Война кисточек: как враждовали Малевич и Шагал

Малевич переманил к себе студентов Шагала. Фактически выжил его и из Училища живописи (которое тот основал), и из родного Витебска.

Впрочем, конфликт этот был почти заочным. За время легендарной «войны» эти двое едва ли обменялись сотней слов, они практически не знали друг друга. Малевич не враждовал с Шагалом и определенно не желал ему зла. Казимир Северинович стал орудием или, если хотите, игрушкой в руках универсума, который так стремился понять, объяснить и оседлать. И у которого, как известно, весьма специфическое чувство юмора.

Завтра была война

В 1914 году Марк Шагал приехал из Парижа в родной Витебск, чтобы, наконец, жениться. Невеста — Белла Розенфельд — терпеливо ждала его уже четыре года. Сразу после свадьбы молодые планировали уехать в Европу. Но началась война. В Париж Шагала не выпустили. В мемуарах художник писал: «Мои документы изъяли и опечатали. Я чувствую себя так, будто меня раздели догола, да в придачу я оброс бородой и шерстью». Шагал смирился. Раздеваться догола было для него делом обычным — живя в Париже, он завел привычку писать обнаженным. Свою малую родину он искренне любил, даже Париж он называл своим «вторым Витебском». Он мечтал основать здесь художественную школу, и эта мысль поддерживала его в самые тяжелые годы.

В 1917-м 30-летнего Шагала назначили уполномоченным комиссаром по делам искусств Витебской губернии. Он имел определенную известность в Москве и за границей, а его работы казались новой власти достаточно революционными, чтобы сойти за «пролетарское искусство». Два года спустя Шагал основал и возглавил Витебское художественное училище — дело всей своей жизни, как ему тогда казалось.

Это были тревожные времена. Где-то неподалеку гремела гражданская война.

В ноябре 1919 года в город вошел Казимир Малевич.

Чемпион мира

Пользуясь терминологией Малевича, можно сказать, что в Витебск его привели «харчевые соображения». Начинания, связанные с просвещением и искусством, финансировались правительством достаточно щедро, да и вообще, провинция жила сытней столиц. Кроме прочего, Малевича привлекала возможность издать в Витебске свою работу «О новых системах в искусстве» — в Москве ему это не удалось.

Когда преподававший в художественном училище Лисицкий (в 19-м еще не Эль, а Лазарь Маркович) предложил ему перебраться в Витебск, Казимир Северинович быстро собрал чемоданы.

Впрочем, обставлено прибытие было так, что никто не посмел бы заподозрить Малевича в том, что он появился в Витебске ради хлеба, дров или жилплощади.
Искусствовед Александра Шатских описывает пришествие так: «Вся школа собралась внизу, в холле здания, где всегда происходили общие собрания. Из холла на второй этаж дома вела открытая одномаршевая лестница. М. Шагал объявил о прибытии в школу нового преподавателя — и после этого выступления на верхней площадке появился круглоголовый крепкий человек и медленно стал сходить по ступеням, делая широкие размашистые движения руками. Спустившись вниз, он взошел на подиум-сцену и, не говоря ни слова, продолжал делать нечто вроде гимнастических упражнений; плотная коренастая фигура делала его похожим на борца или атлета. Эффект был оглушительный».

Нет, это не новый преподаватель приехал руководить здешней мастерской — Суперзвезда, Космический мессия, «Чемпион мира», как писал о себе Малевич в письме историку культуры Михаилу Гершензону.

Шагал не сразу понял, что происходит. Да и не время было перебирать кадрами. «Каждого, кто изъявлял желание у меня работать, я тотчас великодушно зачислял в преподаватели, считая полезным, чтобы в школе были представлены самые разные художественные направления," - вспоминал он в мемуарах.

Вскоре Малевич учредил объединение УНОВИС («Утвердители нового искусства»), отростки которого стремительно расползлись по округе (уже в 1920-м филиалы возникли в Москве, Смоленске, Саратове, Перми). Его члены приветствовали друг друга «супрематическим» восклицанием «"у-эл-эль-ул-эл-те-ка!», разговаривали преимущественно междометиями и аббревиатурами, издавали альманахи, манифесты и «установления». Все это было чем-то средним между сектой и партией.
На то, чтобы подмять под себя все, чем Шагал жил в Витебске, Малевичу потребовалось примерно полгода. В мае 1920-го студенты «индивидуалистических» мастерских практически в полном составе вступили в УНОВИС, как в «единственный, ведущий к творчеству коллектив». УНОВИС монополизировал в Витебске все, что так или иначе было связано с художественной деятельностью. В своей супрематической манере уновисовцы расписывали трамваи, разрабатывали дизайн продовольственных карточек, оформляли интерьеры госучреждений и городские фасады. Шагал остался в одиночестве, дело всей его жизни легло под каток свинцовой харизмы Малевича.

Прирожденный лидер, Малевич умел очаровать и заинтриговать интеллектуала вроде Гершензона, известного писателя. О том, какое влияние он мог оказать на впечатлительного простолюдина, нечего и говорить: для своих учеников Малевич был не ментором, а божеством. Кроме прочего, в Училище он действовал как эффективный менеджер. В то время как Шагал пытался научить своих студентов рисовать, Малевич «учил их супрематизму». Через месяц-другой занятий (в основном теоретических) в его классе, ученик считался готовым художником. Конечно, у Шагала не было шансов.

Вся эта, безусловно, высокая драма проистекала на фоне вполне бытовых дрязг. Малевич занял жилплощадь, на которую претендовал Шагал (справедливости ради нужно упомянуть, что Малевич, скорее всего, об этом не знал). Зарплата Шагала как директора Училища составляла 4800 рублей. Для сравнения, спустя некоторое время после его отъезда из Витебска, Малевичу был назначен персональный оклад в 120 тысяч. Шагал чувствовал себя не только одиноким и преданным, но и униженным.

Привет Луначарскому!

Если не знать деталей, может показаться, что вся эта история — несколько булгаковского толка. Художник с именем, мастер и энтузиаст своего дела, хочет спокойно работать — днем учить студентов (в мастерских своего училища), а вечером ужинать (желательно в своей столовой). А тут Малевич со своими уновисовцами: кожаные куртки, портупеи, брошюры, новояз, уплотнение квартир. Ни дать ни взять, встреча профессора Преображенского со Швондером. На деле все обстояло несколько иначе.

У Шагала не было портупеи. Зато у его личного телохранителя была. То, что Шагал ходил по родному Витебску с охраной, не очень-то вяжется с образом ранимого художника. В отличие от профессора Преображенского, Шагал не просто имел покровителей во властных кругах — он сам был властью. Как всякую власть, его недолюбливали. Ситуация усугублялась тем, что Шагал был из местных. В Витебске знали и помнили его отца, работавшего приказчиком в продуктовой лавке, пропахшего селедочным рассолом. Шагала с его личной охраной и мандатом, выданным якобы самим Луначарским, считали выскочкой. На его фоне Малевичу несложно было казаться в Витебске большой столичной знаменитостью.

Вообще, Малевич был далеко не единственной причиной того, что Марк Шагал уехал или, если хотите, бежал из Витебска. Все, что он делал здесь после возвращения из Парижа, оборачивалось неудачей.

Самая оглушительная из них — пожалуй, оформление города по случаю годовщины Октябрьской революции. Это было грандиозное мероприятие. На площадях города было построено семь триумфальных арок. Художник и его подмастерья (в интересах революции в помощники Шагалу были завербованы все, кто мог держать в руках кисть или валик и были в состоянии срисовать с эскизов хотя бы буквы) создали множество панно и масштабных плакатов. По свидетельствам очевидцев, таковых было не менее пятисот. Горожане этих титанических усилий не оценили. В контексте революционной агитации его образы производили могучий психоделический эффект. Зеленые лошади. Левитирующие евреи. Автопортрет с парящей в воздухе супругой, озаглавленный как «Привет Луначарскому!».

В своей книге «Моя жизнь» Шагал писал: «Рабочие проходили мимо с пением „Интернационала“. Глядя на их радостные лица, я был уверен, что они меня понимают. Ну, а начальство, комиссары, были, кажется, не так довольны. Почему, скажите на милость, корова зеленая, а лошадь летит по небу? Что у них общего с Марксом и Лениным?».
Некоторое время художник тешил себя надеждой, что хотя бы «народ» был на его стороне. Но он не был: пролетарии смеялись над зелеными лошадями куда громче, чем худо-бедно образованные «комиссары».

Сотрудничество Шагала, как представителя власти, с местными художниками, мастеровыми, малярами и тому подобной публикой имело добровольно-принудительный характер. Шагал создал при Училище что-то вроде артели, распределяющей заказы — это, разумеется, тоже не прибавило ему в городе друзей.

Впрочем, роль Малевича не стоит недооценивать. Шагал мирился с насмешками, завистью, бытовыми тяготами до тех пор, пока у него было его дело. Потеря учеников, коллективно переметнувшихся под супрематические знамена Казимира Севериновича, сделало его пребывание в Витебске не только нелегким, но и бессмысленным.

Победитель не получает ничего

В июне 1920-го Малевич со своей паствой отправился на выставку в Москву. Сохранился снимок, сделанный в день отъезда на витебском вокзале: уновисовцы свисают из переполненного вагона гроздьями, их пастырь в центре, к теплушке пришпилена супрематическая икона — черный квадрат.

Биографы считают, что на этом же поезде навсегда уезжал из Витебска Марк Шагал. Парадоксальная ирония: Малевич и Шагал ехали одним поездом в противоположных направлениях. Первый несся к непродолжительному, но все же триумфу. Второй — преданный, униженный и разуверившийся — отправлялся в изгнание.

Через два года Шагал уедет в Германию, а оттуда переберется в Париж. Он получит французское гражданство. Женится еще дважды. Станет лауреатом премии Эразма и кавалером ордена Почетного легиона. Французское правительство закажет ему роспись 20-метрового плафона в парижской Опера Гарнье, а в Лувре — исключительный случай — пройдет его прижизненная выставка. Марк Шагал проживет до 97 лет.

Дальнейший путь Малевича будет размечен совсем другими вехами: обвинение в шпионаже, тюрьма, нищета, опала, раковая опухоль, смерть в 56 лет.

В судьбе Шагала Малевич (как тут снова не вспомнить Булгакова?) сыграл роль той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. С поправкой на то, что лично Шагалу он зла, конечно же, не желал. Казимир Северинович был стихией, воплощенной идеей революции, ему было все равно кого или что ниспровергать. Репина. Серова. Шагала. Живопись как таковую.

В 1973 году Марк Шагал — уже в статусе всемирной знаменитости — посетил СССР. Но в Витебск не заехал. То ли опасался не узнать родной город. То ли, напротив, боялся, что нахлынут слишком болезненные воспоминания. Он рисовал этот город до самой смерти, витебские мотивы можно обнаружить даже на плафоне в Опера Гарнье. Однако вытеснившего его из Витебска Малевича едва ли считал врагом. В своей книге «Моя жизнь» он припоминал старые обиды многим. О Малевиче в книге — одно единственное и вполне нейтральное предложение.

Вот такой и была эта удивительная война: без ненависти, без боевых действий, без победителя. Война, которая была удивительна, в первую очередь, тем, что ее не было.