Что, если бы не было земледелия

Перелом в образе жизни, академически именуемый «неолитической революцией», при всей своей эпохальности оставил в истории скорее негативный след. Перестав быть органичной частью природы и начав диктовать ей свои условия, человек осознавал, что теряет нечто важное и ступает на путь, с которого трудно будет сойти. Отголоски этого беспокойства слышны в древней легенде об изгнании Адама и Евы из райского сада, где всё росло само, на грешную землю, где хлеб приходится добывать.

Присутствуют мотивы тоски по «золотому веку» и в современной мифологии. Так, эльфы, традиционно выступая в качестве «исправленной версии» человечества, как известно, не сеют и не жнут. Принципиально. И это, видимо, важнейшая из их расовых особенностей. Ибо ей остаются безгранично верными даже тёмные эльфы, знаменитые своей склонностью к предательству.

Мир рыбаков

Что ожидало бы планету, если бы люди не потребовали от земли больше, чем она собиралась дать? Вопрос, пожалуй, неточный. Скорее, так: что могло бы удержать расу от соблазна взять от земли больше, пусть и ценой некоторых затрат труда?

Наиболее очевидная причина такого самоограничения — отсутствие «видов на урожай».

Легко представить себе мир, где посевы просто не взойдут. Для этого даже не требуется фантастического допущения. Примерно такой и была наша планета в ледниковые эпохи, когда север был скован холодом, а юг выжжен засухой. Ведь испарение воды резко сокращалось. Лишь в субтропиках тундра сменялась хвойными лесами, южнее которых начинались степи и пустыни.

В мире со столь суровым климатом условия для оседлого образа жизни люди нашли бы лишь на берегах морей. Есть основания полагать, что и в настоящей, а не в альтернативной, истории человечества первые постоянные «базы» создали именно рыболовы. О том, насколько долговечными были эти, возникшие ещё в мезолите посёлки, свидетельствуют найденные археологами «кухонные кучи» — многометровой высоты терриконы раковин, рыбьих костей и прочих отбросов. Видимо, это были древнейшие из творений, созданные человеческими руками и способные претендовать на величественность. Обычай громоздить менгиры и насыпать курганы над могилами вождей появился позже.

Племена рыболовов не создали великих цивилизаций, но развивались достаточно динамично. Так, индейцы тихоокеанского побережья США и Канады, жившие только охотой и морским промыслом, не уступали в культурном отношении своим соседям-земледельцам, а кое в чём и превосходили их.

Главным источником благосостояния тлинкитов и атабасков была красная рыба, приходящая в реки на нерест. Созданных в путину запасов хватало на весь год. Население некоторых деревень превышало тысячу жителей. Тлинкиты — единственные среди американских народов умели обрабатывать железо ещё до прихода европейцев (вероятно, в результате контактов с японцами). В их племенах уже начала выделяться наследственная знать, а это — первый шаг на пути к созданию государства.

В прошлом подобная культура существовала и в нашем Приморье. Другое дело, что «рыбацкие» народы всегда оставались малочисленными. Но в условиях оледенения дарами моря смогло бы жить намного больше людей.

Морской промысел процветает преимущественно в северных водах. На юге рыба кишит на прибрежных рифах, но чуть дальше в океане живых существ меньше, чем в Сахаре (всего 7 килограммов на квадратный километр). Причина этому — дефицит удобрений для микроскопических водорослей. Фотосинтез возможен лишь на глубинах не более 200 метров, соединения же азота и фосфора концентрируются в придонной области. Поправить дело способна игра подводных течений, как это происходит в Саргассовом море. Но куда надёжнее мороз. В арктических и антарктических морях, где вода у поверхности оказывается холоднее, чем в глубинах, слои перемешиваются.

По оценкам учёных (которым, впрочем, далеко до согласия по данному вопросу), море может кормить от 200 до 500 миллионов человек. Само собой, это только в условиях наличия технологий, позволяющих строить траулеры, рефрижераторы и плавучие консервные фабрики. Но и вдесятеро меньшая цифра достаточно велика. «Морская» цивилизация на замёрзших или пустынных берегах сможет развиваться, хотя и медленно, в духе миров фэнтези, где иногда за сотни лет не меняется ничего, кроме череды Тёмных властелинов да Белых магов.

В таких условиях практически всё население планеты окажется сосредоточенным на узкой прибрежной полосе. Суша же будет представлять интерес лишь как источник важнейших ресурсов — древесины и железа. И подобная «смена ролей» неизбежно отразится на общественном развитии. Например, феодализм не приобретёт классических, привычных форм. Морем сложно владеть, как землёй, раздавая наделы вассалам. Легко представить «речных королей», со своими дружинами контролирующих лов рыбы на определённых участках русла, либо «морских королей», стерегущих, например, тюленьи лежбища. Самозваный рыбнадзор не замедлит появиться всюду, где только возможно, но реальная сила останется в руках тех, кому принадлежат основные средства передвижения и добычи — лодки и корабли.

Судостроение, от успехов которого напрямую будет зависеть благополучие городов, станет и локомотивом прогресса. Водный транспорт, связывающий практически все населённые пункты, окажется «развит не по годам». Зато сухопутные перевозки не получат распространения. Внутри материков грузы придётся сплавлять по рекам и каналам. Регионы же, лишённые водных артерий, получат статус неперспективных.

Рис насущный

Земледелие позволило в десятки раз увеличить число людей, способных прокормиться на определённой площади. Но поначалу издержки нового образа жизни были велики. Меню стало очень однообразным. Так, 80-90% рациона майя составлял маис во всех возможных видах. На востоке Азии ту же роль играл рис. Некоторые племена Африки до сих пор питаются почти исключительно бананами (имеющими, впрочем, мало общего с теми, которые продаются в наших магазинах).

В Европе и на Ближнем Востоке дела обстояли лучше, но не намного. В регионах, где скотоводство развито не было, переход к земледелию означал наступление «вегетарианской эпохи». Доля пищи животного происхождения стала опасно малой. До этого момента она составляла от 40% в тропических лесах до 90-95% в тундре.

Мир кочевников

Австралийцы не потрудились изобрести оружие эффективнее бумеранга, но при этом они — единственные в мире — умели поражать цель рикошетом от земли или дерева (fir0002

Пока основным источником пропитания являлась охота, люди вынуждены были кочевать. Ведь несколько десятков достаточно крупных хищников, держащихся вместе, быстро истребляли или распугивали дичь в местах своего появления.

Необходимость часто менять место стоянки тяжёлым грузом ложилась на плечи охотников. Причём в буквальном смысле. Именно на своих плечах они доставляли в новые края всё имущество. Там же, где климат был суровым, добавлялась и ещё одна проблема. Разборные или наспех построенные из подручных материалов жилища были плохой защитой от непогоды. Стремление хотя бы на зиму соорудить более-менее комфортабельные укрытия толкало бродяг севера на отчаянные авантюры. Только охота на самых больших животных давала шанс создать запас продовольствия, которого хватило бы до весны.

В тёплых краях жизнь была проще. Южные кочевники имели возможность, умели и любили довольствоваться малым. Скудность инвентаря возмещалась накопленными навыками выживания. Вместо того чтобы в поте лица делать, а затем ещё и таскать с места на место орудия, люди предпочитали обходиться минимальным количеством снаряжения. Так, у австралийского аборигена один и тот же предмет выполнял функции копье-металки, лопатки и дубинки.

На все работы по снабжению и обустройству лагеря коренные австралийцы тратили не больше трёх часов в день. Копить припасы? А зачем? Их пришлось бы носить, да и трудно было бы сохранять свежими на жаре. Лучше посвятить свободное время созданию богатого фольклора и сложной космологии. В тропиках охотники существовали по принципам «всё лишнее в тягость» и «будет день, будет и пища».

Но из правил существуют исключения. Так, народности Сибири «сдружились» с северными оленями именно на почве совместных миграций. Сначала охотники просто кочевали, преследуя стада. Потом начали защищать «своих» оленей от медведей и волков. Затем догадались, что удобнее будет не ходить за копытными, а прицепить к ним же санки и ехать. Олени, в свою очередь, получили не только постоянный эскорт, но и мудрых вожаков, способных указать лучшие пастбища.

Кочевое скотоводство не кажется надёжной базой для прогресса, потому что не создаёт условий для развития ремесла. Промышленность даже в самых ранних формах часто привязана к источникам минерального сырья и требует громоздкого, нетранспортабельного оборудования. В попытках представить кочующий город воображение рисует что-то чудовищное: движимые полчищами ревущих волов башни, коптящие трубы самоходных гусеничных фабрик в духе стимпанка…

На самом деле ничто не мешает городу оставаться на месте. За стенами сможет собраться большая часть населения. Пастухов потребуется немного, ведь основные занятия кочевников — защита своих стад и хищение чужого скота. Исторически отсутствие ремесленных центров у степных народов было связано с низким уровнем социального развития. Впрочем, личности масштаба Чингисхана под силу с этим справиться.

Но продуктивность кочевого скотоводства, при котором животные круглый год остаются на подножном корму, очень низка. И технический прогресс здесь не поможет. Соответственно, плотность населения будет низкой: порядка одного человека на 5 квадратных километров. Города скотоводов, разделённые огромными пространствами суши, окажутся куда скромнее, чем даже города рыбаков, тесно связанные береговой линией.

Мир подземелий

В реальности живой мир пещер очень беден. Виды, прозябающие в вечной тьме, вынуждены довольствоваться крохами питательных веществ, заносимыми с поверхности — главным образом, с помётом летучих мышей. Но в фантастике подземелья густо населены. Тут и легионы свирепых чудовищ, и крупные поселения разумных рас. При этом нет почти никакой растительности, способной создавать органику из минеральных веществ и газов. А заодно и убирать из атмосферы излишки углекислоты.

Между тем картина эта, может быть, не так абсурдна, как кажется. Ибо напоминает мир океана, где 90% биомассы составляют иерархически пожирающие друг друга хищники и только 10% растения. Ведь если на суше фотосинтез осуществляется преимущественно деревьями, то в море — одноклеточными водорослями. Удваивая свою численность каждые 4 часа, фитопланктон мгновенно восстанавливает изъятые массы, обеспечивая пищей всех.

Если предположить, что некие бактерии приспособились осуществлять синтез в отсутствии света, то слизистая плёнка на влажных стенах пещер вполне способна стать фундаментом экосистемы. Ею могут питаться слепые насекомые, а уж ими — все остальные.

Дремучий мир

Для развития ремёсел нужны города. Но жители первых укреплённых поселений, появившихся на Ближнем Востоке около 10 тысячелетий назад, землю ещё не обрабатывали. Их кормили поля дикой пшеницы. И неплохо кормили, учитывая, что население таких оплотов собирательства, по видимости, могло достигать 8-9 тысяч человек.

Переход к оседлому образу жизни становился возможным там, где обилие растительной пищи отодвигало охоту на второй план. Ближе к экватору предпосылки для этого создавали заросли кокосов и бананов, а также менее известные таро и хлебное дерево. Севернее, в степях, колосилась пшеница, а в поймах рек и на болотах можно было найти обширные поля дикого риса. Когда зёрна созревали, всего за неделю напряжённого труда семья могла обеспечить себя пищей на год.

Но со временем поля скудели либо увеличивалась численность племени, и диких злаков переставало хватать. Собиратели начинали понимать, что не могут до бесконечности получать от растений зерно даром, ничего не предлагая взамен. Нужно было, по крайней мере, помочь им размножаться, закапывая в почву часть собранных семян.

Надо полагать, это решение далось людям нелегко. Всё-таки охота, даже «грибная», — занятие увлекательное, соответствующее человеческим наклонностям. О перекапывании земли мотыгой подобного сказать нельзя. Лишь суровая нужда заставила свободных охотников стать пахарями.

Допустим теперь, что этого бы не произошло. Долго жать, не сея, можно лишь в очень благоприятных условиях, да и тогда только в случае, если население не будет расти и его плотность нигде не превысит одного человека на квадратный километр. Оба требования нетривиальны даже по меркам фантастики.

Развитие в таких условиях будет возможным, но очень, очень медленным. Малочисленное население окажется разделённым на племена, куда более изолированные, чем в мире кочевников. К тому же сам образ жизни неизбежно сформирует фаталистическое мировоззрение, отрицающее любые перемены. Сложатся поверья, что народ не должен ни пускаться в странствия, пытаясь найти лучшее место для жизни, ни пытаться воздействовать на окружающую среду, приспосабливая её для своих нужд.

Человек, как известно, жив не хлебом единым. По этой причине значительную часть полей занимают технические культуры. В том числе лён и хлопок — сырьё ткачей. И если продовольственная проблема худобедно решалась собирательством, то со снабжением населения тканями дела обстояли хуже. В дикой природе технические растения, может быть, и встречались где-нибудь в изобилии. Но только не по соседству с продовольственными. Лишь искореняя одни заросли и насаждая другие, человек мог собрать вблизи поселения разом всю необходимую флору. До того как лён и хлопок стали культивироваться, ткани пытались делать из крапивных и древесных волокон, даже из перьев. Результат, мягко говоря, не впечатлял.

Оседлое собирательство угнетало бы инициативу, но основательно подстёгивало бы изобретательность. Ведь ассортимент доступных ресурсов был бы невелик и уникален для каждой местности. Пришлось бы серьёзно поразмыслить над тем, как наилучшим образом распорядиться материалами, встречающимися поблизости. И чем заменить те, которых нет.

Обычно такие проблемы решаются путём товарообмена. Но для развития торговли понадобились бы дороги, транспорт, а значит, и гужевые животные, которых собирателям нечем кормить. Выход, скорее, был бы найден в изощрённых методах обработки доступного сырья, позволяющих получить необходимое из наличествующего. Рано или поздно, но способ изготовления бархата из крапивы, осиновой коры и сушёного берёзового листа (с добавлением комаров) был бы открыт.

Сложнее оказалось бы удовлетворить потребность в металлах. И причиной этому стала бы даже не «экологическая» специфика цивилизации, не то, что на топливо для печей и крепёж для шахт пришлось бы рубить лес, а замедленные темпы прогресса. Если методы геологоразведки и добычи не совершенствовать постоянно, доступные запасы невозобновимых ресурсов быстро истощаются.

Впрочем, с такими же затруднениями столкнулись бы и народы, развивающиеся по «морскому» и «степному» сценариям. Цивилизация — как велосипед: устойчива только при быстром движении. Количество железа в земной коре колоссально, но что, если вся руда, которую можно взять без шагающего экскаватора, уже извлечена, а выплавленный из неё металл потрачен не на экскаватор?

Несмотря на стремление сохранить в неизменности мир, который их кормит, собиратели будут воздействовать на него. Например, разделяя деревья на более и менее полезные, они, естественно, предпочтут удовлетворять потребность в строительных материалах за счёт вторых. Стремление «полезных» трав, деревьев и кустарников занять опустевшие пространства будет всячески поощряться. А вот вторжение ёлок на территорию малинника, напротив, окажется пресечено. За тысячи лет лес будет приведён к виду, наилучшим образом соответствующему потребностям населения. В некоторых отношениях — даже облагорожен. Ведь изъятие мёртвых и больных деревьев только на пользу рощам. Поваленные стволы служат питомниками для вредителей и «растопкой» при лесных пожарах.

* * *

Альтернативные цивилизации, существующие в гармонии с природой, при всех своих недостатках не лишены важного преимущества. Они сталкиваются с массой проблем, но располагают почти неограниченным временем для их решения. Цивилизация же, покоряющая природу, постоянно находится в положении, именуемом шахматистами «цейтнот». Она вынуждена приспосабливаться к условиям, которые сама же и меняет. Остановка означает немедленную катастрофу. Продолжение же стремительного движения в неизвестность, как ясно из самых общих соображений, грозит катастрофой в перспективе.

Впрочем, катастрофы бояться — из лесу не выходить.