Цитаты из дневников Сергея Прокофьева: о любви к спорту, головной боли, уроках вождения и Боге

Композитор, пианист и дирижер Сергей Прокофьев (1891–1953) обладал ярким литературным талантом. Он начал вести дневник, когда ему было 16 лет, во время учебы в Петербургской консерватории: «Начинаю такую запись, пожалуй что дневник. Я решил еще весною, что, мол, начну осенью, приехав в Петербург». Через два года, 20 ноября 1909 года, он пишет: «Моя жизнь очень богата впечатлениями и событиями, и я охотно заношу их в дневник. Но писать о романтических приключениях несравненно легче и приятней, чем о других, более сухих материях… Вот почему мои барышни заняли здесь столько места».

Он вел дневник с 1907 по 1933 год, используя собственную систему скоро­писи — без гласных. Последние уточняющие записи относятся к 1936 году, когда Прокофьев решил вернуться в Советскую Россию. Дневники он оста­вил в США, в сейфе, и больше их не вел — вероятно, чтобы не подвергать риску ни себя, ни близких. Впрочем, как и прежде, он фиксировал события, бытовые дела и мысли в записных книжках: они охватывают период с 1934 по 1945 год (сейчас хранятся в РГАЛИ и не расшифрованы).

1. Об играх

«<…> В Териоках Боря научил меня играть в теннис. Я очень увлекся этой прекрасной игрой. Научили меня играть и в „девятый вал“. Посадили так, от скуки, в дождливый день — играть по гривеннику и по пятачку. Я не ушел, но не хотел отказаться, ассигновал семьдесят копеек, высыпав всю мелочь из кошелька на стол. Игра мне готовила сюрприз: я встал из-за стола с восемнадцатью рублями в кармане, но с полным отвращением к игре. А специалист по этой части, доктор Хайкин, продул двадцать пять рублей.
     В крокет я устроил „чемпионат“, правильней турнир, который до того увлек всю компанию, что целых два дня о нем только и гово­рили. Кавалеры снимали пиджаки, а дамы — корсеты, чтобы удобней было играть. Николай же Степанович, брат Бориса, сломал молоток, проиграв мне партию. Первый приз получил Боря, блестяще расколотив всех конкурентов. Второй приз достался мне».

12 августа 1910 года

Сергей Прокофьев любил игры — карточные (бридж, «66») и спортивные (теннис, крокет). В основном он играл на деньги, что было распространенной практикой в довоенной России. В «Дневнике» он писал о своих «системах» ведения игры, которые позволяли выигрывать довольно регулярно. Нельзя сказать, что он отличался безрассудным азартом и терял голову во время игры. В 1917 году Прокофьев писал: «…Азартный клуб для меня довольно безопасен, так как я не проиграюсь. Происходит это потому, что мне слишком жалко проиграть деньги в карты и, кроме того, это слишком глупо. Поэтому, отправ­ляясь в клуб, я предварительно решаю, сколько я могу ассигновать на сегод­няш­ний проигрыш, и никогда больше этого не проигрываю. Если же выиграл, встаю и ухожу. Кроме того, я убежденно считаю игру в карты утомительной потерей времени». Он неоднократно играл в казино (например, на курортах Франции — в Руайя, Монте-Карло) и пришел к выводу, что казино, и особенно рулетка, в реальной жизни не вызывает того накала страстей, который описал Достоевский в романе «Игрок» (по его мотивам Прокофьев написал оперу).

2. О спорте

«Моя мама уже давно добивалась от меня поступления в „Сокол“, находя необходимость физического развития. Я упирался: было некогда и лень. Но в августе, в Сонцовке, Д. Д. Сонцову удалось доказать мне, насколько необходима гимнастика и насколько бодрей будешь себя после этого чувствовать. Тут он попал мне в жилку, ибо самое ужасное для меня, это когда я начинаю киснуть или недостаточно бодро себя чувствовать. А это иногда случается со мной, вследствие ли моего быст­рого роста в последние годы или по каким-либо другим причинам, но только я ненавижу киснуть. Чем я бодрей, тем я счастливей. Идеал бодрости, по-моему, — муха в солнечный день. Это смешно, но я часто об этом думаю, глядя на них летом. Вот она, настоящая жизненность, а не вялое прозябание».

3 ноября 1910 года

Прокофьев любил активный образ жизни, много путешествовал и проделывал длинные пешие прогулки. В 1910 году он начал заниматься в известном спор­тив­ном гимнастическом обществе «Сокол». В следующих записях Проко­фьев рассказывал, что он увлечен «Соколом» и даже написал для общества официальный марш, под звуки которого велись занятия. Вероятно, в соколь­ской гимнастике композитор ценил не только физическое развитие, но и эсте­тику и красоту движений. По мысли основателя этой системы Мирослава Тырша, красота тела должна соединяться с красотой духа. В обществе отрабаты­вались красивые коллективные построения, группировки, при исполнении упражнений тянули носок, как в балете, практиковались упражнения с коль­цами, палками и пирамидами. В 1913 году Прокофьев отмечал в дневнике, что нашел «под глазами и над углами губ морщинки, решил, что лицо мое теряет свежесть, что вообще я себя чувствую вяло и надо заняться физическим разви­тием, и в первую очередь решил делать сокольскую гимнастику». Также компо­зитор сообщал, что упражнения позволяли ему избавиться от нервного состоя­ния, печали, отчаяния и беспокойства. После революции русское сокольство было запрещено, но появившиеся позже советские физкультурно-спортивные объединения во многом стали преемниками «соколов».

3. О характере и скрытности

«У меня есть свойство характера относиться к жизни легко, она меня не задевает глубоко, а скользит слегка по поверхности. Это — счастли­вое свойство, и как оно было кстати во время моих ennuis! Кроме того, огромный запас жизнерадостного характера не мог истощиться, он всеми силами восстанавливал духовное равновесие, и мрачные минуты чередовались с самыми обычными жизнерадостными. Жизнь текла своим чередом, „мрачные“ минуты становились сначала светлее, потом реже, потом — исчезли. В моем дневнике я занимаюсь больше фактами, чем настроениями: я люблю самою жизнь, а не „витания где-то“, я не мечтатель, я не копаюсь в моих настроениях».

19 июня 1911 года

Современники и исследователи часто сравнивали Прокофьева с солнцем — из-за беззаботного, легкого характера, манеры общения, любви к шуткам, каламбурам, остротам. Впрочем, настроения у него, как и у всех, бывали разные. Он испытывал страсти, переживания, но показывал их только близким. В дневнике композитор часто рефлексировал о своем характере: о потребности в свободе и независимости и одновременно деспотизме, о редких, но интенсив­ных вспышках гнева, о «необыкновенно острой» природной обидчивости. Эти эмоции и переживания выбивали Прокофьева из бодрого, активного, действен­ного и радостного настроения — он пытался побороть их и прийти к душев­ному равновесию. К концу жизни его скрытность стала еще сильнее. Находясь под давлением советской власти, получая запреты на исполнения своих сочи­нений и в то же время пытаясь подстроиться под требования официального стиля, он все больше уходил в себя. О его отчаянии знала только жена Мира Мендельсон-Прокофьева, которая была и его сиделкой, и секретарем, и биографом.

4. О чудесных духах

«У Тонечки Поповой чудесные духи. Я ими восхищался еще перед Рождеством. Потом оказалось, что духи вышли, а марка неизвестна. Потом и сама Попова исчезла. Сегодня сразу выпорхнули и Тонечка, и духи. Я отнял у нее платок. Мама говорит, что духи пахнут свежей полынью, но я завтра узнаю название и покупаю себе. Я иногда очень восхищаюсь сильным ароматом. Помню, попав первый раз в Сухум, я до одурения впивался в гардении».

4 марта 1913 года

Прокофьев с юности любил стильно и ярко одеваться. Он носил желтые ботинки, полосатые брюки, трость и всевозможные головные уборы. Оказав­шись в 1913 году в Париже, он записал в дневнике, что «заказал шикарный черный костюм с белыми с черной клеткой брюками, купил кляк, купил элегантное и дешевое белье». Этот элегантный вид дополняли духи. Прокофьев не просто любил ароматы, но испытывал к ним настоящую страсть — как к природным, так и «рукотворным». Как следует из дневника, композитор приложил массу усилий, чтобы узнать название духов Тонечки Поповой (оказалось, что это Guerlain Kadine) и найти их в магазине: «Я сейчас же пошел в соседние аптекарские и парфюмерные магазины, был в трех, но там такой марки не оказалось. Я опять решил, что Тонечка меня надула, но позвонил в большой магазин на Невском, и там Guerlain Cadine оказались. Я очень обрадовался. Душенки не из дешевых: десять рублей маленький флакон».

5. О бритой голове

«Перед театром я остриг голову под нулевой номер. Я всегда на лето стригусь гладко, теперь же сделал это на месяц раньше, потому что очень лезли волосы. В театре вся компания так и фыркнула при моем лысом виде и все время возмущалась и потешалась этой фантазией».

24 апреля 1913 года

Прокофьев и впоследствии будет стричься чрезвычайно коротко — сначала для удобства, как он указывал, а затем чтобы скрыть лысину. Сергей Сергеевич любил не только производить впечатление, но и шокировать — отсюда его экстравагантные костюмы, манера общения и даже стиль игры на фортепиано, который, особенно в ранние годы, мог шокировать слушателей напором энергии и громкими диссонансами.

6. О шахматах

«В восемь часов поехал на открытие Шахматного конгресса и сразу попал в зачарованное царство. Невероятно оживленное царство во всех трех комнатах Шахматного собрания и еще в трех, уступленных нам Комитетом собрания. Устроен турнир парадно, во фраках, тут же маэстро, окруженные толпой народа. <…> Итак, я очутился в этом притягательном царстве и сразу был захвачен предстоящим состяза­нием. Начались речи, в которых особенно подчеркивалась небывалая важность предстоящего события ввиду исключительного подбора участников. Корреспонденты из Англии, Германии, Москвы, Киева, Вены, шахматисты из Германии, фотографы — все это увеличивало парадность. Завтра первый турнир!!!»

7 апреля 1914 года

Множество записей, сделанных весной 1914 года, отведены Международному шахматному турниру, одному из самых грандиозных соревнований в истории шахмат. Прокофьев был увлечен шахматами до конца жизни: для него это было не просто интеллектуальное развлечение, но «особый мир, мир борьбы, планов и страстей». Он посещал Петербургское шахматное собрание с конца 1907 года: играл с любителями и известными шахматистами, заводил знаком­ства (например, здесь он познакомился с режиссером Сергеем Радловым, будущим соавтором либретто для балета «Ромео и Джульетта»). В про­цессе игры Прокофьев эмоционально включался в поединок так, что уже ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить. Он сравнивал шахматы с битвой, используя выражения «горячая резня», «страшный соперник», «жертва», «гибель»; писал, что игроки хотят «высечь» друг друга. Острые ситуации — например, когда под ударом оказываются все фигуры или игрок находится на грани гибели — приводили Прокофьева в восторг, а вероятность собствен­ного проигрыша вызывала страх. Во время Международного шахматного турнира он трижды участвовал в сеансе одновременной игры Хосе Рауля Капабланки, кубинского чемпиона мира, и в третий раз его обыграл, что стало сенсацией.

7. О дачной жизни

«Меня очень забавляла роль петроградского дачника, ищущего дачу. Погода была восхитительна, и я был очень рад, зашагав среди зелени в Ушках. Прелестная комбинация из лугов, полей, реки, леса и группы деревьев сразу меня расположили в пользу Ушков. Уединенные, раз­бросанные дачки — да это совсем хорошо! Но найти дачу было тяжело. Во-первых, не знаешь, как искать: никаких объявлений нет, и все, по-видимому, занято. Дачки прелестные, элегантной публики — ни­кого. Я расспросил кое-кого и убедился, что занято все. Один пустой какой-то верх, такой дешевый, что я цену за лето принял за недельную плату, но это не подошло. Я сел в поезд и перебрался в Саблино, ближе к городу, ровно час от Петрограда. Там мне тоже понравилось, потому что в лавочке у вокзала я сразу нашел мой любимый шоколад. Затем я бродил два часа и нашел очень славненькую дачку, новенькую, желтенькую, маленькую».

Июнь 1915 года

Прокофьев любил природу. Он трепетно относился к муравьям: навещал муравейники, «помогал» им, подкладывая палочки. Если в комнату залетали пчелы, Сергей Сергеевич, по воспоминаниям его жены Миры, «ни за что не разрешал трогать их, а сам бережно выпускает на вольный воздух». Он любил собирать грибы, пытаясь запомнить все их названия. Кроме того, Прокофьев не мог долго находиться в городе. В 1924 году он записал в днев­нике: «Я же всегда предпочитал быть не в городе, а в деревне: лучше воздух и лучше работается». В юности он постоянно выезжал в пригороды Петербурга, а летом — в Крым. В 1921 году он снимал дачу на берегу Атлантического океана, в окрестности Нанта, летом 1929-го — средневековый шато Монверан, в восьми часах езды от Парижа. Вернувшись в СССР, он часто жил в государ­ственных домах отдыха, которые предоставлялись для творческой работы. В 1946 году Прокофьевы купили дачу и участок на Николиной Горе. Бывшие хозяева запросили 300 000 рублей — огромную сумму. Прокофьев только что получил Сталинскую премию, но ее не хватало, и пришлось взять большой кредит у Музфонда. Зато давняя мечта о своем доме наконец сбылась.

8. О головных болях

«Когда я проснулся, то отвратительная головная боль начиналась откуда-то с затылка, ползла кверху, но, свернув около макушки, направилась к левому виску, грозя перекинуться на мою обычную невралгию с глазом, зубом и прочим. Словом — результат вчерашнего шахматного турнира. И я сегодня не сочинял, не ходил на орган, а долго и упорно гулял».

3 марта 1916 года

Головные боли начали мучать композитора с 1907 года, когда он учился в консерватории. Со временем приступы становились сильнее и случались чаще — особенно в моменты интенсивной творческой работы и эмоциональ­ного напряжения. Прокофьев пытался их победить разными средствами — обезболивающими препаратами, гимнастикой, долгими прогулками и чтением книг. Познакомившись с религиозным учением Christian Science («христиан­ская наука»), Прокофьев начал лечить себя самостоятельно — силой мысли, верой в превосходство добра и духовного над материальным и болезнью. Он неоднократно записывал в дневнике, что эти методы лечения ему действительно помогают и он справляется с болью без помощи лекарств. Однако головные боли не только не прекратились, но стали хроническими. В 1941–1942 годы Мира Мендельсон записывала, что он «жалуется на головную боль „под черепом“, дающую себя знать неожиданно, например если он споткнется». В начале 1945 года Прокофьев сильно упал, поскользнувшись на улице, и ударился затылком: это привело к первому инсульту. А в июле 1949 года он пережил очередной инсульт, после которого уже не смог вер­нуться к обычной жизни. 5 марта 1953 года Прокофьев умер от обширного кровоизлияния в мозг.

9. Об астрономии

«Мое астрономическое увлечение было так велико, что вечером, когда большие тучи неслись по небу и, кое-где раздираясь, вдруг открывали кусочек неба со случайно блеснувшей звездой, я спешил заметить эту точку и направлял туда телескоп, кутаясь в пальто и шарф и замерзая от холода, с тем, чтобы в случае, если в этом месте опять откроется небо, то чтобы успеть поймать звезду в мой трехдюймовый рефрактор. После ряда неудачных попыток я убрал телескоп и лег спать. Моя „первая ночь с телескопом“ прошла неудачно!»

Май 1917 года

Прокофьев любил изучать звездное небо — будь то в Париже в 1920-е годы или в Сочи в 1941 году. Пиком интереса к астрономии стал 1917 год, когда он при­обрел собственный телескоп. Он его даже взял в Ессентуки в июле, куда сбежал из пыльного неспокойного Петербурга. О созвездиях Прокофьев разговаривал с Бальмонтом, который также проявлял интерес к небесным светилам. По-видимому, телескоп так и остался в революционной России. Прокофьев, уезжая, пытался спасти самое ценное — свои рукописи.

10. О себе-писателе

«Рождество, солнце, зелень и теплынь. Все утро с увлечением читал рассказы Куприна. Я и не знал, что у него такие отличные рассказы, и технически сделаны очень хорошо. Ах, отчего я бросил мои! Но я вернусь к ним. Честное слово, у меня большая любовь к писанию, но композиторство заело».

25 декабря 1920 года

Первые размышления о своем писательстве появились у Прокофьева в 1917 году, когда он отметил в дневнике: «Если есть мысль, то стиль повинуется мысли. У меня есть мысль, значит, я пишу». Еще в детстве он сочинил либретто к собственной опере «Великан». С 1917 по 1919 год написал больше десятка рассказов. Не все они сохранились, но уцелевшая часть была опубликована в 2003 году (сейчас сборник можно прочитать на офици­альном сайте Фонда Прокофьева). В 1918 году он записал в дневнике, сам поражаясь своей писательской плодовитости: «Если буду писать так в течение сорока лет, то триста двадцать рассказов. Солидный писатель». Однако после 1919 года композиторство перевесило писательство, хоть и не полностью. Прокофьев всегда участвовал в подготовке либретто для своих опер, мастерски изменяя оригинал в соответствии с задачами музыкального искусства (оперы «Игрок», «Любовь к трем апельсинам», «Огненный ангел» и «Война и мир» в соавторстве с Мирой Мендельсон-Прокофьевой). Его вариант интерпретации «Игрока» высоко оценила Анна Достоевская, разрешив дальнейшие переделки. Сочинение балетов всегда шло параллельно с работой над либретто (в том числе «Ромео и Джульетты»). Текст музыкальной сказки «Петя и Волк» печатается в виде книги. Литературный дар Прокофьева отмечали многие. Сергей Эйзенштейн говорил, что «только Стендаль равен ему».

11. О бессмертии

«Читал и обдумывал Christian Science. Не все легко приемлется. Но я еще мало читал и не все охватил. Любопытная мысль (если я верно ее понял) проскальзывает несколько раз — что люди делятся на сыновей Божьих и сыновей Адама. Мне уже раньше приходила мысль, что люди, верящие в бессмертие, — бессмертны, а неверящие — смертны: те же, которые колеблются, должны родиться еще раз. К этой же последней категории, вероятно, относятся неверящие в бессмертие, но у которых духовная жизнь превышает материальную».

16 июля 1924 года

Christian Science считается маргинальной ветвью протестантизма. В основе учения — книга «Наука и здоровье», написанная Мэри Бейкер Эдди (1821–1910) и вышедшая в 1875 году. Учение развивалось в Бостоне, а затем получило институциализацию в США — у христианской науки есть своя церковь, печатные органы, библиотека и руководители разных рангов. Популярность учения была связана с его практической направлен­ностью: Эдди считала, что от физических недугов лечит сила духа и вера в божественный разум. Прокофьев познакомился с учением в 1924 году в Париже, после того как к нему приобщилась его первая жена Лина. Компо­зитор рос в нерелигиозной семье, но довольно рано начал задумываться о Боге: «Легче себе представить существование Бога как творца, чем полное безбожье в природе». Первоначально он пришел к христианской науке, чтобы излечи­ться от невралгии, которая мешала ему работать. Позже он полностью принял основные постулаты течения и придерживался их до конца жизни. Особенно Прокофьева волновала природа зла и возможные способы борьбы с ним. Он неоднократно писал, что зло — это ошибка, ложь, возникшие лишь в созна­нии человека: «Поворот человека к добру и отказ от зла есть симптом созре­вания его индивидуальности». Христианская наука помогала Прокофьеву справиться со страхом во время выступлений. Кроме того, под влиянием учения он решил отказаться от очков, которые рассматривались как медицин­ское вмешательство и противоречили идее самоврачевания. Оказавшись в 1945 году на грани жизни и смерти, композитор все-таки обратился к традиционной медицине и лекарствам.

12. Об автомобилях

«Сегодня состоялся мой первый урок управления автомобилем, в школе Versigny, там же, где учился Стравинский. С учителем мы выехали в Bois de Boulogne, там он мне объяснял все рычаги, которых, к моему огорчению, оказалось гораздо больше, чем я думал. Все эти „дэбрэйа­жи“, перевод скоростей и прочее сбили меня с толку, да еще когда автомобиль поехал, я боялся наскочить на что-нибудь. Словом, урок прошел в крайнем напряжении, и я вернулся домой, озадаченный сложностью науки, впрочем, утешая себя тем, что очень часто девятнадцатилетние дуры отлично правят автомобилем, — чем же я хуже!»

13 декабря 1926 года

Любовь к скорости, движению и постоянным путешествиям у Прокофьева проявилась еще в годы учебы в консерватории: он часто брал такси и мчался в пригород Петербурга или к своей возлюбленной Нине Мещерской. В Париже он решил сам научиться водить машину, стараясь не уступать в этом друзьям и соперникам Сергею Рахманинову и Игорю Стравинскому. В первое время самостоятельная езда вызывала «ряд малых аварий: помял крыло, выезжая из гаража, вонзился в автомобиль турецкого посольства», «вырвал зубы у шестеренок заднего моста вследствие толчка при демараже». Преодолевая «деморализацию» и робость, Прокофьев все больше радовался открывавшейся свободе передвижения. В мае 1927 года он записал: «Благодаря автомобилю я не потерял контакта с весною, ибо почти каждый день выезжал в поля и леса, что очень меня радовало». Впоследствии он вместе с женой Линой отправлялся в гастрономические туры по Франции. Один из участников таких поездок — композитор Владимир Дукельский — вспоминал, как они ехали по маршруту Париж — Биарриц — Монте-Карло — Париж в «допотопном, вечно страдающем автомобильными болезнями Ballot… вооруженные справочниками, путеводите­лями и волчьим аппетитом».

В СССР Прокофьев вернулся вместе с голубым «Фордом», который в начале Великой Отечественной войны был реквизирован, как и весь личный транспорт населения страны. После 1944 года Прокофьев иногда пользовался автомобилем и водителем Шостаковича, который тот часто давал болеющему коллеге. А в 1946 году благодаря тестю экономисту Абраму Соломоновичу Мендельсону, работавшему в Институте экономики АН СССР, у Прокофьева появился старый маленький «Опель», на котором тот ездил на Николину Гору.