Запах Первой мировой

Попытки реконструировать запах

К столетию начала Первой мировой войны многие музеи Европы обновили свои экспозиции, перестроив или заново создав пространства, которые рассказали бы об этом грандиозном конфликте и жизни его участников на фронте и в тылу. Для создания визуальной части выставок не надо было искать какие-то особые решения.

Сохранились сотни тысяч аутентичных вещей от плакатов и газет до мундиров и вооружения, в частных и государственных архивах отложилось не меньшее количество фотоснимков, а также километры кинопленки, запечатлевшей многие важные события 1914-1918 гг. Однако для воссоздания, например, звуковой среды пришлось придумывать что-то совершенно новое, поскольку имевшиеся аудиозаписи того времени – лишь пластинки с популярными военными песнями и довольно немногочисленные речи политиков.

Другой проблемой стало воссоздание ольфакторной (т.е. связанной с запахами) картины войны. Обычно в музейных пространствах запахи стараются как можно сильнее приглушить. Скрывающиеся за витринами предметы не должны никак пахнуть, обоняние посетителей, в отличие от их зрения, слуха и иногда осязания, не должно ничего потревожить. Конечно, это искажает наше представление о войне, поскольку запах, как замечают исследователи, «сыграл ключевую роль в описании войны оставшимися в живых, и поэтому удивительно, что в интерпретации конфликта запаху было уделено так мало внимания».

В Военном музее в Дрездене, например, посетители могут открыть ящик и вдохнуть искусственно воссозданный запах окопов, описываемый самими работниками музея как «смесь земли, пороха и смерти» или же как «сладковатый, едкий аромат… с запахом чего-то горелого… не похожий ни на что прежде знакомое». Исследователи подчеркивают, что это единственный запах, который, как считает его создатель, химик и художник Сиссел Толаас, вызывает всеобщее отвращение у людей. За исключением усилий Имперского военного музея в Лондоне это, кажется, единственная попытка воссоздать запах окопов на Западном фронте.

Некоторые сильные ароматы войны могут быть повторены и представлены по отдельности. Так, в Музее битвы при Пашендейле, расположенном в бельгийском Зоннебеке, посетители могут оценить запах иприта (горчичного газа) или фосгена, а также ощутить тяжесть и неудобство тогдашних противогазов. В других музеях к этому можно добавить ароматы характерной окопной пищи – например, мясных консервов британской армии, при приготовлении которых была воспроизведена технология столетней давности.

Конечно, добавляют исследователи, «запах может вызвать определенное воспоминание», и ароматы «могут быть сильно связаны с местами и событиями прошлого, но это именно личные воспоминания, и поскольку уже не осталось никого в живых из людей, служивших на Западном фронте, способных проверить соответствие реконструкции и жизни, то подобные ухищрения теперь могут способствовать только укреплению исторической памяти» социума, но не корректному воссозданию исторического феномена. Один из авторов пишет:

«Проблема заключается в том, что мы можем только воспроизводить запахи, основанные на нашем собственном восприятии того, какие они могли бы быть… Для нас более знакомы отдельные окопные запахи, типа запаха приготовления бекона, а другие менее, например, сильный трупный запах… Но вот отвратительная смесь их всех была для того времени и пространства чем-то уникальным».

Запахи войны в воспоминаниях и художественной литературе

Действительно, если обратиться к имеющимся свидетельствам, устным и письменным рассказам о войне, то окажется, что запахи играли важную роль в жизни солдат и офицеров. Их ненавидели, их боялись, желали от них избавиться, или, наоборот, страстно желали почувствовать и сделать сильнее. Их смешение порождало удивительную атмосферу окопов, которую, видимо тщетно, пытаются воспроизвести в музеях.

Среди ароматов войны выделялись, например, ароматы пищи, которая постоянно готовилась и поедалась в окопах, блиндажах и землянках. Мясо, овощи, хлеб, кофе, спиртное непрерывным потоком шли на фронт. Однако специфическая и довольно однообразная диета вызывала у многих расстройство пищеварения. К ароматам пищи, витающим над окопами, примешивался стойкий запах фекалий. Впрочем, и пища тоже была со специфическим запахом (из романа «Огонь» Барбюса, пер. В. Парнаха):

«В нашем подземелье стоит тяжелый запах табака, вина и остывшего кофе. Едва мы переступаем порог, нам в лицо веет удушливый жар, отягченный запахом растопленного жира; этот чад вырывается каждый раз, как открывают дверь в кухню».

Британские историки собрали обширные свидетельства о сложном положении с уборными на фронте. Как они отмечают, для тех, кому даже сон и прием пищи в непосредственной близости от незнакомцев казались сложными, «дефекация в оловянные судна в открытых окопах была настоящим вызовом». Первым правилом для людей в окопах стало разделение времени еды и туалета.

Сопротивляться физиологическим позывам было невозможно, и любые пригодные для отправления надобностей места немедленно наполнялись фекалиями. Интересно, что англичане, в отличие от немцев, практически не упоминали об этой стороне окопной жизни ни в мемуарах, ни в интервью. Впрочем, эта тема прорывалась иногда в сатирических зарисовках современников (перевод автора):

Генерал, инспектируя окопы,

Воскликнул в великом гневе:

«Я отказываюсь командовать дивизией,

Которая всюду оставляет за собой испражнения».

Командование, разумеется, старалось, чтобы ни запах, ни сами экскременты не стали источником эпидемий. Устройство отхожих мест было постоянной головной болью, поскольку сделать их отвечающими всем требованиям устава и, значит, более-менее лишенными сильных запахов, и одновременно безопасными при обстрелах было очень трудно, если не невозможно. Эрнст Юнгер свидетельствовал (перевод Н.О. Гучинской и В.Г. Ноткиной):

«В пятидесяти метрах, за укреплением, находится наше походное, с точки зрения тактики не особо удачно расположенное отхожее место, представляющее собой лежащий на двух козлах, вроде петушиного насеста, широкий брус, под которым тянется длинная яма. Солдату по душе основательно угнездиться тут, то ли читая газету, то ли, на манер канареек, учреждая тут общее токовище. Отсюда по фронту тянутся все эти бродящие смутные запахи, известные повсеместно под названием «сортирный дух»».

Существовать в такой атмосфере здоровым было сложно. Солдаты разных союзных армий считали друг друга дурно пахнущими грязнулями, которые только делают вид, что заботятся о гигиене. Сторонние наблюдатели, вроде фламандских и французских крестьян, наблюдавших одновременно всех, были более объективны. Фламандцы метко заметили, что «французы жрут и срут, англичане моются и бреются, немцы дерутся как медведи и все они любят женщин» – «de Fransen eten en smeren, de Engelsen wassen en scheren, de Duitsers vechten als beren en allen zien de meisjes geeren».

Любопытно, что обращение к «запаху противника» играло большую роль в пропаганде. По словам историка Доминика Дендувена, «во Франции была широко распространена идея, что немцы распространяют отвратительный запах. Он наполнял местность, которую они занимали, даже за пределами уборных, которыми они, казалось, отмечали своё присутствие… Частные дневники, письма и статьи в печати свидетельствуют об устойчивой вере в отличительный немецкий запах. Это был глубоко укоренившийся предрассудок, который разделяли даже люди науки. Доктор Эдгар Берильон объяснял ужасный запах, исходящий от немцев, как результат эмоциональной несдержанности, вызывавшей чрезмерное потоотделение. Согласно французскому медицинскому светилу, это была расовая характеристика противника, которая иллюстрировала звериную природу последнего». Французские фронтовики, тем не менее, замечали и свой собственный боевой аромат (Барбюс):

«– Ну и никудышная квартира! – восклицает он, покачивая маленькой, словно недоделанной, головой, — я почти и не дрых; уже засыпал, да помешали… проснулся… Не от шума, а от запаха. Сменяли сто двадцать девятый полк. Да-а, все эти парни шагали у самой моей морды. Я и проснулся: так ударило в нос. Мне это знакомо. Я часто просыпался в окопах от густой вони, которая тянется за проходящим отрядом».

Одним из привычных запахов битвы стал запах отравляющих газов, активно применявшихся противниками. Эрнст Юнгер свидетельствовал: «Мой обратный путь был осложнен раздражающим газом английских снарядов с неприятным запахом гнилых яблок, пропитавшим землю и вызвавшим у меня слезы». Ему вторит Анри Барбюс: «Над полями носится запах серы, черного пороха, палёных тряпок, жжёной земли».

Но самым ужасным оказывался запах разлагающейся плоти. Возможно, чтобы как-то перебить его, солдаты и курили, помимо других причин, невероятное количество сигарет – их запах тоже постоянно висел в окопах. На ничейной земле лежало много трупов, оставшихся после атак и источавших невероятное зловоние. Уже упоминавшийся Эрнст Юнгер рисует такую картину:

«Над руинами, как и всюду над опасными зонами этой области, стоял густой смрад разлагающихся трупов, ибо огонь был таков, что о погибших уже никто не заботился. Речь шла о жизни и смерти, и когда я, проходя здесь, ощутил этот запах, то нисколько не удивился, – он был неотъемлемой принадлежностью данной местности. Впрочем, это тяжелое и сладковатое дыхание вовсе не казалось омерзительным; более того, оно возбуждало, смешиваясь с едкими парами взрывчатки, – то было состояние восторженной прозорливости, какое может вызывать только величайшая близость смерти».

Удивительный рукотворный ландшафт Первой мировой войны обладал не только необычными визуальными свойствами, отличался не только грохотом орудий и постоянным щёлканьем выстрелов – его отличала ещё и аура неистребимого запаха, избавиться от которого мечтали все фронтовики.