Кодекс чести в эпоху «галантных войн»

«Честь можно назвать драгоценным камнем, который теряет в стоимости даже из-за самого маленького пятнышка.
Это сокровище, которое нельзя обрести вновь,
если однажды потерял его».

Британский майор Роберт Донкин, XVIII век

Понятие чести оставалось предметом дискуссий на протяжении всего Нового времени. Дать исчерпывающее определение этой нематериальной сущности пытались в том числе и в XVIII веке, в эпоху так называемых «галантный войн». Эта воображаемая вещь якобы являлась неотъемлемой собственностью лишь определённых категорий населения (изначально — лишь «дворянства шпаги», а затем — ещё и «дворянства мантии» и военных), и каждый обладатель должен был отстаивать её при любой возможности. Человек, который «терял честь» или обнаруживал трусость в глазах окружающих, тут же подвергался остракизму и выпадал из привычного уклада жизни. При этом, однако, защита собственной чести довольно часто вынуждала офицера пренебрегать существующими законами страны, которой он служил.

Вопросы чести

Лейтенант Колдстримской гвардии и участник кампании в Америке в 1775–1783 годах Джордж Эйд оставил описание одного эпизода, когда он находился в арьергарде отступавших британских войск. Его отряд должен был разрушить мост перед наступавшими американцами. Эйд писал:

«Я вызвался добровольцем и пообещал полковнику Ховарду, что уничтожу мост. Никогда прежде я не вызывался добровольцем, но в данном случае мною двигали две причины: во первых, я увидел, что у противника была конница и пушки, которые могли серьёзно угрожать нашему арьергарду, а во-вторых, я был обеспокоен судьбой всей нашей армии. Я подозвал солдат лёгкой пехоты, которые составляли наш арьергард, и приказал им помочь мне, но паника была столь сильной, что в итоге их осталось всего четверо. Капитан Дандасс услышал мой зов и присоединился ко мне, так же поступили капитаны Анстратер и Деннис, и вместе с ними — рядовой из 43-го полка и два рядовых из 42-го полка. Отряд гессенцев увидел, что мы делаем, и занял позицию на небольшой возвышенности, прикрывая нас оттуда. Под шквалом огня мы принялись ломать доски, чтобы вражеские лошади и артиллерия не смогли пройти по мосту вслед нашим войскам. Поскольку это происходило на виду у всей нашей армии, моя гордыня возобладала над разумом, побуждая меня покинуть мост последним».

Французский мыслитель и военный XVIII века Жан-Франсуа де Сен-Ламбер писал, что «истинная честь» была достоянием человека, который следовал принципам добродетели и не уклонялся от обязательств перед своими согражданами, законами и страной. Де Сен-Ламбер утверждал:

«Когда государь связывает идею о чести и добродетели с любовью и соблюдением всех законов, то его солдат, которому не хватает дисциплины, обнаруживает такое же бесчестье, как и тот, кто побежал перед лицом врага».

Военные мыслители так или иначе касались темы чести и бесчестья в своих рассуждениях. Один из современников Ламбера писал:

«Слава сопутствует самым блестящим и трудновыполнимым деяниям, а военная профессия — это Профессия чести. Необузданно храбрые люди, чья доблесть сопряжена с насилием и жестокостью, всегда будут вызывать презрение в войсках, в то время как люди, обладающие истинной честью, поступками которых движет религиозность, человечность и справедливость, будут пользоваться почётом и уважением».

Публицисты осмысляли своеобразную концепцию «истинной чести» как кодекс профессионального военного, человека, карьера которого строилась на стоицизме, самопожертвовании и служении другим. В позднем XVIII веке, дышавшем идеями Просвещения, уже было недостаточно одной лишь храбрости, чтобы снискать славу блестящего офицера. Честь офицера была сложным понятием, состоявшим из нескольких компонентов, среди которых храбрость была лишь одной из составляющих.

Что касается понятия чести у рядового состава, то сложно однозначно утверждать, насколько эта идея вообще была распространена в Европе XVIII века. В британской армии существовали чёткие границы того, что считалось недозволительным для офицеров, но при этом было вполне приемлемым для простых солдат. При этом офицеры редко проявляли тёплые чувства к своим солдатам (Артур Уэлсли, герцог Веллингтон, например, прямо называл своих солдат «мерзавцами» и «висельниками») и столь же редко отзывались о них в положительном ключе в своих записях. Обычно рядовые упоминались ими в связи с какими-то дисциплинарными взысканиями.

Случались, впрочем, и исключения. Так, например, один британский офицер описывал прощание со своей ротой 8 февраля 1782 года:

«Я не мог закончить свою краткую речь — мой голос дрожал, а мои колени начали трястись. Я был рад вернуться в свою комнату, где моё сердце переполнилось переживаниями от этого. Я видел, что эти бедолаги тоже были тронуты. Я поставил им пять галлонов (около 19 литров — прим. авт.) рома, чтобы они выпили грога вечером».

Ещё один его современник писал:

«Необходимо учитывать сущность людей такой, какая она есть, каждый человек не может быть героем, а рядовые не думают так же, как офицеры, которые делают всё, что от них зависит, чтобы сохранить честь».

Офицеры и джентльмены

Вообще, братание с рядовыми считалось недостойным чести британского офицера XVIII века. Это негативно влияло на дисциплину и подрывало сами основы военной иерархии. Здесь можно вспомнить сериал о королевском стрелке Шарпе с Шоном Бином в главной роли, где достаточно достоверно показана реакция британских солдат на то, что ими отныне будет командовать бывший рядовой, повышенный до лейтенанта. Солдаты восприняли подобное назначение в штыки и хотели себе в командиры «настоящего» офицера.

Все 4100 офицеров британской армии в 1775 году по происхождению можно было разделить на несколько категорий. Первая — знать и помещики, которые составляли порядка 25% от всего офицерского корпуса и более 50% от общего количества полковников и генералов. Вторая категория — представители аристократии, вышедшие из кадетов, а также фермеры-йомены (свободные землевладельцы, самостоятельно обрабатывающие землю). Третья категория — хорошо образованные выходцы из приличных семей (в том числе иностранцы — например, дети французских гугенотов) и из семей военных. И, наконец, к четвёртой категории британских офицеров относились опытные младшие офицеры преклонного возраста, произведённые из сержантов.

От одной пятой до одной трети всех британских офицеров являлись шотландцами. Горский элемент был широко представлен и в рядовом составе, наличествуя даже в условно «английских» полках.

Около две третьих членов офицерского корпуса приобретали свои звания за деньги. Генерал-лейтенант Хамфри Блэнд, видный военный теоретик и автор трактата о военной дисциплине «A Treatise of Military Discipline», напечатанного в 1727 году, считал, что возможность покупать себе звания ограничивает потенциал офицеров, поскольку те не видят для себя стимула к овладению военной наукой. В качестве противоположного примера Блэнд приводил нидерландских офицеров, у которых не было практики приобретения офицерских патентов, и им приходилось расти в званиях, приобретая необходимый опыт.

Короли Ганноверской династии, закрепившейся на английском престоле с 1714 года, пытались регулировать практику покупки патентов путём введения единых тарифов, однако это не сыграло решающей роли. Поэтому британским офицерам, которые приобретали себе офицерские патенты, зачастую не хватало профессионализма. Полностью отменить продажу офицерских званий британское правительство не могло, поскольку она была ощутимым источником доходов для казны.

Одним из наиболее открытых офицерских корпусов других европейских армий того времени был корпус Священной Римской империи. Императрица Мария-Терезия тяготела к умеренной меритократии. К тому же ввиду этнической разношёрстности офицерского корпуса в Австрии социальные лифты там работали немного иначе, чем в Англии. Сержант вполне мог быть повышен до офицера, а в перспективе — и дорасти до высокого звания в армейской иерархии. В 1757 году был подписан указ, согласно которому офицер с 30 годами безупречной службы в активе мог получить дворянство.

Прусский король Фридрих Великий не одобрял засилье «черни» в австрийском офицерстве и опирался на более монолитный офицерский корпус из дворян. Однако Семилетняя война существенно опустошила эту прослойку, и «старому Фрицу» пришлось дать зелёный свет офицерам из буржуазии.

Во французской армии во время Семилетней войны случился настоящий кризис — родовая аристократия в существенном количестве больше не желала ехать на войну в качестве офицеров. Поэтому Бурбоны стали массово инкорпорировать в армию выходцев из среднего класса и людей, лишь недавно получивших дворянство. Впоследствии, в силу неудач, которые Франция потерпела в ходе войны, эта категория людей стала козлами отпущения для родовитых дворян, повесивших на них все провалы кампаний.

XVIII век стал временем, когда выходцы не из аристократических кругов постепенно проникали в ранее закрытую для них среду, в том числе и посредством военной службы. В ходе этого процесса они перенимали многие из черт, свойственных дворянам, в том числе и понятие чести.

Дуэли

Распространённым способом времяпрепровождения офицеров «галантного века» на зимних квартирах и при службе в гарнизоне были карты. Азартные игры, приправленные алкоголем и застарелой скукой, порой могли приводить к самым непредсказуемым последствиям. Одно неосторожное слово могло стать поводом для поединка между двумя офицерами, которые стремились во что бы то ни стало отстоять свою честь. При этом избежать вызова было невозможно: оскорблённый или сам обидчик находились под пристальными взорами сослуживцев, и в такой ситуации потеря лица моментально привела бы к остракизму.

Формально дуэли находились под строжайшим запретом, и нарушители закона рисковали быть подвергнутыми суду военного трибунала. С другой стороны, очень часто командиры сами подначивали младших офицеров принимать участие в дуэлях. Генерал лорд Харрис вспоминал случай из юности, когда поединок был буквально навязан ему его тогдашним командиром капитаном Беллом, который, по мнению генерала, был просто невменяемым.

В 1762–1763 годах Джон Бергойн, который впоследствии стал одним из британских командующих в годы войны за независимость США, служил в Португалии под началом немецкого генерала графа Шаумберг-Липпе. Этот генерал был ярым противником дуэлей в прусских частях. Однако он считал португальских офицеров настолько малодушными и подавленными, что угрожал им увольнением со службы, если они не будут защищать свою честь шпагой или пистолетом.

В 1741 году британский адмирал Эдвард Вернон спровадил домой офицера из Вест-Индии, который отказался драться на дуэли после того, как получил вызов. По этому поводу он записал следующее:

«Офицер, который не может заставить себя защищать свою честь и звание, также не сможет защитить честь своего государя и безопасность своей страны перед лицом врага».

Защитники дуэлей ассоциировали их с проявлением воинского духа, однако поводом к поединкам, как правило, являлись такие вульгарные вещи, как пьянство, азартные игры и несдержанность. Во многом это противоречило культивируемому понятию благородства и чести. Более того, находились люди, известные как бретёры, просто любившие насилие как таковое, и для них дуэль становилась своего рода хобби.

Об одном подобном случае рассказал лейтенант британских войск в Америке по фамилии Эйд. В 1780 году он сошёлся на поединке с лейтенантом Коллендером из 42-го пехотного полка из-за того, что отказался разделить с ним стакан пунша. Эйд успешно отстоял свою честь, но впоследствии узнал, что

«капитан Коллендер, будучи отличным фехтовальщиком, впоследствии ещё неоднократно оскорблял незнакомых людей в подобной манере».

Гессенский офицер лейтенант Йозеф Карл Филипп фон Краффт часто находился в подавленном и раздражительном состоянии во время службы в Америке, которая, как правило, проходила в гарнизонах. Лишь во время операций с егерями он чувствовал себя в своей тарелке, поэтому многочисленные ссоры и поединки были для него способом дать выход накапливающейся агрессии.

Некоторых офицеров, напротив, привлекала романтическая сторона дуэлей. Так, например, подполковник Харви Эстон из британского 12-го полка, по отзывам современников — вежливый и образованный человек, неоднократно дрался на поединках, пока наконец не был убит на одном из них. Капитан Джордж Элерс из того же 12-го полка называл Эстона добрым человеком и отрицал возможность, что тот мог обладать неуживчивым характером. Вероятно, Эстон вызывал на дуэль тех, кого находил несоответствующими его высоким представлениям о морали. Парадоксальным образом в этом случае поединка искал уже не задира и любитель жестокости, а благородный человек.

Участие в дуэлях грозило неприятностями не только самим бойцам, но и их доверенным лицам. Уже упомянутый выше капитан Элерс однажды рассказал своему родственнику, что местный священник обмолвился о том не самым лестным словом. Это вызвало неожиданно бурную реакцию, вследствие чего родственник решил искать сатисфакции посредством поединка, а самого Элерса попросил быть его секундантом. Капитан же в это время находился при исполнении служебных обязанностей в качестве члена военного суда, так что он автоматически попадал в очень щекотливую ситуацию, которая в перспективе могла привести к серьёзным последствиям. Неизвестно, чем бы все кончилось, но священник, едва узнав о том, что ему грозит вызов на дуэль, спешно покинул город. Однако родственник Элерса больше никогда не разговаривал с капитаном из-за того, что тот не захотел поддержать его в роли секунданта.

Во французской армии всё обстояло примерно так же, за одним важным исключением: в среде офицеров всё ещё существовало сохранившееся с XVII века предубеждение, что дуэль желательно доводить до гибели одного из бойцов. В противном случае общество могло счесть, что сатисфакция не была получена должным образом, и милосердный победитель мог подвергнуться осуждению. С правовой точки зрения это порой приводило к интересным казусам, когда убийца оказывался приговорён к смерти, лишён королевского помилования, но в итоге избегал правосудия в полном соответствии с неписаными законами офицерской «корпорации», к которой принадлежал.

Впрочем, и в британской армии провинившиеся офицеры при определённых обстоятельствах могли рассчитывать на снисхождение. В 1775 году в Бостоне произошла ссора между двумя английскими офицерами, в ходе которой, после обмена колкостями, один ударил другого. Оба моментально обнажили шпаги. Ещё один офицер, оказавшийся свидетелем этой стычки, разрядил в воздух их пистолеты, чтобы бойцы не смогли использовать их. Оба участника дуэли были арестованы, однако один из них в итоге получил лишь выговор и гауптвахту, а другой вообще не понёс наказания.

Военно-полевые суды в это время находились в двояком положении. С одной стороны, закон недвусмысленно запрещал дуэли. Однако при этом данные суды параллельно выполняли и функции судов чести. И здесь законодательство вступало в конфликт с неписаными правилами дворянского и офицерского кодекса, которые однозначно ставили офицеру в обязанность защиту чести с оружием руках. Отсюда и следуют такие половинчатые и спорные с точки зрения тогдашнего законодательства вердикты в отношении участников дуэлей.