Ричард Пайпс: американец, который понял русских

В 1980-е годы он входил в Совет по национальной безопасности в правительстве Рональда Рейгана. Одни и сегодня считают его «ястребом» холодной войны в исторической науке, другие находят его концепцию изящной и убедительной. 

Ричард Пайпс, всегда считал себя историком, работающим в русской историографической традиции (и действительно, он опирается на многочисленные достижения русской историографии). Вопрос характера и природы власти в Советском Союзе был для немногих американских специалистов по истории России одним из центральных. Свой главный концептуальный труд на эту тему Пайпс написал в 1974 году. В книге «Россия при старом режиме» он исследовал политический строй России от возникновения государственности до конца 19 в. В последующих работах («Собственность и свобода» и др.) он развивал свою концепцию.

«Отсутствие политических прав в России связано с климатом»

Как и положено географическому детерминисту (а в это время, когда активно работал историк Фернан Бродель, этот подход был на пике своей популярности), в «России при старом режиме» Пайпс особо подчеркивает «влияние природной среды на ход русской истории». В этом отношении жизнь русских всегда существенно отличалась от более везучих западных европейцев. Если у тех земли всегда было немного, но она была более плодородной, то в России проблема не в количестве, а в качестве земли и погодных условиях (в этом причина распространенности подсечно-огневой системы земледелия у восточных славян). Урожайность и результативность животноводства в России серьезно уступали западноевропейским, так как период сельских работ и выпаса в Северо-Восточной Руси (Москва и Московские земли) короче примерно на 2 месяца. В этих условиях не размер надела, а количество рабочих рук и коллективизм в труде по-прежнему имели доминирующее значение.

Какая связь количества и качества земельных ресурсов и политического устройства? В Европе, где этот ресурс имел решающее значение, он еще в Античности стал важнейшим объектом собственности и правового регулирования. В писаном праве Киевской Руси нормы, касающиеся недвижимого имущества, отсутствуют. В России, где до 19 века было обилие земли, не укрепилась идея собственности на землю, а доминировало представление о земле как о ничьей вещи, как вода и воздух (в России было невозможно представить случавшиеся в Европе вооруженные конфликты из-за прав феодалов на использование того или иного водоема на границе их владений). В сознании русского собственностью мог быть только результат труда: не лес сам по себе, а только заготовленная древесина.

В это время остальная Европа восприняла и развивала античную традицию правового обеспечения собственности на землю как на важнейший ресурс. Притом если на ранних этапах развития в Европе и до сих пор в России собственностью считаются материальные объекты (дома, инструменты, средства передвижение, деньги), то, как пишет Пайпс, с конца Средних веков «западная мысль стала наполнять это понятие всеобъемлющим содержанием, распространяя его на все, что человек может считать своим, начиная с жизни и свободы. Вся совокупность современных представлений о правах человека проистекает из такого расширительного понимания собственности». Непрочная в России частная собственность и идея частной собственности в массовом сознании всегда порождала и непрочность проистекающих из них законов. Не было и упорства в их отстаивании и развитии.

В монгольский период роль земли как источника доходов увеличилась. Прежние источники (торговля и дань) иссякли, и надо было уже платить дань Орде. Роль вече и боярского окружения в обеспечении княжеской власти упала — теперь она держалась на ханском ярлыке и ханской военной силе. Князья стали смотреть на подвластные им территории как на собственность. Они так и обращались с ними — как с типичной частной собственностью: завещали, делили, как им было угодно, между наследниками. Князья восприняли монгольские представления — монголы считали свою империю собственностью императоров, потомков Чингисхана. Так сложился характер частной собственности в России — не как института, развивающегося параллельно с государством и вступающим с ним в конфликт (который закончился ограничением прав государства), а как исключительного свойства государства и лично государя.

Собственник в России — государь, только его права на все бесспорны: на землю, населяющих ее людей и их имущество. Таким образом, право частной собственности мыслится как привилегия наделенных политической властью. Князья и цари стремились уничтожить земельную собственность: вотчина была вытеснена поместьем — пожалованным служилым людям земельным владением. Дворяне же на свои территории во многом воспринимали, как и цари — им принадлежало право владения не только землей, но и людьми, и их имуществом (к сожалению, нет возможности в рамках этой статьи воспроизводить очень подробную и убедительную систему аргументации Пайпса, демонстрирующую, как формировались эти представления).

Цари согласились с монголами, что страна — собственность правителя

Пайпс называет это «вотчинной системой правления», при которой между верховной властью и собственностью нет различия, а царь — и правитель, и собственник своего царства. При знакомстве с этим тезисом Пайпса невольно вспоминается Николай Второй и данное им самому себе определение «Хозяин земли русской».

Действительно, даже уже начавшая в 19 веке бурную экономическую модернизацию Россия, в которой начались кардинально новые социальные процессы, связанные с необходимостью развития частной собственности, все еще управлялась носителями старинного «патримониального», «вотчинного» менталитета. Этот конфликт лежал в основе политического развития, разрешившегося революциями.

Историческая альтернатива этому стилю правления (Северо-Западная Русь, и, прежде всего, Новгородская республика) была подавлена военной силой Москвы. Новгород был ассимилирован. «Вотчинная», «патримониальная» система политического строя Московского царства преобладала затем на протяжении русской истории. Если ограниченная в Европе королевская власть не могла переступать порог частной собственность, то в России (по меньшей мере, до конца 18 в.) такие ограничения монархии были невообразимы. Когда частная собственность на землю была признана государством, это было встречено враждебно и дворянством, и большей частью крестьянства.

В России политическая власть мыслилась как собственность на людей

Неразвитость частной собственности предопределила и отсутствие серьезных предпосылок для формирования широких политических прав населения. Немного было и гражданских прав. По мнению Пайпса, русский тоталитаризм 20 века корнями уходит именно в «вотчинную» систему управления. История России показала, что частная собственность является хотя и недостаточной самой по себе, но необходимой предпосылкой политической свободы. В 19 в. царский режим признал необходимость защиты частной собственности, но в довольно узком ее понимании. С гражданскими правами считались мало, а с серьезными политическими правами не считались и вовсе.

Попытка введения политических прав в 1905 году за несколько лет потерпела неудачу, так как была попыткой монархии предотвратить свою гибель, а не естественным ходом развития политического строя, зависящего от представлений о частной собственности и праве. Не имея в России прочного основания, политические и гражданские права были вскоре практически полностью ликвидированы советским режимом. Ричард Пайпс делает такое заключение в работе «Собственность и свобода»: «Опыт России показывает, что свобода не может быть учреждена законодательным актом, она должна вырасти постепенно, в тесном содружестве с собственностью и правом. Ибо если склонность к присвоению заложена в природу человека, то уважение к чужой собственности — и свободе — в его природе отсутствует. Это уважение надо прививать, пока оно не пустит такие глубокие корни в народном сознании, что тщетными окажутся любые попытки их вырвать».

Это понимание русской истории актуально и для восприятия современной политической ситуации в России. В статье «Pride and Power» (The Wall Street Journal, 2009) Пайпс пишет, что вследствие своего исторического опыта русские и сегодня деполитизированы. Более того, после неудачного опыта 1990-х годов «они связывают политическую свободу, то есть демократию, с анархией и преступностью. Это объясняет, почему население в целом, за исключением хорошо образованного городского меньшинства, не выражает тревогу по поводу репрессий в отношении их политических прав».

Американский ученый умер 17 мая 2018 г.