Фобии советских учеников: какие книги убрали из школьной программы?

Все мы в детстве боимся чего-то, иногда реального, иногда иррационального. Бывают «общие» страхи — потери близких, смерти, высоты, темноты. Позже к ним присоединяются более взрослые. Но отдельно стоят страхи перед художественными произведениями — книгами и фильмами.

В советское время триллеров на экране или по телевизору нам не показывали, а книг мы читали достаточно. Среди них были ну очень страшные сказки Гауфа, некоторые из сказок братьев Гримм, Андерсена, Гофмана. Чем богаче была домашняя или соседская библиотека, тем больше была вероятность прочесть еще один детский триллер.

Но самые страшные лично для меня произведения мы проходили в школьные годы чудесные. Что ни произведение, то ужас и безысходность. Приведу список навскидку, а потом расскажу, чего больше всего на свете в течение нескольких школьных лет боялась я.

«Муму» — из всех замечательных лиричных произведений великого писателя Ивана Сергеевича Тургенева в начальной школе мы подробно разбирали именно этот рассказ. Не один день смаковали подробности, писали план сочинения на тему. Если бы не школьная программа, я бы к этому произведению и не прикоснулась.

«Мальчиш-Кибальчиш» — гайдаровского Тимура с его командой вынесли на внеклассное чтение, а вот этот ужастик мы должны были чуть ли не наизусть учить. Кстати, чему он был посвящен?

Из Википедии:

«Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове» — художественное произведение советского писателя Аркадия Гайдара. Впервые сказка опубликована в апреле 1933 года в газете «Пионерская правда» под названием «Сказка о Военной тайне, Мальчише-Кибальчише и его твердом слове.

Вот здорово, даже в нашем детском «главном печатном органе» был опубликован этот страшный рассказ о мальчике, который представлял передовой класс товарищей-мальчишей и разоблачил подлого Мальчиша-Плохиша. Тот в отместку поджёг склад с боеприпасами хороших мальчишей и помог врагам-буржуинам схватить главного.

И заковали Мальчиша в тяжёлые цепи, и посадили в каменную башню, и был отдан приказ пытать Мальчиша-Кибальчиша самой страшной Мукой, чтобы выпытать у него Военную Тайну Красной Армии. Но тот оказался стойким оловянным солдатиком и только рассмеялся в лицо врагам.

Красная Армия, конечно, и ворвалась, и разгромила, но было уже слишком поздно — Мальчиш-Кибальчиш погиб, но память о нём осталась:

Плывут пароходы — привет Мальчишу!

Пролетают лётчики — привет Мальчишу!

Пробегают паровозы — привет Мальчишу!

А пройдут пионеры — салют Мальчишу!

«Легенда о Данко» повествует о герое третьей части рассказа Максима Горького «Старуха Изергиль».

Некий юный и самоотверженный Данко живет в мире, где люди думают только о себе, где потеряли свет в душе и не способны осветить себе его сами (эти слова можно отнести к каждому второму из нас). Но Данко не такой, он не думает о себе, а помнит о тех, кто рядом. Не задумываясь, вырывает из груди свое пылающее сердце и дарит людям свет. Еще один Кибальчиш.

«Медный всадник» — у А. С. Пушкина немало страшилок для неокрепших детских умов, но меня и многих одноклассников пугал именно этот страшный Командор, памятник Петру I. Вот как вкратце описывает сюжет Валерий Брюсов:

Расстроенному воображению Евгения представилось, что медный всадник разгневался на него… и погнался за ним на своём бронзовом коне. Через несколько месяцев после того безумец умер.

Любой на месте героя повести тоже обезумели бы от ужаса, если бы перед ним предстало такое видение. Книжку хотелось поскорее захлопнуть, но надо было читать и пересказывать.

«Лесной царь» — баллада Иоганна Вольфганга фон Гёте (1782 г.) в переводе Василия Жуковского, в которой рассказывается, как отец с маленьким сыном скачут на коне через лес в непогоду (в самое неподходящее время, вечерней порой). Сыну мерещится, что его манит к себе лесной царь, отец пытается объяснить, что это всего лишь плод воображения мальчика. Отец не отреагировал даже на крик сына, когда тот закричал, что лесной царь нагнал его. Когда они наконец доезжают до дома, отец обнаруживает, что ребёнок мёртв. Кстати, дух ли убил ребенка, или это был бред его больного воображения, не детализируется.

Чем не хоррор для школьника? Однако после детального разбора по полочкам и написания очередного сочинения становится уже не страшно, а скучно.

И, наконец, мой личный ужастик, от воспоминания о котором долгое время мурашки ползли по спине.

Это произведение на всех школьных утренниках и показах читала громовым голосом моя одноклассница Наташа Машенкина, крупная и высокая, с длиной русой косой. Поскольку читать ей приходилось на выступлениях долгих пять лет, то и образ она оттачивала: косу по-разному закидывала, металла в голосе подпускала, местами завывала, как иерихонская труба, местами понижала голос до шепота.

Это было стихотворение «Смерть пионерки» Эдуарда Багрицкого, написанное им в 1932 году, то есть в то время, когда в стране свирепствовал голод из-за раскулачивания и изъятия у селян продовольствия. Друг поэта, писатель Исаак Бабель, писал о нем очень тепло: «в светлом будущем все будут состоять из одесситов, умных, верных и весёлых, похожих на Багрицкого». Но ничего из «светлого» Багрицкого школьники не учили, а заучивали отрывок из «Смерти пионерки».

Судя по причитаниям матери над умирающей от скарлатины дочерью, лирическая героиня стихотворения — девочка Валя — происходила из семьи «кулаков», у которых отнимали нажитое, ссылали или расстреливали. Но на уроках упор был другой: пионерка Валя даже в бреду отталкивала от себя религиозный крестик, благодаря чему и вошла в ранг пионеров-героев. Хотя как можно смерть от скарлатины превратить в гибель за дело коммунизма?

Кстати, это стихотворение, прозвучавшее в исполнении молоденькой Галины Польских в фильме «Дикая собака Динго», не произвело на меня такого страшного впечатления, как чтение Наташи.

Приведу стихотворение полностью, потому что тот, кто не учился в мои годы, не имел несчастья слышать эти строки, в сокращенном же виде они не так поражают воображение:

Грозою освеженный,
Подрагивает лист.
Ах, пеночки зеленой
Двухоборотный свист!

Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.

Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек.

Говорить не можешь —
Губы горячи.
Над тобой колдуют
Умные врачи.

Гладят бедный ежик
Стриженых волос.
Валя, Валентина,
Что с тобой стряслось?

Воздух воспаленный,
Черная трава.
Почему от зноя
Ноет голова?

Почему теснится
В подъязычье стон?
Почему ресницы
Обдувает сон?

Двери отворяются.
(Спать. Спать. Спать.)
Над тобой склоняется
Плачущая мать:

Валенька, Валюша!
Тягостно в избе.
Я крестильный крестик
Принесла тебе.

Все хозяйство брошено,
Не поправишь враз,
Грязь не по-хорошему
В горницах у нас.

Куры не закрыты,
Свиньи без корыта;
И мычит корова
С голоду сердито.

Не противься ж, Валенька,
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.

На щеке помятой
Длинная слеза…
А в больничных окнах
Движется гроза.

Открывает Валя
Смутные глаза.

От морей ревучих
Пасмурной страны
Наплывают тучи,
Ливнями полны.

Над больничным садом,
Вытянувшись в ряд,
За густым отрядом
Движется отряд.

Молнии, как галстуки,
По ветру летят.

В дождевом сиянье
Облачных слоев
Словно очертанье
Тысячи голов.

Рухнула плотина —
И выходят в бой
Блузы из сатина
В синьке грозовой.

Трубы. Трубы. Трубы
Подымают вой.

Над больничным садом,
Над водой озер,
Движутся отряды
На вечерний сбор.

Заслоняют свет они
(Даль черным-черна),
Пионеры Кунцева,
Пионеры Сетуни,
Пионеры фабрики
Ногина.

А внизу, склоненная
Изнывает мать:
Детские ладони
Ей не целовать.

Духотой спаленных
Губ не освежить —
Валентине больше
Не придется жить.

Я ль не собирала
Для тебя добро?
Шелковые платья,
Мех да серебро,

Я ли не копила,
Ночи не спала,
Все коров доила,
Птицу стерегла, —

Чтоб было приданое,
Крепкое, недраное,
Чтоб фата к лицу —
Как пойдешь к венцу!

Не противься ж, Валенька!
Он тебя не съест,
Золоченый, маленький,
Твой крестильный крест.

Пусть звучат постылые,
Скудные слова —
Не погибла молодость,
Молодость жива!

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.

Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.

Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.

Возникай содружество
Ворона с бойцом —
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.

Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла.

Чтобы в этом крохотном
Теле — навсегда
Пела наша молодость,
Как весной вода.

Валя, Валентина,
Видишь — на юру
Базовое знамя
Вьется по шнуру.

Красное полотнище
Вьется над бугром.
«Валя, будь готова!» —
Восклицает гром.

В прозелень лужайки
Капли как польют!
Валя в синей майке
Отдает салют.

Тихо подымается,
Призрачно-легка,
Над больничной койкой
Детская рука.

«Я всегда готова!» —
Слышится окрест.
На плетеный коврик
Упадает крест.

И потом бессильная
Валится рука
В пухлые подушки,
В мякоть тюфяка.

А в больничных окнах
Синее тепло,
От большого солнца
В комнате светло.

И припав к постели,
Изнывает мать.
За оградой пеночкам
Нынче благодать.

Вот и все! Но песня
Не согласна ждать.
Возникает песня
В болтовне ребят.

И выходит песня
С топотом шагов
В мир, открытый настежь
Бешенству ветров.

Слава Богу, с 1990-х «Смерть пионерки» исключили из школьной программы, чем перестали мучить впечатлительных школьников.