Эталоны красоты Галантного века

Галантный век, родившийся в эпоху господства абсолютистского государства, совершенно видоизменил принятые эталоны красоты и эстетические идеалы эпохи Ренессанса. Если в период Возрождения выше всего ценилась в мужчине и женщине цветущая сила, являвшаяся важнейшим условием творческой мощи, то век абсолютизма, напротив, считал все крепкое и могучее достойным презрения. Сила казалась ему эстетически безобразной.

В глазах представителя господствующего класса труд, и в особенности труд физический — позор, который настолько унижает человека, что тот теряет всякое человеческое обличие. Истинное благородство и подлинный аристократизм заключаются теперь, прежде всего, в безделье, которое становится постепенно первой и главной обязанностью привилегированных слоев общества. Потому, говоря о телесной красоте, галантный век возвышал те физические особенности, которые подчеркивали неспособность к труду. Красива узкая кисть, неспособная к сильным движениям, но зато умеющая нежно ласкать. Красива маленькая ножка, движения которой похожи на танец, едва способная ходить и совершенно неспособная ступать решительно и твердо.

Прекрасным считалось то тело, которое не пышет силой, оно не натренировано, а нежно и хрупко или, по выражению той эпохи, грациозно. Во всех движениях и жестах преобладала игра, которой старались придать благородство.

В идеологии красоты Галантного века обнаруживается стремление к изысканному чувственному наслаждению. Каждая часть человеческого тела становится самодостаточным орудием получения удовольствия. Образец красоты уже не был соединен с наготой (как это было в эпоху Ренессанса), а находился в теснейшей связи с одетым телом. Нет больше нагих тел, есть только тела раздетые.

Если раньше одежда была до известной степени декорацией, украшавшей нагое тело, то отныне оно становится существенным элементом. Желая показать красоту возлюбленной как можно выгоднее, ее рисовали уже не нагой, как Генрих II велел изобразить Диану Пуатье в молочной ванне, напротив, ее изображали теперь в такой позе, чтобы соблазнительное декольте превращало костюм в не менее соблазнительную оправу для отдельных прелестей ее тела, направляя взоры, прежде всего, на них.

Поэтому особенно важным становится подчеркивание рафинированности всего телесного, когда на место истинно прекрасного становится пикантное, а на место здорового и сильного — сладострастное. Пикантна бледность лица — символ физической хрупкости, а также след ночей, посвященных любви. Чтобы еще резче подчеркнуть свою бледность, дамы ради контраста украшали черными мушками щеки, лоб и шею. Так как бледный цвет лица и кожи считался признаком красоты, то в XVIII веке тратили огромную массу пудры. Само тело женщины должно быть нежной игрушкой для всевозможных фантазий влюбленной галантности, а тело мужчины — обещанием, что он сумеет сыграть на этом инструменте.

Иным становится теперь и отношение к старости. Эпоха абсолютизма попросту игнорировала старость, стараясь утонченными способами продлить юность, заменяя удовлетворение желанием и разнообразием, тем самым никогда не старясь. Доказательством может служить фантастический портрет Нинон де Ланкло, еще восьмидесятилетней женщины, дарившей свою любовь мужчинам. Как теперь известно, эта Нинон никогда не существовала — она только образ, созданный идеологией.

Все пудрились, даже дети, причем не для того, чтобы выглядеть старше, а для того, чтобы все казались одинакового возраста. Так проявлялось стремление остановить бег времени. Этими соображениями объясняется также и употребление румян — тоже одной из особенностей макияжа XVIII века. Так как повелевать природой человек не в силах, то искусственно был создан цвет, считавшийся типическим цветом красоты.

Люди Галантного века любят больше всего юность и признают только ее красоту. Женщина никогда не становится старше двадцати, а мужчина — тридцати лет. Никогда художники рококо не рисовали зрелых женщин, предпочитая изображать нежность и игру вместо страсти, обещания — вместо последствий. Если в XVII веке каждой женщине как будто сорок лет, то это только особая формула для идеи величия.

Знаток, разумеется, всегда ценил опытную женщину, так как с ней игра не опасна, а удовольствие всегда полно новизны. Старик дядя, знакомящий свою только что оперившуюся племянницу с бурными радостями любви, старуха тетя, посвящающая молодого, красивого племянника в тайны страсти, — излюбленные мотивы искусства рококо. Доброжелательный дядюшка пробует, не слишком ли стянут корсет у племянницы, и пользуется этим, чтобы запустить руку за корсаж. Игривая тетушка просит племянника найти у нее блоху и разоблачает перед ним свою зрелую красоту. Таковы первые уроки любви — вместо удовлетворения только игра.

Одним из излюбленных мотивов этого культа красоты в живописи рококо становится «сравнение». Две или несколько женщин спорят, кому принадлежит пальма первенства за ту или другую красивую часть тела, а потому кокетливо раскрывают корсаж, чтобы перед зеркалом установить, чья грудь соединяет в себе наиболее ценные преимущества. Совместное купание, в особенности, служит на картинах XVIII века демонстрацией своих прелестей, в которой явно звучат нотки соревнования и конкуренции.

Женская грудь стала особенно смелым эротическим возбудителем. Интересна история о чудесной вазе для фруктов, некогда украшавшей Малый Трианон в Версале и имевший форму совершенного по красоте женского бюста. По словам братьев Гонкуров, это было изображение груди королевы Марии-Антуанетты. Однажды в интимном кружке разгорелся спор, кто из присутствующих придворных дам может похвастаться самой прекрасной грудью. Само собой, первый приз был присужден Марии-Антуанетте. И вот во имя увековечивания этого благородного состязания, королева разрешила художнику отлить ее несравненный бюст.

Если Буше изображает прачку за работой, то он вовсе не думает о том, чтобы дать художественное олицетворение труда — он просто ищет удобного случая изобразить позу, особенно ярко оттеняющую эту часть тела. Труд интересовал художников лишь настолько, насколько с ним можно было связать галантную нотку. Так как эпоха особенно ценила красоту пикантно выпуклых бедер, то не менее ходячий мотив — изображение задней части женского тела. В особенности Буше отличался в этом отношении, придумывая все новые вариации на тему — наиболее восторженный почитатель Венеры Каллипиги в эпоху абсолютизма.