Как первая женщина-врач Элизабет Блэкуэлл открыла девушкам дорогу в медицину

1847 год, Женева, штат Нью-Йорк. Почти двадцать лет до нашествия в швейцарскую Женеву российских студенток, которые сделают женское высшее образование массовым и обычным. В медицинском университете поставлен на голосование вопрос принятия на обучение двадцатишестилетней квакерши по имени Элизабет Блэкуэлл. Голосуют не преподаватели — сто пятьдесят студентов. Если хоть один будет против увидеть рядом с собой на лекциях женщину, Блэукэлл получит отказ в приёме.

В то время словосочетанием «женщина-врач» обозначали акушерок, занимающихся абортами. Представить, чтобы женщине доверили действительно лечить что-то, а не, максимум, ухаживать за больным, казалось невозможным. Почти везде Блэкуэлл прямо говорили, что ей никогда не выдаст диплом ни один университет или колледж. Элизабет понадеялась на продвинутые нравы Нью-Йорка, штата, который, казалось, предпочитал глядеть в будущее, а не жить прошлым.

«По крайней мере, это будет забавно," сказал один из студентов, когда парни обсуждали предстоящее голосование. «Лучшая шутка в истории университетов». Мысль его соученикам понравилась. На следующий день за Блэкуэлл проголосовали все.

Но первая же лекция чуть не довела Блэкуэлл до слёз. Студенты недоумевали: «В чём дело, мисс?» Элизабет призналась, что ничего не понимает. Отчасти из-за нехватки подготовки, а отчасти из-за того, что ничего не слышит: на лекциях стоит настоящий гомон. Действительно, при отсутствии базы лекции шли впрок, только если очень внимательно их слушать. На следующей лекции профессора были поражены: в аудитории стояла тишина, только поскрипывали перья по тетрадям. Студенты решили не отнимать у Блэкуэлл выданный ей шанс учиться.

Нельзя сказать, что всё проходило гладко. Многим хотелось в обмен на понимание получить хотя бы дружбу странной девушки — а она на всякий случай всех дичилась: не так-то уверенно чувствуешь себя единственной женщиной в толпе мужчин! На уроке анатомии, посвящённом размножению, профессор велел Блэкуэлл покинуть аудиторию, мол, такое не для женщин. Элизабет отшутилась, и студенты, умея оценить остроумие, поддержали её намерение остаться.

23 января 1849 года Элизабет Блэкуэлл стала первой женщиной, достигшей степени доктора медицины в Соединенных Штатах. В местной прессе это стало новостью, и газетчики подали её очень доброжелательно: ещё бы, медицинский диплом, впервые выданный женщине в США, делал их город уникальным. На церемонии присвоения учёной степени декан, доктор Чарльз Ли, встал и отвесил выпускнице поклон. А ведь несколько лет до того она слышала от врачей, что есть только один способ для неё получить медицинское образование: переодеться мужчиной и потом всю жизнь практиковать под мужским именем…

Странное семейство производителя сахара

Сэмюэль Блэкуэлл был определённо странным человеком. Своих девятерых детей он никогда не порол и не разрешал из пороть. Их прегрешения со строгим видом записывались в чёрную книжечку. Когда проступков накапливалось много, ребёнка отправляли пересиживать семейный обед на чердаке. Наказания страшнее этого не практиковались, что в двадцатых годах девятнадцатого века было редкостным гуманизмом и даже вольнодумством: что вырастет из детей, не привыкших бояться?

Для дочерей нанимали столько же учителей, сколько для сыновей. Одной гувернантки Блэкуэлл считал недостаточно. Ещё одна причуда, вызывавшая недоумение. Что будут делать девочки со своей учёностью?

Владея заводом по производству сахара, Блэкуэлл очень быстро узнал, откуда берётся тростник, в каких условиях он добывается, и в сердце его поселилась ненависть к рабству. Он становился всё активнее в кругах реформистов и аболиционистов, в его доме собирались другие противники рабства, волонтёры, которые помогали рабам бежать на свободу и начинать новую жизнь. Наверное, не очень удивительно, что при такой активности завод мистера Блэукуэлла вдруг случайно загорелся и сгорел дотла.

Сэмюэль велел домашним не унывать. Всё равно он подумывал оставить производство тростникового сахара и заняться разведением сахарной свеклы — чтобы не поддерживать рабовладельцев. А пока что была объявлена строгая экономия. Учителя и прислуга получили расчёт. Девочки учились латать одежду, мальчики — чинить обувь. Все вместе Блэкуэллы переехали в другой штат.

Увы, новому проекту Сэмюэля не суждено было воплотиться в жизнь. Буквально через три недели после переезда отец семейства умер от холангита на глазах своих домашних. По видимости, у него давно был хронически воспалён жёлчный пузырь, и из-за стресса или смены климата воспаление вошло в острую форму. Быть может, эта жуткая смерть стала одной из причин, по которой Элизабет задумалась о медицине. Ей было семнадцать лет.

Наконец-то учёность дочерей пригодилась. Старшие Анна, Марьян и Элизабет открыли школу для девочек.

Об аболиционизме пришлось на время забыть. Нужно было выжить и расплатиться с долгами, поднять на ноги младших сестёр и братьев. Школа продержалась четыре года. Местные жители объявили ей бойкот, когда узнали, что беспокойная Элизабет оставила епископальную церковь и начала посещать унитарную. Девушкам пришлось перейти к частному репетиторству.

Тихая бунтарка

Смена церкви была только частью общих поисков Элизабет. Она чувствовала, что всё в её жизни устроено как-то не так, и металась, пытаясь отыскать некую точку комфорта. Она наконец-то столкнулась с тем, что женщина в глазах общества — существо второсортное: мысль и ощущение, от которого её тщательно прежде оберегали родители, вплоть до того, что не давали ей общаться с детьми из других семей. Она задумалась о правах женщины.

Вопрос религии и религиозной свободы тоже занимал ей. Она посещала богослужения разных конфессий, от квакерских до иудейских. Когда старшая сестра устроила Элизабет преподавать в школе в Кентукки, Элизабет ехала, окрылённая возможностью увидеть что-то новое… И столкнулась со всем старым, что было ей так ненавистно. Особенно её поразило обращение с чернокожими. Наблюдать обыденное унижение и насилие она не смогла и, несмотря на завязавшуюся дружбу с ученицами, покинула Кентукки.

В Цинцинатти она пошла к своему священнику и сказала ему странную вещь: она хочет стать врачом. Элизабет говорила об этом, как о чём-то почти невозможным, но священник, сам врач по образованию, неожиданно её поддержал.

Но как это вообще возможно? Где женщине дадут учиться и где взять деньги на обучение? Элизабет стала давать уроки музыки. Накопить ей нужно было почти баснословную сумму: три тысячи долларов, и девушка себя не жалела. Она теперь открыто стала посещать собрания аболиционистов. На пути, на который она вступила, было нечего уже бояться противостояния общества. Никакого другого отношения впереди Элизабет не светило.

Она рассылала письма по медицинским колледжам и разговаривала с врачами-преподавателями. Как ни странно, в их среде она встретила больше понимания, чем у обывателей: в самой идее женщины-врача многие не находили ничего крамольного. Но, объясняли они, общественные предубеждения делают невозможным ни обучение, ни карьеру. Единственный способ обойти их, похоже — переодеться мужчиной.

Элизабет находила его неподходящим. Она хотела обучаться именно как женщина и работать тоже под собственным именем. Она была такой же мечтательницей, как её покойный отец.

Наконец, она добралась до медицинского колледжа в городке с европейским названием Женева, в штате Нью-Йорк. После множества отказов она уже не была переполнена надеждами, скорее — полна упрямства пробовать, и пробовать, и пробовать. Когда она ждала голосования студентов, она знала, что вероятность того, что найдётся тот единственный, кто проголосует против, не просто велика — возможно, проголосуют против все. Но студенческое братство внезапно приняло в свои ряды и сестру.

«Если в этом участвует Блэкуэлл — то не участвуем мы»

Блэукэлл прожила долгую жизнь — почти девяносто лет. Полученный диплом не стал для неё концом проблем. Чтобы её право на звание доктора признавали в США, она пошла на хитрость — получила стажировку в Британии, где ей пришлось тоже хитрить, утверждая, что раз уж она получила диплом в США, значит, всё в порядке с её признанием как врача. Очередной американский закон признавал право на практику за теми докторами, что практиковали не только в США, но и в Британии до 1858 года. Значит, право получала и Блэкуэлл.

Ей хотелось стать хирургом, но, работая с инфекционным заболеванием глаза в больнице у одного ребёнка, она сама заразилась и на один глаз ослепла. С мечтой пришлось расстаться. Ей не раз пришлось объяснять во время обходов в британском госпитале, что она-то и есть врач и что да, больные именно ей должны рассказывать о своём состоянии.

Помимо прочего, врачебная практика открыла ей факт: медицина очень мало, практически как чем-то второго плана, занимается вопросами здоровья женщин и девочек, не только в области гинекологии, но и вообще. Симптомы болезни могли списывать, например, на истеричность.

В США Блэкуэлл открыла собственную клинику, куда принимала женщин, умудрившихся получить медицинское образование, начиная с Марии Закревской, дочери мятежного поляка, выросшей в Берлине — Закревская стала верной соратницей Элизабет. В той же больнице обучали медсестёр. Кроме того, Блэкуэлл выпустила книгу, которая объясняла женщинам, как устроен их организм, как развивается девочка-подросток, и готовила к материнству — что считалось тогда излишним. Клиника преуспевала.

Когда в США началась Гражданская война, Блэкуэлл и её соратницы приняли самое деятельное участие в организации медицинской помощи бойцам. И тут же столкнулись с сопротивлением мужской врачебной организации. Предполагалось, что для ухода за ранеными надо подготовить много медсестёр. Мужчины заявили: если в этом участвует Блэкуэлл — то не участвуют они. Тем не менее, в конечном итоге именно клиника Блэкуэлл, как уже имеющая такой опыт, готовила сестёр милосердия для фронтовых госпиталей.

После войны при клинике открыли медицинский колледж, принимающий женщин, причём инновационного характера: вместо двух лет там обучали четыре года, серьёзно расширив объём клинической практики.

Элизабет умудрилась открыть медицинскую школу для женщин и в Лондоне, но уже через три года оставила её на партнёршу. К пятидесяти шести годам, после стольких лет постоянной борьбы, она уже чувствовала себя измотанной. По счастью, у неё была возможность жить за счёт своей доли в американских клинике и колледже. В пожилом возрасте она стала одержима идеей нравственности, утверждала, что болезни происходят из-за грехов, а не микробов, и выступала против любых способов предохранения, кроме расчёта цикла. Впрочем, самое главное в жизни она уже сделала, так что ей можно было простить уже любые причуды.