Она любила Малевича, а ее сравнивали с Дали: как Заха Хадид стала главной женщиной в современной архитектуре

Строить гигантские здания, чтобы жить в крохотной квартирке

Удивила мир Заха Хадид простой, как кажется задним числом, вещью: пока все ждали, что однажды в будущем наступит время, когда здания будут белые и разных необычных форм, Хадид взяла и принялась строить такие здания. Будущее, в конце концов, это то, что мы творим в настоящем. Глядя на бесконечные белые волны, по которым всегда легко узнавались здания от Хадид, многие задавались вопросом: в каком же доме живёт она сама?

Заха жила в крохотной, полуголой лондонской квартирке, в которой полностью демонтировала кухню: во-первых, кухня была уродлива, во-вторых, кто на ней будет готовить? Точно не Заха. Она кулинарию терпеть не могла и предпочитала сначала кафешки, а потом доставку из ресторана. Годился порой и перехваченный на улице хот-дог под банку газировки.

Заха родилась в пятидесятые в Багдаде, её дом был одним из немногих модернистских домов в мусульманском городе — он выглядел, как осколок будущего, заброшенный на сонный Восток невиданным катаклизмом. Заха сравнивала свой дом с другими и постоянно придумывала, что ещё можно было бы сделать со зданиями странного. Например, почему не строить дома крышей вниз? Только снаружи, конечно, а то внутри будет очень неудобно ходить по потолку — всё время будешь задевать ногами лампу.

Родители Захи были людьми сверхпередовых взглядов. Они верили в прогресс, гуманизм и равенство полов. Девочку воспитывали, не ставя ей иных границ, кроме тех, которые требует человеколюбие.

Однажды Хадиды решили сменить мебель в квартире. Новыми предметами обстановки Заха была просто очарована: по моде шестидесятых, они были геометричны, аскетичны и ассиметричны. Девочка в этот день влюбилась в ассиметрию. Она переоформила всю комнату, так, что та выглядела как картинка в модном журнале интерьеров.

Вскоре двоюродная сестра и тётя Захи попросили оформить комнаты им тоже. Можно считать, что это были первые заказы будущей архитектора. Правда, Заха ещё даже не предполагала, что свяжет всю свою жизнь с оформлением домов изнутри и снаружи. Она сама не знала, кем хочет стать, когда вырастет.

В конечном итоге всё сложилось так, как сложилось.

После школы Заха уехала в Бейрут, после Бейрута — в Лондон, там, в Лондоне, выучилась на архитектора, стала получать и выполнять заказы, пока, в конце концов, не стала первой женщиной, награждённой самой престижной архитектурной премией — Притцкеровской. Премию вручали в Эрмитаже, в Санкт-Петербурге.

Многие обвиняли Хадид, что номинирована она была скорее из соображений толерантности (женщина и арабка одновременно!), что проекты её дороги (это правда — потому большинство её заказов приходится на богатейшие страны Востока) и непрактично используют пространство. Отвечала она только на последний сорт нападок.

Люди привыкли считать, что лучшая форма здания — прямоугольная, потому что это типичный способ использования пространства. Что же, получается, в природе неправильно используется пространство? Мир — не прямоугольный. Вы же не говорите, придя в парк: «Какой ужас, здесь совсем нет углов!»

Бралась Хадид за всё. Торговые и спортивные центры, пожарные и научные станции — какая разница? Единственный проект, за который бы она не взялась никогда, была, по её словам, тюрьма. Даже самая роскошная.

Сальвадор в помаде и серёжках

Характер Захи был настолько эксцентричен, что её порой сравнивали с Дали — так часто она удивляла людей. Например, как-то она принимала у себя в квартире важных гостей из Японии. В той самой крохотной квартирке в Лондоне. Большая часть квартирки была заставлена странными, причудливо изогнутыми белыми диванчиками. Японцы в ожидании хозяйки не знали, куда деться. Что, если это не диванчики, а арт-объекты? А если нет, то почему такие неудобные?

Хадид дождалась, пока рассядутся с грехом пополам все прибывшие, а потом, наконец, вышла к гостям, как всегда — модно одетая, ухоженная. За ней шла ассистентка, которая несла стул. Самый обычный стул о четырёх ножках и спинке.

Стул был установлен в гостиной, и на нём с удобством расположилась хозяйка квартиры.

Будучи совой, Хадид поздно вставала и поздно ложилась и совершенно забывала, что большая часть мира живёт по другому графику. Бывало, что она звонила по вопросам проекта подчинённым архитекторам, обнаруживала, что они не работают, вопила на них по телефону, на эдаких равнодушных лодырей, выслушивала испуганное бормотание, выдавала задание, клала трубку... А потом только кидала взгляд на часы и теперь уже сама испуганно шептала: «Кажется, всё-таки немного поздно...»

Заха не переносила то, что обычно называется живой природой — вылазки в лес, парк, виды лугов. Из пейзажей ей нравились пляжи. Направо до горизонта — песок и камни, налево — то же самое, впереди — море до неба, а сзади — может быть, прекрасный город, может быть, прелестный городок. В архитектуре при этом обожала именно природные линии, странные плавные обводы и наплывы и углы, похожие на сколы камня. Когда встречаешь такие пейзажи на Земле, думаешь о других планетах.

Заха и сама была будто с другой планеты. Она была из тех, кого дразнят марсианами.

Как-то раз Хадид обмолвилась в интервью, что не прочь завести ребёнка, всё равно — сына или дочь. Мир затаил дыхание: неужели может зародиться новая династия? Но быть не прочь — одно, а представлять, как вообще такое вытворяется — другое. Ну, то есть, откуда дети берутся, Заха была в курсе, но им же надо не только взяться — надо под них как-то организовывать жизнь? Хадид не умела даже толком общаться с малышнёй. Свою племянницу Рану Заха, когда видела, немедленно начинала учить рисованию: тысяча и одна хитрость работы цветными карандашами. Это был её максимум в обращении с детьми.

Учитель Захи вспоминает, что она была шокирующе эмоциональна. Когда она злилась, то начинала плакать — но не как обычные девушки. Её слёзы, по его выражению, летели в собеседника словно пули. Они были заряжены её напряжением.

Авангард, любовь её жизни

The Great Utopia 02

Как ни странно, в живописи Хадид предпочитала вовсе не «текучего» Дали, с которым её порой сравнивали. Её любовь были российские авангардисты начала двадцатого века вроде Казимира Малевича. «В русских авангардистах меня привлек дух отваги, риска, новаторства, стремления ко всему новому и вера в мощь изобретательства», — откровенничала архитектор.

Самой ей очень нравилось чертить по бумаге линии и расставлять пятна; между вырисовыванием концепции на компьютере или вручную на листах ватмана она предпочитала ватман. От процесса рисования она получала огромное удовольствие.

Приниципы Захи в архитектуре были довольно просты.

Во-первых, не существует нейтральных пространств. Это нонсенс, попытка выдать желание за действительное. Любое пространство взаимодействует с визуальным опытом человека и собственной историей, спорит или союзничает с ландшафтом и окружающими зданиями.

Во-вторых, нет ничего страшного в импровизации. Детали можно менять на ходу, пока тебе ясна концепция в целом. Просто следуй идее, так или этак.

В-третьих, здания интересны тем, что всегда могут преподнести сюрприз. Повороты, укромные уголки несут в себе неожиданность. Эту неожиданность обязан в деталях предусмотреть архитектор.

Наконец, любое помещение должно быть просто приятно для того, кто внутри, таково предназначение помещений.

Что касается личной жизни, то о ней Заху спрашивали чуть ли не чаще, чем об архитектуре и взглядах на общество. «Вы пожертвовали семьёй ради карьеры?» Хадид пожимала плечами: ей никогда не доводилось делать выбор. Жизнь шла так, как шла. И дошла до неплохой точки. Умереть, пусть и в шестьдесят пять лет, от сердечного приступа в Майами, оставшись признанным авторитетом, всемирной звездой, не успев увидеть заката своей славы или почувствовать творческую немощь — не худший вариант.

«Мир будет скучать по ней. Я буду скучать по ней», — написал, узнав о её смерти, Карл Лагерфельд, и под этими словами могли бы подписаться многие.