Эмбарго и торговая блокада как оружие Запада против Московского государства в конце XV века

Судя по всему, этот тезис имел весьма широкое хождение в тогдашней Европе — во всяком случае, в той её части, которая более или менее тесно соприкасалась с молодым Русским государством. Непредсказуемый и опасный Московит сильно беспокоил своих западных соседей, прежде всего Ливонскую «конфедерацию» и Ганзейский союз. Первым инструментом, чтобы укоротить этого непонятного «другого», стала торговля, а точнее — запреты на неё.

«Другой» на Востоке

Московия, как писал современник Ченслера, французский гугенот Губерт Ланге, именно та держава, которой суждено расти в будущем в Европе. Очень многим это не нравилось. За несколько столетий там сложился собственный уютный мирок со своими скелетами в шкафу. А тут на востоке появилась некая новая сила с неясными намерениями, но с большими претензиями. Достаточно вспомнить ответ Ивана III имперскому посланнику рыцарю Н. Поппелю на предложение принять королевскую корону от императора:

«А что если нам говорил о королевстве, если нам любо от цесаря хотети, королем поставлену быти по своей земле, и мы Божиею милостию Государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы, а просим Бога, чтобы нам дал Бог и нашим детям и до века в том быти, как есмя ныне Государи на своей земле, а поставление, как есмя наперед сего не хотели ни от кого, так и ныне не хотим…».

Эта таинственность и неясность вкупе с претензиями пугали. И стоило ли в таком случае делиться с московитами тем сокровенным «знанием», в разных его формах, что сделало европейцев могущественными? Ответ напрашивался сам собой — тем более что для европейцев московиты хотя и были христианами (в 1620 году некий А. Притц защитил в университете Упсалы, в присутствии короля Швеции Густава Адольфа, диссертацию на тему «Являются ли Московиты христианами», дав утвердительный ответ на этот вопрос — да, являются), но христианами неправильными, схизматиками. И когда, к примеру, в 1215 году папа Иннокентий III, призывая христиан к новому крестовому походу, провёл через IV Латеранский собор запрет на поставки в мусульманский Египет оружия, железа и дерева для постройки судов, то спустя 14 лет Григорий IX разразился целой серией писем, обращённых к епископам Риги, Любека и Линчёпинга, с требованием воспрепятствовать торговле с русскими до тех пор, пока (надо полагать, что речь шла в данном случае о новгородцах) те не перестанут нападать на новообращённых в римскую веру финнов. Любопытно, что в список запрещённых к торговле товаров попали оружие, кони, суда и продовольствие.

Таким образом, русских по факту уравняли в «правах» с врагами веры Христовой — сарацинами. Почему? Ответ на этот вопрос достаточно прост. По мнению папской курии, русские препятствовали евангелизации Финляндии и разоряли «поле Христово». И этот запрет должен был действовать до тех пор, пока русские не прекратят своих враждебных действий против новых христиан.

Модель политических и торговых отношений, заданная римской курией в момент обострения отношений между Русской землёй и католической Respublica Christiana в 1220–1230-х годах, оказалась на редкость живучей. В XIV–XV веках Новгороду и Пскову неоднократно приходилось сталкиваться с разного рода ограничениями в торговле с Ганзой и Ливонией, которые накладывали «партнёры». Во многом это было связано с тем фактом, что влияние Ганзы и её младших партнёров, ливонских городов, строилось на том, что ей удалось в значительной степени монополизировать торговлю с Новгородом и выстроить на этой монополии здание своего могущества на Балтике. Немецкий историк К. Фридланд так прямо и писал: «Ганза — это Новгород». Условия этой торговли диктовали ганзейцы, и, естественно, они были выгодны прежде всего для них, тогда как новгородцы были вынуждены мириться с явно неравноправным своим положением в сложившейся системе. Само собой, всё это не могло не порождать постоянных трений между Новгородом, Ганзой и ливонцами, которые регулярно приводили к торговым войнам и взаимным санкциям и эмбарго на торговлю вообще или отдельными товарами в частности. При этом Ганза и Ливония всегда рассматривали оружие и коней как стратегический товар, и запрет на продажу их русским действовал практически непрерывно. Правда, он столь же непрерывно нарушался, так как контрабандная торговля сулила слишком большие барыши, чтобы от неё можно было так просто отказаться.

Новые времена, старые нравы

Ситуация в регионе начала меняться во второй половине XV века, в особенности в последней его четверти. В уютном европейском мирке, отношения внутри которого выстраивались столетиями, неожиданно появилась могущественная третья сила. Нетрудно догадаться, что речь идёт о Русском государстве, о Московии, которая неожиданно, как чёртик из табакерки, вдруг появилась на политическом горизонте Европы и сразу заявила о своих великодержавных претензиях и амбициях.

Для Ливонии и ганзейцев явление Москвы стало неприятным сюрпризом. Политический вес Московии, подкреплённый её немалым военным потенциалом — в чём мог убедиться Ливонский орден в серии конфликтов 1460 — начала 1480-х годов, в особенности зимой 1481 года, — предполагал, что если раньше они имели дело по отдельности с Псковом и Новгородом (которые, к тому же, далеко не всегда выступали единым фронтом против «немцев»), то теперь и ганзейцам, и ливонцам придётся столкнуться с более серьёзным противником совершенно другой весовой категории.

Это не могло не вызвать растущих опасений в правящей верхушке Ливонской «конфедерации». Начался поиск решений, способных снизить уровень внезапно возникшей пресловутой «Rusche gefahr», «русской угрозы» — мотив, который как раз в эти десятилетия родился в переписке ливонских ландсгерров и гебитигеров («окружных начальников») с внешнеполитическими партнёрами Ливонской «конфедерации». При этом орденские должностные лица делали упор на позиционирование себя как истинных защитников христианской веры и христианского мира, тогда как русских они стремились — и не без успеха — представить перед императором, римской курией и другими участниками большой политической игры на северо-западе Европы как «неверных схизматиков» и чуть ли не язычников. Во всяком случае, пришедших на смену язычникам.

Мотив этот звучал в переписке ливонских ландсгерров ещё в первой половине XV века, но сейчас ливонские власти (и в особенности орденские — для них появление «врага на Востоке» было воистину даром судьбы, ведь теперь у них снова появлялся утраченный было с крещением туземцев смысл жизни!) начали использовать его всё активнее и активнее. Но как избыть эту угрозу с Востока? Хорошо бы, конечно, добиться объявления папой нового крестового похода, как это уже было на заре немецкой колонизации Прибалтики. Такое намерение магистр Ордена Бернхард фон дер Борх высказал летом 1473 года. Но крестовый поход — мероприятие весьма затратное и трудноорганизуемое, а пока он то ли будет, то ли нет, нет ли какого иного способа ослабить Московита, не дать ему усилиться и стать смертельной угрозой для Ливонии?

Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Уязвимые места русских немцам были хорошо известны. Например, та же нехватка, а точнее, практически полное отсутствие цветных металлов — а ведь их значение в условиях «пороховой революции» неизмеримо возросло: как без меди и олова лить пушки, а без свинца стрелять из аркебуз? И это не говоря уже о серебре! Способы давления на русских были не то чтобы отработаны (а контрабанда на что?), но известны. И вот в конце 1492 года по приказу Ивана III была возведена напротив Нарвы крепость Ивангород, а условия торговли «немцев» в Новгороде были ужесточены. В это же время в Ливонии всерьёз задумались над тем, чтобы начать против московитов очередной виток торговой войны.

Эта торговая война в конечном итоге вылилась в первую попытку со стороны ливонских и ганзейских властей установить торговую блокаду Русского государства — не Новгорода и Пскова, как это не раз уже бывало прежде, но именно Русского государства.

Началось всё с того, что ревельские ратманы объявили о своём желании наложить эмбарго на торговлю с русскими купцами и в самом Ревеле, и в орденской Нарве. В ответ на этот недружелюбный шаг наместники Ивана III в Новгороде усилили давление на немецких купцов, и столь излюбленная «немцами» торговая «старина» оказалась под угрозой. Ревельские ратманы, предчувствуя нехорошее, попытались заручиться поддержкой Ганзы, отправив зимой 1493–1494 годов своего посланника И. Геллинкхузена в Любек.

Ганзейские мудрецы, выслушав «слезницу»-суппликацию ревельца, сочли опасения партнёров вполне обоснованными и решили по весне созвать очередной ганзетаг, чтобы, обсудив сложившееся положение, принять, как бы сейчас выразились, «консолидированное» решение об ответных мерах.

Такой ганзетаг состоялся в мае 1494 года в Бремене. Делегаты от ганзейских городов решили, что послы, которые должны были быть отправлены из Ревеля в Москву, будут выступать от имени всех ганзейских городов. А чтобы их голос был лучше услышан в русской столице, собравшиеся в Бремене ганзейские «лутчие люди» одобрили ввод ограничений на торговлю с русскими городами вплоть до тех пор, пока ситуация не разрешится к лучшему. Судя по всему, именно тогда и был введён запрет на ввоз в Русскую землю цветных металлов и изделий из них, а также тех товаров, которые сегодня причислили бы к «товарам двойного назначения». То, что ввоз оружия и коней был под запретом, подразумевалось само собой.

Означенное посольство выехало летом 1494 года и осенью прибыло в Москву, где в начале октября его принял Иван III. Однако миссия не имела успеха. Видимо, пока делегаты шли, царь принял окончательное решение закрыть Немецкий двор в Новгороде, арестовать находившихся там немецких купцов, приказчиков и учеников и конфисковать товары в тамошнем пакгаузе.

6 ноября 1494 года приставы великокняжеских наместников в Новгороде под предводительством присланных специально для этой цели из Москвы дьяков Василия Жука и Данилы Мамырева явились на новгородский Немецкий двор «поимати гостей немецких колыванцов, да и товар их, переписав, привести в Москву». За многие обиды и поругания, что чинили немцы послам великого князя, его людям и новгородским «гостям», велено было от имени великого князя немецких купцов и их помощников «в тюрму всадити», а «товар их спровадити к Москве, и дворы их в Новгороде старые и божници (…) отняти». Эти действия сопровождались концентрацией русских войск в приграничной зоне, что не осталось незамеченным на «той» стороне. Кризис вступил в решающую стадию.

Ответный ход

Действия Ивана III — непонятно почему, ведь не в первый же раз в ответ на утеснения, чинимые купцам, власти с обеих сторон прибегали к конфискациям товаров и арестам «гостей» — привели ливонские власти в замешательство. То, что позиция русского царя по отношению к Ливонии изменилась в худшую сторону, было очевидно уже в конце лета — начале осени 1494 года, когда с русско-ливонского пограничья начали поступать сведения о передвижениях русских войск. В начале сентября новый магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг отписывал своему начальнику, магистру Тевтонского ордена Иоганну фон Тифену, что русские намерены напасть на Ливонию и причинить вред христианству. Тифен высказал сожаление по этому поводу и, в свою очередь, сообщил об агрессивных намерениях русских в Рим, а также попытался привлечь к делу оказания помощи Ливонии и Ливонскому ордену главу имперского отделения Тевтонского ордена А. фон Грумбаха. Заслуживает внимания один пассаж из послания Тифена Грумбаху, в котором магистр отмечал, что из-за действий нескольких скверных немецких мастеров-оружейников, перебежавших на сторону Московита, русские получили в своё распоряжение невиданные прежде военные машины и осадные приспособления, в том числе и колоссальных размеров пушку, в три раза превышавшую по размером всё то, что было известно прежде (уж не о «Павлине» Паоло Де Боссо, отлитом на московском Пушечном дворе в 1488 году, идёт речь?), и что по этой причине могущество московитов значительно выросло.

Этот фрагмент послания магистра любопытен подчёркиванием той роли, которую, по мнению Тифена, сыграли в усилении военной мощи русских переманенные на службу к великому князю в Москве некие немецкие оружейники. Отсюда напрашивались и соответствующий вывод, и предложения, как ослабить Московита и не дать ему возможности нанести вред всему христианству: надо не допускать к нему мастеров и материалы, которые могли бы усилить великого князя.

Действия ганзейских властей развивались примерно в этом же русле. Получив известие о закрытии Немецкого двора в Новгороде и аресте находившихся там немецких купцов, любекские ратманы весной 1495 года созвали съезд северогерманских ганзейских городов, на котором было принято решение приостановить всякую торговлю с русскими и рекомендовать сделать то же Данцигу и ливонским городам. Запрет на торговлю с Русской землей, введённый бременским ганзетагом 1494 года, был, таким образом, подтверждён. Этот запрет должен был действовать до тех пор, пока не будут выпущены на волю арестованные купцы и возвращены конфискованные товары.

Обращает на себя внимание тот факт, что под запрет попала не только продажа русским соли, но и, в первую очередь, цветных металлов и изделий из них. Так, в августе 1495 года дерптские ратманы отписывали в Ревель, что дерптским купцам запрещено продавать русским медь, свинец, посуду, изготовленную из них, а также проволоку и прочие подобные товары, которые могли бы причинить вред христианству. Вне запрета оставалась продажа олова, и ратманы просили разъяснений на этот счёт: можно ли им торговать или же олово тоже попадает под запрет?

Поскольку дело с освобождением арестованных купцов не двигалось с места, запрет на продажу цветных металлов и изделий из них держался и в последующие годы. В декабре 1498 года всё те же дерптские ратманы сообщали в Ревель, что продажа русским меди, старой или новой, а также металлической посуды (надо полагать, той, что сделана была из меди), свинца, селитры, серы (без того и другого нельзя сделать порох), железной проволоки (которая, несомненно, необходима при изготовлении кольчатых доспехов), пушек, лат и кольчуг, лошадей и прочих военных материалов по-прежнему запрещена.

Нетрудно заметить, что на этот раз список запрещённых к торговле товаров «двойного назначения» (а не только оружия) расширился. Справедливости ради отметим, что олово, латунный лом, котлы, противни и латунная проволока под запрет не попали. Пожалуй, этот список можно полагать едва ли не самым полным перечнем запретных товаров, который включает к в себя как те, что в принципе не могли быть проданы русским (кони и оружие), так и те, что продавались, но, что называется, со скрипом и при первых же признаках кризиса в отношениях между Русской землей и Ливонией и Ганзой попадали под эмбарго — цветные металлы, изделия из них, а также необходимые для изготовления пороха селитра и сера.

Дальнейшее охлаждение отношений между Москвой и Ливонией способствовало продолжению торговой войны и сохранению эмбарго. Летом 1498 года очередной ливонский ландтаг снова рассмотрел вопрос о торговле с русскими и вынес решение не продавать русским медь и изделия из меди, а также свинец. Осенью следующего года «лутчие» ливонские мужи, собравшись на штедтетаг, поразмыслили и порешили, что медь в любом виде (даже медные котлы, старые или новые) и металлическая посуда (буквально горшки, старые или новые), свинец, железная проволока, кольчатые и вообще любые доспехи, само собой пушки и огнестрельное оружие, а также арбалеты не могут быть проданы русским. Естественно, сера и селитра также попали под запрет. Отдельным пунктом был прописан и запрет на вывоз коней.

В январе 1501 года на заседании ливонского ландтага, который собрался накануне объявления уже не торговой, а настоящей, «горячей» войны Московиту, в список перечисленных на прежних ландтагах запрещённых к продаже товаров дополнительно был внесён ещё и порох.

Граница на замке?

Итак, в ходе торговой войны, вызванной обострением русско-ливонских и русско-ганзейских отношений в первой половине 1490-х годов, список товаров, которые не могут ни в каком виде быть проданы русским, окончательно сформировался. Сюда попало как собственно оружие и кони (причем оружие любое, в том числе и доспехи, и огнестрельное), так и материалы и готовые изделия, которые могли быть использованы в оружейном производстве: медь и свинец в болванках, посуда из них, железная проволока, сера и селитра — то, что необходимо для производства огнестрельного оружия и боеприпасов для него, а также доспехов.

Казалось бы, эмбарго на эти стратегические товары, с учётом того, что западный канал их поставок являлся главным, должен был нанести Москве непоправимый урон и вынудить её умерить свои амбиции. Но не тут-то было. Иван III, его бояре и дьяки приложили немало усилий для того, чтобы, как бы выразились сегодня, «диверсифицировать» торговлю этими товарами и материалами. Завязавшиеся в 1490-х годах дружественные отношения с Данией в немалой степени поспособствовали тому, что установленная решением ганзетагов и ливонских ландтагов блокада России оказалась дырявой. Не случайно ливонские мужи совета на ландтаге в июле 1498 года с сожалением отмечали, что если у Московита дела с датчанами пойдут хорошо, то он без проблем получит нужное ему количество меди. Очевидно, что датский канал — причём, стоит отметить, прямой, так как в конце XV века уже функционировала русская гавань в устье Невы, не говоря уж об Ивангороде — позволял компенсировать сложности с поставками стратегического сырья и, что самое главное, оружия и мастеров с Запада. Тем самым главная цель, ради которой ливонские власти и Ганза вводили эмбарго на торговлю с Россией, не достигалась.

Однако не стоит забывать и о том, что при гарантированном высоком проценте прибыли нет такого преступления, на которое не пошёл бы капитал. Так и в этом случае. Жадность и стремление к наживе не останавливали ливонских и ганзейских купцов в торговле запретными товарами с московитами. Торговая «старина», столь милая сердцу ганзейцев и их ливонских партнёров, в XV веке постепенно размывалась — и не только с русской стороны, но и со стороны самих немцев. Изменение характера торговли, расширение ассортимента продаваемых и покупаемых товаров способствовали развитию так называемой «необычной», то есть противоречившей «старине», торговле. Она осуществлялась полулегально, но во всё возраставших масштабах (ибо приносила неплохой доход), вовлекая в свой оборот растущее число людей по обе стороны границы. Оборотной стороной «необычной» торговли стала торговля контрабандная, бороться с которой власти по обе стороны границы и не могли, а в определённом смысле не очень-то и хотели.

Свою роль в срыве блокады сыграли и противоречия внутри самой Ливонской «конфедерации» и Ганзы. Ревель, стремясь добиться освобождения своих оказавшихся в московском заточении бюргеров, прилагал большие усилия для того, чтобы усложнить ведение торговли с русскими. А его конкуренты — Рига, Дерпт и в особенности Нарва (орденский город, который не был членом Ганзы, а потому формально запреты на торговлю с русскими его не касались) — напротив, только рады были тому, что с рынка ушёл их главный соперник. В итоге Ревель, чтобы не разориться окончательно, так как после введения эмбарго его торговые обороты сократились в разы, сам был вынужден принять участие в «необычной» торговле. В 1500 году, когда отношения между Москвой и Ливонией явно шли к войне, он даже выступил против намерения магистра запретить нарвскую торговлю с русскими.

Да и сами ганзейцы не клали себе охулки на руку: запреты запретами, но прибыль и барыши — дело святое. Вот и выходит, что в ходе русско-ливонской войны 1501–1503 годов в руки орденских войск попали образцы произведённого в Германии огнестрельного оружия, которые не могли иным образом оказаться в Русской земле, кроме как при посредничестве и участии ганзейских купцов. Одним словом, эмбарго и торговая блокада не дали тех результатов, на которые рассчитывали ганзейцы и ливонцы.