многолюдным и безжалостным розыгрышам особо славился флорентийский правитель Лоренцо Медичи по прозвищу Великолепный. Однажды ему опостылела бесцеремонность некоего лекаря, любителя дармового угощения, пьяницы и дебошира. Великолепный велел напоить его до бесчувствия и посадить в темное закрытое помещение, чтобы после пробуждения тот не понял, где находится. Одновременно кто-нибудь должен был изображать этого лекаря в публичных местах, всюду представляться его именем, а потом якобы заболеть чумой и скоропостижно скончаться.

Кутила лекарь проторчал в заточении больше года, неизменно пьяный и толком не сознающий происходящего. На волю его выпустили ночью в глухом лесу, бедняга был абсолютно дезориентирован, но в конце концов вернулся в родной город. При виде него люди в ужасе разбегались, принимая лекаря за привидение или ожившего покойника. Жена повторно вышла замуж и не желала пускать бывшего супруга в его же собственный дом. Разразился страшный скандал, а Лоренцо довольно хохотал.

Однако розыгрыш на этом не закончился. Великолепному так понравилась его придумка, что он решил разыграть еще и спектакль с эксгумацией. Когда вскрывали гроб, в котором якобы покоились останки лекаря, из склепа выпорхнул заранее посаженный туда черный голубь. Зловещую птицу сочли воплощением дьявола, народ был страшно напуган, а Лоренцо снова корчился от смеха.

Филипп Жак Лютербург. «Ночной посетитель церковного кладбища», 1790.

В ряду жестоких шутников XVIII века нельзя не вспомнить Джакомо Казанову, который прослыл не только эротоманом и мистиком, но и коварным выдумщиком. Однажды с ним неосторожно пошутил приятель — и Казанова рухнул в грязный венецианский канал. В отместку Казанова отправился ночью на кладбище, разрыл могилу недавно умершего крестьянина, отрубил покойнику руку и тихонько прокрался в дом к своему обидчику. Проснувшись, тот схватил было Казанову за руку — в этот момент Казанова подсунул ему отсеченную мертвую конечность. От испуга несчастный сошел с ума и был парализован, а Казанове пришлось покинуть Венецию из-за скандала.

Постепенно розыгрыши входят не только в историю злоречия, но и в историю европейской живописи.

Луи-Леопольд Буальи «Игра в жмурки», 1780-е.
Джордж Смит «Розыгрыш», 1868
Теофиль-Эммануэль Дюверже «Розыгрыш», кон. XIX в.

Штурм Ширшавинской крепости

В России розыгрыши часто принимали характер не менее злых фокусов и жестоких чудачеств. Среди эксцентричных вельмож — «чудаков екатерининского времени» — страстью к розыгрышам известен уральский заводчик Прокофий Демидов. Однажды он за что-то осерчал на полицейского офицера и не послал ему обычного подарка. В отместку тот направил в дом Прокофия Акинфиевича солдат на постой.

И тут буйная фантазия подбросила Демидову идею вроде той, что в свое время посетила Медичи. Пригласив обидчика на обед и напоив допьяна, Демидов велел его раздеть, обрить наголо, вымазать медом, обвалять в пуху и в таком виде запереть в спальне. Сполна налюбовавшись потешным видом протрезвевшего гостя через замочную скважину, Прокофий Акинфиевич вошел в комнату и огорошил полицейского гневной отповедью: как, мол, ответственный за общественный порядок посмел заявиться к нему в столь непотребном виде?! Для усиления эффекта еще и пригрозил отправить к губернатору для наказания.

Полицейский слезно молил о прощении, обещая впредь не вытворять ничего подобного. Однако Демидову этого было мало — он потребовал письменно подтвердить обещание, после чего все же распорядился привести офицера в порядок и выдать ему мешок червонцев.

Что же до нравов поместного дворянства, то одним из излюбленных его развлечений — и в XVIII веке, и в XIX — был глумеж над крепостными и менее знатными соседями. Мемуарист Януарий Неверов в «Странице из эпохи крепостного права» приводит образчики шуток помещика Кошкарова. Более других от него страдала обедневшая дворянка Авдотья Корсакова, чей сын служил вместе с кошкаровскими отпрысками.

Один раз на званом обеде Кошкаров обратился к Корсаковой с ехидным вопросом: слыхала ли она о начавшейся войне? В знак доказательства велел экономке процитировать газетную заметку об «ожесточенном штурме Ширшавинской крепости». В конце заметки сообщалось, что «неприятель вторгнулся в крепость и полились потоки крови, а с заднего бастиона последовал выстрел». Гости весело рассмеялись, а испуганная мать принялась креститься, переживая за сына, что вызвало еще большее веселье. Просто все собравшиеся заранее знали, что сия «военная хроника» — сочиненное каким-то остряком аллегорическое описание… дефлорации.

Николай Фешин «Неудачная шутка», 1911.

Среди заправских шутников всегда числились и литераторы. Вспомнить хотя бы известный розыгрыш с переделкой фамилий Лермонтовым. Буйно покутив в Царском селе, поэт возвращался с приятелями в Петербург. На заставе требовалось указывать имена — и Лермонтов придумал назваться иностранцами. Тут же составилась интернациональная компания: французский маркиз де Глупиньон, немецкий барон Думшвайн, английский лорд Дураксон… Финал истории все-таки снимает обвинение в злоречии: с обратной стороны записки шутники указали свои настоящие имена, дабы не подводить караульного.

Особая статья — розыгрыши на страницах периодики позапрошлого столетия. Памятный случай произошел с редактором газеты «Русское Слово» Александровым, который по наивности опубликовал на первой полосе якобы случайно найденное неизвестное стихотворение Кольцова да еще и собственно удостоверил его подлинность. На следующий день над Александровым потешались все, кто прочитал злополучный номер. Текст оказался не просто стилизацией некоего весельчака, но еще и акростихом, из начальных букв которого складывалось нелицеприятное высказывание о редакторе «Русского слова».

Отлит колокол не по-колоколовски

Русские розыгрыши издавна отличались национальным колоритом.

Так, профессиональные розыгрыши практиковались среди портных. В первую неделю службы новичка старые мастера давали ему две копейки и посылали в мясную лавку купить… поросячьего визга. Простодушный деревенский парнишка спешил выполнить поручение — а в лавке его поджидали другие охотники поразвлечься и в ответ на просьбу-пароль принимались что есть мочи трепать по затылку, заставляя орать от боли. Затем мастера растолковывали новичку, что это и есть покупка «поросячьего визга».

Еще в старину бытовало выражение лить колокола — то есть нагло лгать, сочинять завиральные истории для одурачения. Произошло оно от суеверного обычая колокольных дел мастеров, которые распространяли невероятные слухи, чтобы в них поверило как можно больше народу. Тогда, дескать, колокол будет звучать чисто. Если все удавалось, то слух публично опровергался, если же что-нибудь шло не так — нераскрытая выдумка превращалась в легенду.

Вот одна из «колокольных» историй, немало смутившая народ и вызвавшая множество кривотолков. В храме Воскресения в Барашах на Покровке во время одного из венчаний с жениха и невесты разом свалились брачные венцы, вылетели через окно и опустились на кресты церковных глав. Затем выяснилось, что венчавшиеся — родные брат и сестра, которые выросли порознь, случайно встретились и полюбили друг друга.

А вот рассказик пострашнее. Однажды зимой на балу у генерал-губернатора вдруг грянула колокольня Ивана Великого — и тотчас в зале погас свет, лопнули музыкальные струны, из окон посыпались стекла. Танцующие в панике кинулись бежать, но двери сами собой наглухо захлопнулись, и гости все до единого вместе с хозяином либо оказались раздавлены, либо замерзли на лютом морозе. Газеты тщетно опровергали эту жуткую молву — москвичи еще долго передавали ее из уст в уста, доводя друг друга до обмороков и нервических припадков.

Для расследования подобных розыгрышей даже привлекали полицию, у изобличенных сочинителей брали расписки впредь не смущать народ и не нарушать общественное спокойствие. Но колокольщики, войдя в азарт порочного сказкотворчества, никак не могли остановиться. Опасный обычай стал затухать только со второй половины позапрошлого века — когда горожане стали больше читать и меньше верить баснословным вы-думкам.

***

Розыгрыш — коварная штука. На его опасную двойственность указывают пословицы: Шути, да осторожно, а то в беду попасть можно; Шутки шути, да людей не мути; Такая шутка, что жутко. Нередко розыгрыш оборачивается против его изобретателей, вспомнить хотя бы роман Аркадия Аверченко «Шутка Мецената». Стоит ли удивляться тому, что среди множества человеческих страхов есть гелотофобия — боязнь насмешки?

Ваша реакция?


Мы думаем Вам понравится