Одна жизнь, одна смерть и три стихотворения афганской поэтессы Надии Анжуман

Швейный кружок для девочек

В девяностых годах Герат, древний город Афганистана, город, славный своими средневековыми поэтами, находился под властью радикального движения талибов. Кроме звертств, талибы были известны тем, что не позволяли девочкам и девушкам учиться, полагая это безнравственным. Женщине любого возраста дозволялось только быть покорной и трудиться. Так, разрешены были швейные кружки. Один из таких кружков располагался в доме университетского профессора литературы Мухаммада Али Рахьяба, отца трёх дочерей.

До прихода к талибов к власти две из дочерей Рахьяба уже начали делать свою карьеру: одна была подающей надежды журналисткой, другая — начинающей писательницей. Талибы обрушили все их надежды. Теперь девушкам Рахьяб оставалось только собираться вместе с другими девицами Герата, весь день шить и… Читать классику мировой литературы.

Швеи читали вслух по очереди, рассказы и стихи, романы и повести; они погружались в миры Диккенсы, Бальзака, Толстого, старых персидских поэтов. Программу для чтений подбирал лично профессор. Если бы талибы узнали, что творится за его стенами, и ему, и всем участницам этого тихого тайного литературного курса было несдобровать.

Багровый цветок

Среди посетительниц швейного кружка была девочка-подросток из пуштунской семьи по имени Надия. Её очень вдохновляла поэзия старых мастеров слова Герата. Как только талибов вытеснили из города, она поступила в университет в Герате. В годы обучения вышла замуж. Как всем казалось, по большой любви — и человеческой, и к искусству: у мужа был диплом как раз по литературе. В свой последний год обучения издала книгу стихов «Багровый цветок» (или «Тёмный цветок»). Книга моментально стала популярна среди ираноязычных читателей, как в Афганистане, так и в соседних странах.

У Надии были талант, слава, молодость, муж и маленький ребёнок. Казалось, ей и мечтать больше не о чем. Но через несколько месяцев после публикации книги муж привёз её труп в больницу, чтобы засвидетельствовать смерть. По всем признакам, Надию долго избивали, однако её муж утверждал, что она от стыда проглотила яд. Вот только врачи, хорошо знавшие её имя, не поверили и не стали молчать.

Очень быстро мир узнал, что в Герате умерла поэтесса Анжуман. Предполагаемого убийцу арестовала полиция, но вскоре… Просто отпустила. Родственники Надии отказались дать разрешение на вскрытие тела, и полиция осталась без доказательств убийства. «Мир не знал такой потери с убийства дона Федерико,» писали об Анжуман любители поэзии на западе. «Это было убийство чести,» утверждали на востоке. Но что она сделала, Надия, чтобы заслужить в глазах семьи такую страшную смерть? Ответ один: она просто была собой.

Афганская дева

Надия не застала мирных дней Афганистана. Она родилась на излёте христианского 1980 года (по мусульманскому исчислению, в начале 1401 года, в месяце сафаре, который многие считают зловещим месяцем). В стране шла первая гражданская война — с участием советских войск. С гор прилетали звуки перестрелки. Под них Надие доводилось засыпать множество раз.

Герат некогда был персидским городом. В персидской традиции стихи занимают особое место. Вовремя сказанные строки, уверял профессор Рахьяб, могут остановить ссору в семье или конфликт в поселении. Но это не значит, что семья Надии обрадовалась, поняв, что девушка становится поэтессой. Сначала родные совсем не поддерживали Надию, и единственное, что она от них получила — отсрочку брака до двадцати лет, в то время, как девочек вокруг выдавали замуж в четырнадцать и пятнадцать.

При талибах женщине запрещалось не только болтать или читать вслух (и не вслух тоже). Ей запрещалось смеяться, стучать подошвой или каблуками обуви, поднимать глаза на случайного прохожего — за машинальный, бездумный взгляд женщину могли жестоко покарать «за распутство». Позже одно из стихотворений Надии, «Неважно», станет популярной песней под названием «Афганская дева» — оно о тюрьме молчания, которую заставляли выстраивать вокруг себя афганок.

Надия закончила женскую школу имени поэтессы Махджубе Херави, после которой стала одной из первой девушек-студенток университета Герата. На момент смерти она была на третьем курсе. Сборник, в считанные дни сделавший её знаменитой, состоял преимущественно из газелей — стихотворений сложной твёрдой формы (на другие языки газель обычно переводят чуть более свободно, с сохранением структуры из раздельных двустиший и сквозной рифмовкой чётных строк).

Некоторые из них рассказывали о любви; впрочем, было трудно понять, идёт ли речь о любви земной или газель написана скорее в суфийском духе, где прекрасный возлюбленный означает Аллаха, а жажда встречи — духовные поиски. В любом случае, семья мужа посчитала непристойным привлечение женщиной такого внимания. «Твоя обязанность — смыть этот позор,» заявили родственники мужу Надии. В Афганистане это означает — убить. Так двадцатипятилетней женщине, в жизни не сотворившей зла ни одному из людей, подписали смертный приговор. Её поступок — публикация книги — был не просто позором; он показал, что она сама — позор. Поэтесса, чьё имя теперь повторяют тысячи мужских губ.

Газели Анжуман

После смерти стихи Надии переводили по всему миру. Горстка энтузиастов сделала ряд подстрочных переводов с пушту на английский, которыми можно было пользоваться для дальнейших переводов на любой другой язык, уже в поэтической форме. Другие энтузиасты переводили уже с английского на языки своих стран. Афганскую деву не удалось заставить молчать. В нашей статье публикуются её пока что первые и единственные переводы на русский, сделанные специально для этой статьи.

Ночные стихи. Газель

Ночь сошла — и стихи разжигают мой ум.
Расплетает мне голос пожар моих дум.

Есть ли в мире огонь, утоляющий жажду?
Аромат, кровь гоняющий ветру, найду?

С горных пиков желанья каких, я не знаю,
Свежий воздух под солнечным жаром подул…

Из-за облака — свет и лучистый, и чистый,
Так зачем я рыдаю тогда, как в бреду?

Моя птица-молитва гнездится у неба;
Каждый вздох выпускаю изо рта, как звезду.

Слёзы падают в книгу на каждое слово.
Посмотри, как напрасны они, ко стыду!

После века покоя рождаются снова
В голове моей мысли, и суда тихо ждут.

Не врывайся же, утро, под шёлк моей грёзы.
Я ночи отдана — госпоже моих дум.

Неважно. Газель

Песни стали напрасны — так писать их к чему?
Я покинута временем, пою ли, молчу.

Соки слов стали ядом, хоть во рту не держи их.
Мой мучитель мне тушит стихи, как свечу.

Не заметит никто, я в покое ли, гибну,
Замолчала печально или тихо шучу.

В клетке горя и в путах разочарованья
Всё неважно, раз я против воли молчу.

Не стучи, моё сердце, от ветров весенних,
Мои силы иссякли, и я не взлечу.

Но, хотя иссушило безмолвие память,
Не пропала тропа моя к песен ключу.

Знайте, помните, скоро я стану свободна!
Мне тюремные стены сломать — по плечу!

Я не слабый цветок — я афганская дева,
Мне осталось кричать — и я закричу.

Песни. Газель

Выходит песня за края из чаши моих губ.
Её вином опьянена, не петь я не могу.

От слов душа моя взлетит превыше облаков,
В золу и пепел через миг слова её сожгут.

Во взгляде глаз моих слова увидев невзначай,
Забудь тотчас, я и сама тех слов не берегу.

И о любви не говори, не надо слов любви -
Мои звучат, как пожеланье гибели врагу.

Из глаз моих бежит слеза, как песня, без конца.
Твои мечты бы сорвать цветами на лугу!

В местах, где я живу, поют касыду и газель.
Но что чернит стихи мои, понять я не могу?

Слова мои, не забирайте юности моей!
Тот не поймёт песней моих, кто, как садовник, глуп.

Как странно: в письмена веков меня внесли, как есть:
И плоть, и имя, и слова, что сходят с моих губ.