Евреи на фронте Первой мировой и возле фронта

Практически везде на них обрушились обвинения в шпионаже, вредительстве и стремлении перейти на сторону врага. Как складывались взаимоотношения евреев и российского командования, каково было положение евреев в российской армии, как ощущали себя евреи в войсках и тылу?

Евреи в русской армии

На рубеже XIX-XX вв. евреи составляли значительный процент населения Российской Империи — так, в 1897 году их было 4% из 126 млн человек, или порядка 5 млн. При этом доля евреев в вооружённых силах была около 5% (53 тысячи из 1074 млн военнослужащих). Подобная пропорция сохранилась и накануне Первой мировой войны.

Еврейские новобранцы попадали только в сухопутную армию, во флот они не призывались. Желания служить у многих из них не было никакого, поэтому среди евреев процветали разные способы уклонения от службы вплоть до самоувечья — потенциальные призывники отрезали себе пальцы на ногах, прокалывали барабанные перепонки и т.п.

Ни евреи-вольноопределяющиеся, ни тем более набранные по призыву, не могли стать офицерами, оставаясь иудеями. Историк Семён Гольдин пишет, что на конец XIX века во всей миллионной русской армии числилось три еврея-офицера запаса, причём двое из них были бароны Гинцбурги, сыновья известного миллионера действительного статского советника и купца первой гильдии Горация Гинцбурга. Остальным вход в офицерство был перекрыт, если только до поступления в офицерское училище желающий сделать военную карьеру не переходил в христианство. Впрочем, и этот путь был в царствование Николая II закрыт.

Общее отношение офицерства и солдатской массы к евреям было, мягко говоря, неоднозначным. Например, А.И. Деникин вспоминал:

«В некоторых частях была тенденция к угнетению евреев, но отнюдь не вытекавшая из военной системы, а приносимая в казарму извне, из народного быта и только усугубляемая на почве служебной исполнительности. Главная масса евреев — горожане, жившие в большинстве бедно, и потому [эта среда] давала новобранцев хилых, менее развитых физически, чем крестьянская молодёжь, и это уже сразу ставило их в некоторое второразрядное положение в казарменном общежитии. Ограничение начального образования евреев «хедером» [религиозной школой], незнание часто русского языка и общая темнота ещё более осложняли их положение. Всё это создавало, с одной стороны, крайнюю трудность в обучении этого элемента военному строю, с другой — усугубляло для него в значительной мере тяжесть службы. Надо добавить, что некоторые распространённые черты еврейского характера, как истеричность и любовь к спекуляциям, тоже играли известную роль».

В то же время Деникин пишет: «В Российской армии солдаты-евреи, сметливые и добросовестные, создавали себе всюду нормальное положение и в мирное время. А в военное — все перегородки стирались сами собой и индивидуальная храбрость и сообразительность получали одинаковое признание». По-видимому, солдатская масса действительно не проявляла к евреям никакого враждебного отношения, если только не была подначиваема какими-то антисемитскими выходками начальства, что нет-нет, да случалось.

Евреи на фронте: их отношение к войне и отношение к ним

Семён Гольдин, посвятивший свою монографию выяснению отношений евреев и российской армии в 1914–1917 гг., пишет, что с первых дней войны «российские командиры указывали на предполагаемую нелояльность еврейского населения России», его непосредственную помощь врагу — немецким и австро-венгерским войскам. Считалось, что последнее выражалось в шпионаже, выведении вражеских отрядов в тыл русским соединениям, сигнализации через линию фронта, порче имущества, чтобы им не могли воспользоваться российские солдаты и т.п. Используя широкие полномочия, возложенные на военные власти, армия начала решать «проблему еврейской нелояльности». В этой борьбе, пишет Гольдин, высшие армейские чины изгнали евреев из прифронтовых губерний, санкционировали захват заложников и ограничили движение евреев вдоль линии фронта. «Главнокомандующий приказал при занятии населённых пунктов брать от еврейского населения заложников», — говорилось в одном из приказов по укреплённому району Новогеоргиевской крепости.

Ставка следом официально ввела подобные меры, опубликовав в январе 1915 года заявление, в котором излагались обвинения против евреев. Не было никакого различия, подчеркивает Гольдин, между евреями, которые были подданными русского царя, и евреями из оккупированной австрийской Галиции: «Предлагаемые меры должны были либо обеспечить лояльность евреев, внушая страх изгнания или казни, либо устранить «вредоносность» евреев, ограничив контакты между войсками и евреями».

В войсках отношение отдельных лиц к евреям было совершенно нетерпимым. В одном из писем, задержанных цензурой, автор из 2-й Кубанской казачьей дивизии в августе 1916 года признавался своему корреспонденту:

«Газет я не читаю, изредка попадёт «Русское слово», единственный орган, терпимый казаками, всё остальное считается от жидов, а этот источник совершенно не терпим у нас. Жидов сначала следует — бить, а потом вешать. Это вопрос решённый».

В свете сказанного понятны, например, такие жалобы из письма некоего Вайсмана Левитина, служившего в русской армии, в Киев в 1915 году:

«Живётся на позиции хуже чем летом, терпим холод… только одними сухарями да снегом питаемся… ни за что еврей страдает; всё равно ему ничего не доверяют, даже в разведку и то еврея не пускают; очень много приходится слышать нелестные отзывы от начальства высшего насчёт евреев… но не беда в том, что нам нет доверия, мне это почти безразлично, только хотелось бы поскорее бросить всё это и всё».

Действительно, не лучше ли было для многих искать укрытия в плену? Так, в частном письме от неустановленного чина можно видеть такое ликование: «Мы имеем очень хорошие новости. Фишель в плену, Яша в плену, наш Ицко в плену». Несмотря на усиливающийся антисемитизм германского командования, выразившийся, например, в проведении специальной переписи евреев (Judenzählung), якобы уклонявшихся от службы в немецкой армии, многие евреи на русской территории, видимо, действительно с симпатией относились к немецким порядкам полной эмансипации еврейского населения.

Местное население в штетлах (местечках) сильно страдало от военных действий. Очень показательно известие из местечка Кроки Ковенского уезда в 1915 году, приведённое Анатолием Хаешем из дел, отложившихся в фонде «Еврейского историко-этнографического общества» в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга:

«Вначале на почве вздорожания продуктов, а затем в связи с первым отступлением русских войск из Восточной Пруссии, отношения еврейского и литовского населения ухудшились. Дальнейшие события их значительно обострили. Начали распространяться слухи, что евреи припрятали пищевые продукты для немцев, что отступление из Пруссии было вызвано помощью, главным образом денежной, со стороны евреев.

Через местечко проходили разные воинские части; они встречали самое радушное и внимательное отношение еврейского населения: их кормили, поили, давали им обувь и бельё, дарили папиросы и сласти. Евреи редко брали плату за продукты; бывали случаи, когда, получив деньги, они потом отдавали их солдатам же. Также с радушием евреи отнеслись и к сборам в пользу Красного Креста, которых было несколько. Давали все, даже самые бедные.

1 мая командир отряда, ввиду приближения крупных неприятельских частей, предложил жителям оставить местечко. Вступившие казаки опустошили город; не забранное было превращено в щепки. В грабеже участвовали крестьяне. Бейсагольский урядник отнял у многих крестьян награбленное и сложил его во дворе владельца казённой винной лавки. Крестьяне пожаловались казакам, и те вновь раздали им. Крестьянин Самонис донёс, что мясник Моисей Раф отдал немцам запас мяса. Рафа публично секли на улице. Он окровавленный пролежал без помощи до вечера. Начались бесчинства, издевательства. Казак в сопровождении крестьянской детворы обходил еврейские дома и грабил. Было множество случаев вымогательства, сопровождавшегося избиением. Так продолжалось вплоть до 3 мая».

Гольдин пишет, что «российское командование предприняло несколько попыток провести массовую депортацию еврейского населения с фронта (в частности, из Плоцкой губернии в Царстве Польском и из оккупированной Галиции)». Эти попытки, по мнению историка, не увенчались успехом, «поскольку политика массовых депортаций требовала чёткой координации между военными и гражданскими властями как на линии фронта (где губернаторы и полиция отвечали за осуществление депортаций), так и в тылу, который должен был получить высылаемое население».

Военное командование так и не смогло добиться больших успехов из-за сильной оппозиции депортациям со стороны гражданских властей на разных уровнях. Однако, например, как указывает Семён Гольдин, в мае 1915 года из провинций Ковно и Курляндия были изгнаны около 200 000 евреев.

Масса согнанных со своей родины евреев нарушила транспортные перевозки и дезорганизовала тыл в решающие летние месяцы 1915 года. Это была всё-таки единственная подобная депортация, подчёркивает Гольдин, но для «различных представителей военного командования депортации оставались удобными и широко используемыми средствами освобождения района боевых действий от нежелательного присутствия еврейского населения». Нежелательность эта заключалась главным образом опять-таки в твёрдом убеждении в работе евреев на немцев. С 1914 по 1916 гг. по меньшей мере 189 еврейских общин в Российской империи и австрийских Галиции и Буковине пострадали от депортаций и высылок.

Символами репрессивной политики военных властей, получивших в прифронтовой полосе абсолютную власть, стали захваты заложников и депортация. Сами военные часто не видели в этом ничего необычного, ссылаясь на необходимость соответствующего наказания помогающего врагу населения.

Впрочем, у действий военных были и другие последствия. Миллионы людей из прифронтовых губерний, отправленные во внутренние области империи — а среди депортированных были и сотни тысяч евреев — сломали все прежние барьеры расселения и регулирования перемещения отдельных групп населения. Черта осёдлости была фактически отменена, поскольку соблюсти прежние правила было невозможно. Евреи из польских, белорусских и украинских губерний очутились, например, в Сибири, Средней Азии, Поволжье — так, в Самаре на рубеже 1910–1920-х гг. евреи были едва ли не вторым по численности этносом после русских. В течение 1920-х гг. многие вернулись обратно, но десятки тысяч предпочли остаться на новых местах.

Война способствовала большему рассеянию евреев по территории России, одновременно усилив их политизацию и сломав привычный религиозный образ жизни. Большое количество еврейской молодёжи, пройдя через армию, включилось в политическую и военную борьбу в годы революции и Гражданской войны. Отмена прежних правил уравняла евреев с остальным населением и оказала сильное влияние на процессы еврейской эмансипации.