Язвительный странник Николай Лесков: «я хочу бичевать и мучить»

Николай Лесков поздно пришел в литературу: первые статьи он опубликовал лишь в 26 лет. За свои произведения он несколько раз лишался работы и оказывался в сильной нужде. Публика обижалась на него за критику в свой адрес и «наказывала» писателя самым жестоким образом — молчанием. Среди современных ему литераторов Лесков был одинок, и только в XX столетии в творчестве Алексея Ремизова, Бориса Зайцева, Евгения Замятина и Игоря Шмелева нашел отражение его удивительный талант.

Язвительный изгой

Всю жизнь Николай Лесков работал над собой, боролся со своими «несчастными настроениями», горячностью, которые не раз навлекали на его голову неприятности и тяжело сказались на всей судьбе писателя.

«Меня считают, кажется, не за самого дурного и не за самого злого человека, но зло во мне есть, — сокрушался в письме к издателю Алексею Суворину Лесков. — Это-то и есть, что вы обозначаете словами „подмывает“. Я это чувствую, и приписываю скверным навыкам и примерам, и остерегаюсь, но еще мало успеваю».

В раннем рассказе Лескова «Язвительный» показана трагичная ситуация: мужики взбунтовались против англичанина-управляющего и готовы идти на каторгу, лишь бы он не возвращался к ним в деревню. На допросах все как один отвечали, что вина управляющего в том, что он «язвительный». Управляющий не сек крестьян, но за провинности публично стыдил их, а крестьяне не могли терпеть морального унижения.

Лесков и сам был таким «язвительным», начиная с разоблачительных статей в киевской газете и заканчивая рассказами, написанными в конце жизни. За это писатель часто был гоним и не раз подвергался травле в прессе.

Так, за разоблачительные публикации о взяточничестве (классический, можно сказать, сюжет) Лескова уволили с должности киевского следователя по криминальным делам. Несколькими годами позже требование писателя на страницах «Северной пчелы» подтвердить или опровергнуть слухи о причастности петербургских студентов к поджогам общество расценило как провокацию и донос. Император Александр II тоже обратил внимание на дерзкую публикацию.

Лесков оказался виноват со всех сторон, и журнал спешно отправил опального литератора в длительную командировку-изгнание. Три месяца писатель отбивался от сыпавшихся на него нападок… Вот так и родился у него план «отомщевательного романа» «Некуда», глубоко личностного, желчного, с массой карикатур на своих обидчиков. Публикация романа только ухудшила положение Лескова, сделав его литературный путь не просто сложным, а по-настоящему мучительным. Этот путь был похож на скитания лесковского «очарованного странника» Ивана Флягина. Что же искал писатель, путешествуя через многообразие литературных сюжетов и характеров? Праведную Россию. 

В поисках праведников

Николай Лесков верил, что праведниками держится земля русская, а потому искал их в жизни и изображал в литературе. Этому способствовал опыт работы писателя в конце 1860-х гг. в фирме своего дяди «Шкотт и Вилькенс». Контора занималась тем, что сегодня назвали бы аутсорсингом, то есть принимала заказы на самую разную деятельность: от варки самогона до изготовления селитры и паркета. По делам фирмы Лесков объездил всю Россию, напитался впечатлениями на долгие годы вперед. «Это самые лучшие годы моей жизни, когда я много видел и жил легко», — вспоминал писатель. Кстати, находил своих праведников Лесков среди всех сословий: крестьян, мещан, дворян, купечества, духовенства.

В 1870-е годы в творчестве Николая Лескова возник целый цикл рассказов о «праведниках»: «Однодум», «Кадетский монастырь», «Несмертельный Голован», «Инженеры-бессеребреники», «Пугало», «Человек на часах» и др. Праведники Лескова — люди, которые постигли истину жизни и несут ее по свету. Истина жизни, по Лескову, заключена в постоянной готовности помочь ближнему, в сострадании и бескорыстном служении людям, в «беззаботливости о себе».

Например, герой «Человека на часах» оставил свой пост, чтобы спасти утопающего. Переживая за нарушенную присягу, промокший часовой вернулся на пост и постарался скрыть свою поступок. В результате офицер, выдавший себя за спасителя, получил награду, а солдат, нарушивший свой долг, — 200 розог.

Праведники Лескова не заботятся о внимании к своим добрым делам и именно они, по мнению писателя, «берегут душу России». Однако видел Лесков и темные, и страшные стороны современной жизни. Таков уж был его язвительный взгляд.

Не видя «попов великих»

Лесков одним из первых пристально вгляделся в жизнь церкви, которая так мало волновала русскую литературу. «В новом колене слуг алтаря я не вижу „попов великих“», — писал он в июне 1871 года.

Поискам праведников среди духовенства посвящен роман «Соборяне». Главный герой романа протопоп Савелий Туберозов — «великий поп», лесковский идеал духовного служения, который писатель видел в «отходящей России», но не находил в современной церкви. Писатель не скрывает своего критического отношения к современным священникам, «чиновникам от церкви». С годами оно будет только укрепляться.

Гнев церкви вызвал рассказ «На краю света», в котором подвергались сомнению методы крещения народов севера, однако Лесков, что называется, «закусил удила». «Мелочи архиерейской жизни» официальная пресса сочла «дерзким памфлетом на церковное управление в России». Изображение Лесковым «закулисья» церковной жизни было воспринято как величайшая дерзость. Скандал получил развитие с появлением очерка «Поповская чехарда и приходская прихоть» (1883).

Николай Лесков намеревался продолжить высмеивание пороков священнослужителей, но давление цензуры оказалось слишком сильным. В результате писателя уволили из Министерства народного просвещения.

В 1889 году у Лескова случится первый приступ сердечной астмы из-за запрещения очередного тома его первого собрания сочинений. В книге были собраны «Мелочи архиерейской жизни» и другие произведения о духовенстве. Боли в сердце сопровождали писателя до последних дней его жизни.

«Совпадение» с Толстым

В середине 1880-х гг. Лесков сблизился со Львом Толстым, и это пытались истолковать как «толстовство» писателя. Однако сам он это отрицал.

«Я именно „совпал“ с Толстым, а не „вовлечен“ им, — не раз подчеркивал Лесков. — Я ему не подражал, а я раньше его говорил то же самое, но только не речисто, не уверенно, робко и картаво».

В личности Толстого Лесков увидел не только гениального писателя, но и одного из тех праведников, которых он так часто изображал в своих произведениях. «Толстовцев» же писатель с самого начала отделял от личности автора «Войны и мира», в домашнем кругу не раз подчеркивал: «Льва Николаевича Толстого люблю, а толстовцев — нет».

Однако не прошло и двух лет личного знакомства с Толстым, как Лесков заметил в переписке: «Лев Николаевич не творит милости, которая сейчас нужна… Он только дает надлежащий тон настроению ума человека, когда у того в брюхе голодно и на столе холодно. Это так и пошло по России, и надо сознаться, что это обгоняет и пересиливает прекрасные трактаты о духе и настроении».

В одном из последних своих рассказов «Зимний вечер» Лесков со свойственной ему язвительностью так прошелся по «толстовству», что Софья Андреевна Толстая отказала ему от дома.

«За цинизм и прямоту»

Памятник Николаю Лескову в Орле

Одиноким странником прошел Николай Лесков свой литературный путь, не найдя себе спутников, ненужный своему времени. В 1890-е годы его творчество стало еще резче, еще сатиричнее.

«Мои последние произведения о русском обществе весьма жестоки, — признавал сам писатель. — „Загон“, „Зимний день“, „Дама и фефела“… Эти вещи не нравятся публике за цинизм и прямоту. Да я и не хочу нравиться публике. Пусть она хоть давится моими рассказами, да читает. Я знаю, чем понравиться ей, но я больше не хочу нравиться. Я хочу бичевать ее и мучить».

Ни одно крупное позднее произведение Лескова не опубликовали полностью при жизни писателя. Однако его последние годы проходили довольно мирно. «За все хорошее и дурное — благодаренье Богу. Все, верно, было нужно, и я ясно вижу, как многое, что я почитал за зло, послужило мне к добру — надоумило меня, уяснило понятия и поочистило сердце и характер», — подытоживал Лесков за три года до смерти.

Писатель умер в 1895 году и похоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища в Санкт-Петербурге.