Несостоявшаяся революция: мятежи 1917 года во французской армии

Наступление, предпринятое в апреле-мае 1917 года по приказу французского командующего Робера Нивеля, окончилось для Антанты огромными потерями. Французские войска оказались в глубоком кризисе, окончившемся мятежами, парализовавшими Западный фронт и поставившими под вопрос продолжение вообще всей войны.

Провал наступления Нивеля

1917 год принёс тяжёлые испытания, как для Антанты, так и для держав Четверного союза. Первая была поколеблена российской революцией, которая поставила под угрозу существование Восточного фронта вследствие падения дисциплины на фронте и резкой активизации антивоенного движения в тылу. Вторые ощущали все большие проблемы с экономикой, которая уже исчерпала резервы и перестала справляться с последствиями экономической блокады. Вождям обоих блоков был нужен рывок, который помог бы переломить ситуацию на фронте и покончить с войной.

В среде французских и британских политиков и военных зрела мысль, что стратегия маршала Жоффра, продолжающего исповедовать «изматывание врага», бесполезна и не может привести к быстрой и гарантированной победе. В результате Жоффр был заменён более активным Робером Нивелем, предложившим амбициозный план наступления. Однако ставка Нивеля на внезапность не оправдалась – германскому командованию удалось получить подробности будущего наступления. Виновным оказался попавший в плен французский сержант, при котором нашёлся приказ, раскрывающий план операции. Вспомогательный удар англичан не ввёл немцев в заблуждение и не отвлёк их от направления главного удара.

Последствия наступления были катастрофичными, и по настоянию французского правительства, извещённого об огромных потерях, операция была прекращена. Французы потеряли только убитыми и ранеными 180 000 человек, англичане – ещё 160 000 тысяч. Потери немцев, впрочем, тоже были немалыми, и составили 163 000 человек, из них 29 000 попало в плен.

Провал наступления Нивеля, длившегося с середины апреля по середину мая 1917 года, а также новости о революции в России вызвали брожение во французских войсках. Глухое недовольство постепенно вылилось в неповиновение и отказ возвращаться в окопы. Собственно, традиционная точка зрения на мятежи в историографии помещает их в один ряд с русской революцией, ростом пацифизма в Германии, мирными инициативами императора Карла в Австро-Венгрии, а в целом они явились явным признаком усталости от войны.

Поведение солдат

Командование и правительство во Франции, как и во всех остальных странах, старалось держать руку на пульсе общества и армии, чутко отслеживая все изменения в общественном сознании посредством перлюстрации писем. Ещё за 10 дней до наступления, в самом начале апреля 1917 года, французские солдаты в письмах домой выражали оптимизм, причем «такое отношение было универсальным, распространившимся даже среди тех, кому оно, в общем, было несвойственно», подчеркивают историки Гилберт и Бернард.

Однако уже к концу апреля от такого подъёма не осталось и следа. Цензорская служба с беспокойством отмечала падение энтузиазма, рост упаднических настроений, а на одном из самых активных участков фронта цензоры констатировали, что «лишь одна идея возникает вновь и вновь: война должна быть окончена в этом году тем или иным образом».

Первые отдельные признаки падения дисциплины можно было наблюдать уже в начале мая, еще до окончания операции Нивеля. Одна из колониальных дивизий отказалась идти в окопы, раздавались выкрики «конец войне» и «смерть предателям». Офицеры быстро сумели подавить недовольство, арестовав неформальных солдатских лидеров, и остальные после этого подчинились приказам. Далее волнений не было вплоть до 20 мая, а затем мятежи как пожар распространились по армии. 3 июня военный министр доложил, что между Суассоном и Парижем есть только две дивизии, на которые можно абсолютно положиться, остальные колеблются или игнорируют приказы.

В большинстве своём, мятежи были скорее массовыми забастовками. Однако термин «мятеж», как пишет историк Леонард Смит, хорошо выражает «текучесть» событий, в которых нашлось место как мирному выражению чувств протестовавших солдат, так и насилию, которое было проявлено обеими сторонами конфликта.

Здесь надо заметить, что именно дивизии в тылу, находившиеся на отдыхе и переформировании, стали участниками мятежей. На фронте неповиновение приказам было равносильно гибели, и солдаты это, в общем, понимали. Патриотизм и агрессия по отношению к врагу пока перевешивали у находившихся в окопах все остальные соображения, в том числе и мысли о социальной или политической справедливости.

Какими же были требования солдат, массово отказавшихся возвращаться в окопы? Вот характерное письмо солдата из 36-го пехотного полка (надо заметить, что почта во время мятежей исправно действовала и доставляла почту во все части без исключения), которое приводит в своей работе Леонард Смит:

«Мы потребовали прав на следующие вещи:

1. Мир и право на отпуск для тех, кто его лишён из-за взысканий.

2. Больше никакой бойни – мы хотим свободы.

3. На еду, которая сейчас позорна.

4. Никакой больше несправедливости.

5. Мы не хотим, чтобы чёрные в Париже и других регионах плохо обращались с нашими жёнами.

6. Нам нужен мир, чтобы кормить наших жён и детей и дать хлеб вдовам и сиротам.

Мы требуем мира».

Заметно, что требования в целом пацифистские, но масштаб требований различен. Сочетаются как вещи важные в общеполитическом смысле (всеобщий мир немедленно), так и вещи сиюминутные (еда, вывод «чёрных» – т.е. колониальных войск). Причем автор непоследователен, поскольку если будет мир, то никакая еда на фронте уже не потребуется. И наоборот, хорошая еда, естественно, снизит недовольство солдат.

Солдаты оказались очень чутки к тому, что происходило в тылу. В своих письмах и разговорах они прямо указывали, что армейские «забастовки» (а многие предпочитали употреблять этот мирный термин для описания своих действий) в качестве образца брали стачечное движение на фабриках и заводах. Отсюда высказывания типа:

«Они [командование – здесь и далее примечание автора] радуют нас одним отпуском в год, в то время как они должны давать его каждые четыре месяца. Мы здесь уже пять месяцев, и наше долгое отсутствие [дома] – только из-за подлости начальства. Офицеры отправляются в отпуск каждые четыре месяца и забывают о нас, независимо от того, пойдем ли мы тоже туда или нет. Мы не можем этого допустить…

Капиталисты, которые находятся не на фронте и зарабатывают денег в три раза больше, чем до войны – это те, кто контролируют все это [ход войны] и собираются уничтожить рабочих. Солдат, [вернувшийся] из отпуска, сказал мне, что обстановка в Париже накаляется, и что сегодня там должна быть всеобщая забастовка. Что же, тем лучше, если никто не погибнет. Это поможет положить конец этому аду, продолжающемуся три года и мучающему нас физически и морально. Мы все прекрасно знаем, что нам ничего другого не остаётся, как отправить бошей туда, откуда они пришли, [а это значит, что надо] хаотично убивать людей и всё».

В целом, заметно, что социалистическая риторика сочеталась у солдат с чисто практическими требованиями соблюдения правил отпуска. Видимо, язык социалистических агитаторов был особенно близок солдатам, которые, однако, не требовали революции самой по себе. Скорее, это было требование справедливого участия в государственной жизни. Пуалю хотели, чтобы они, как граждане, могли повлиять на политиков и генералов, устроивших апрельско-майскую бойню в наступлении на печально знаменитой дороге «Шмен-де-Дам». В принципе, они не отрицали и внешнеполитических целей государства. Так, один из военных следователей, допрашивавших солдат во время беспорядков, в ответ на вопрос «что же вы, собственно, хотите?» услышал, что они хотят «мир без аннексий и контрибуций, а также возвращения Эльзаса и Лотарингии». Подобный раскол в сознании позволял, в общем, играть как на патриотических чувствах солдат, так и на чувстве социальной справедливости.

Одной из интересных особенностей мятежа стало корректное отношение солдат к офицерам. Последние подчеркивали в своих рапортах, что движение солдат «чисто политическое», не военное. Иногда командирам удавалось справиться с солдатами, апеллируя к чувствам братской солидарности с теми, кто на фронте: «Хотите ли вы стать причиной гибели других французов, если не подчинитесь?»

Мятежи как повод для «закручивания гаек»

Для политиков и высшего командования подобное массовое неповиновение стало неприятным сюрпризом и дало повод подозревать, что за этим стоят какие-то происки немецких агентов. Как заявил потом один из французских генералов, «удивительно, что такое подразделение [как моя дивизия] могло позволить себе скатиться к такому серьезному акту нарушению дисциплины… Только пресса и мощная подпольная организация, созданная в Париже, могли, на мой взгляд, добиться такого эффекта».

Потому с конца мая военные трибуналы, разведка и прочие органы государственного и военного контроля начали работу по выявлению и наказанию зачинщиков. Гнев политиков обратился на генералов и офицеров, которые допустили все это. Последние же открыто говорили, что разложение армии началось вследствие работы профсоюзов, которые даже в военное время позволяли себе устраивать забастовки. Как заключил новый командующий генерал Петен, виноваты были и министры, которые допустили социалистическую и пацифистскую агитацию в полках в тылу.

Современные историки уверены, что никакой особой организации и никаких сотен тысяч пацифистских брошюр, о которых говорил Петен, не было. Скорее они существовали в воображении генералов, стремившихся снять с себя ответственность за то, что они поставили Республику на край гибели. В случае немецкого наступления в первой половине июня командование просто не смогло бы вовремя подтянуть резервы из-за «мятежей» и «забастовок», и генералы поспешили задавить протест.

Количество пострадавших, указываемое историками, разнится. Судя по всему, не менее 3000 солдат было приговорено трибуналами к различным формам наказания, а более 500 или даже 600 отправлено на смертную казнь – правда, лишь 30–40 таких приговоров было приведено в исполнение. Историк Ги Педронсини называет данные о 554 приговорённых к расстрелу и 49 казненных. Остальные получили тюремные сроки, некоторые погибли потом в тюрьмах и на каторжных работах, а к 1922 году все без исключения осужденные были освобождены. Разговоры о децимации, якобы проведённой в войсках, а также о многочисленных обстрелах частей из артиллерийских орудий, по мнению историков, рождены фантазией депутатов французского парламента.

Единственная крупная операция по усмирению мятежников была проведена в лагере Ля Куртин и связана с историей так называемого Русского экспедиционного корпуса, бригады которого отлично зарекомендовали себя в боях на Западном фронте. Однако, когда после русской революции в феврале 1917 года часть солдат пожелала вернуться домой, произошел конфликт с французскими военными властями. В результате лагерь был обстрелян из артиллерии.

В целом, мятежи в мае-июне 1917 года во французской армии способствовали консолидации власти в руках наиболее решительно настроенных военных и политиков (Петен и Клемансо), которые, однако, поняли, что единственно верным решением на будущее будет отказ от авантюрных военных планов. По их мнению, для окончательного решения конфликта должны были использоваться свежие силы (американцы) и новая техника (танки и самолёты).

Мятежи высветили страхи французских солдат («черные» в тылу насилуют женщин и отнимают работу; капиталисты гонят людей на смерть) и указали, в каком направлении (шовинизм/национализм и социализм) будут двигаться общественные движения после войны.