Ленька Пантелеев: что сказал налетчик

Пантелеева боялись и уважали, это точно. Боялись, потому что в 20-е годы прошлого века разгул бандитизма произошёл в обеих столицах нашей родины, а был он настоящий бандит. Криминогенная обстановка, как сказали бы теперь, сгустилась к началу нэпа. После девяти вечера каждый второй, рискнувший прогуляться по городу, возвращался без пальто, а также и без штанов, пиджака, ботинок и вообще без всего облачения. В этом виноват был Пантелеев собственной персоной, ну, или любой другой бандит ничем не хуже. Улицы кишели негодяями, готовыми на всякую пакость. За неимением прохожих они грабили друг друга. Но целевой группой разбойников, конечно, были те, кто носил с собой материальные ценности, – нэпманы. Новая буржуазия, спешившая набраться лоску в стиле старой. Получалось посредственно. 

Как заметил поэт Маяковский, «в 1916 году из Петрограда исчезли красивые люди». И всё-таки похаживали женщины в манто, о происхождении которых не стоило задумываться, в горжетках, прилично одетые мужчины. Посетители ресторанов кичились внезапным богатством, которого мгновенно и лишались, встретившись с Пантелеевым. Не помогало даже то, что известный питерский ресторан «Донон», к примеру, располагался в двух шагах от управления милиции.

Пантелеев был одним из прославленных работников ножа и топора. Его боялись и ненавидели. Забавно, что сильные чувства, вызванные этой личностью, часто оборачивались и своей противоположностью – его любили. Любить ведь можно за то же самое, за что и ненавидеть. Пантелеев был лихой человек, этим и нравился. Говорят, женщины были от него без ума. Кто были эти женщины? Нетрудно представить дам, ум которых выключался из-за не всегда умытого двадцатилетнего юноши, носящего по карманам множество железных предметов. Свидетели рассказывали, что револьверы у Пантелеева были спрятаны даже в рукавах. В карманах штанов он носил воровские приспособления. Профессионализм накладывает отпечаток на имидж. Кроме шуток, когда Пантелеева однажды поймали правоохранительные органы, то судебный врач, раздевший его донага, поразился худющей фигуре подростка-недокормыша, впалой груди, торчащим ушам и лопаткам. Буквально не на что смотреть.

 Пантелеев начал свою преступную деятельность в начале 1922 года (и закончил её в середине 23-го), в возрасте 20 лет, до того момента вроде бы ведя образ жизни порядочного человека, насколько это возможно на войне. Между прочим, его настоящая фамилия была Пантёлкин, он сменил её, считая неблагозвучной. Родом он был из города Тихвина, там же выучился в школе, получил профессию типографского наборщика и устроился работать, мог собой гордиться. Но в 1919 году, не достигнув призывного возрасте, он в точности как другой эталон советского человека, писатель Аркадий Гайдар, отправился на фронт. И приняли его в ряды, и воевал, на Нарве, с войсками Юденича, внезапно дослужившись до командира пулемётного взвода. Гайдар, помнится, в 16 лет уже командовал полком. Но тут ещё неизвестно, кто круче: всего через год Пантелеев поступает на должность следователя в ВЧК – в военно-контрольную часть дорожно-транспортной Чрезвычайной комиссии Объединённых северо-западных железных дорог. Родина доверила ему эту должность в возрасте 18 лет.

Читая воспоминания о тех лихих годах, можно представить себе, каких видов навидался и каких задач нарешался юный Лёнька Пантелеев, будущая гроза Петрограда. Ещё через год, и не менее внезапно, Лёнька увольняется из органов ВЧК якобы по сокращению штата. И вот тут разводят руками его биографы. Отмечают два факта: органы в тот момент не сокращали, наоборот, расширяли − это раз. А два – не существует документа, подтверждающего увольнение Пантёлкина. Вот почему многие полагают, им приятно так считать, что Лёнька совершено не уволился, напротив, за отвагу был удостоен повышения. А именно – его, как Шарапова в фильме «Место встречи изменить нельзя», внедрили в преступный мир. Только Шарапова потом забрали, а Пантелеева забыли.

Поэтому, когда в 1922 году в революционном Петрограде стала расти слава непревзойдённого налётчика, ловкого грабителя и обаятельного вора Лёньки Пантелеева, чекисты только потирали руки – легенда прижилась. И потирали до тех пор, пока однажды во время инсценировки налёта их засланный казачок не убил совершенно постороннего человека, сотрудника охраны Госбанка, выбежавшего из учреждения на крики: «Держи вора!» Вот тут чекисты задумались – тому ли они дали полномочия?

Авторитет фартового налётчика Лёнька заработал очень быстро и разыгрывал его красиво. Народ даже от чистого сердца стал приписывать ему совершенно несвойственные качества. Говорили, например, что этот Робин Гуд раздавал деньги бедным, отбирая их у богатых. Это была полная ерунда. Ему случалось подарить «барское» колечко с сапфирчиком нищей машинисточке, это было. Да и то по пьяни. Но своего кровно заработанного он не отдавал никому и никогда, даже подельникам предпочитал не отчитываться в суммах, которыми удалось разжиться. Он их вообще держал в ежовых рукавицах, благо это были такие же юные граждане, как он сам, им не приходило в голову качать права. Его товарищи не получали и десятой доли общих богатств. Отсюда выросла версия, что Пантелеев как агент ЧК сдавал награбленное государству. И вообще это был узаконенный способ отъёма барышей у нэпманов. Вроде того, как во времена флибустьеров имело силу каперское свидетельство, позволяющее грабить мирные суда, принадлежащие вражеской державе.

Пантелеев был ничем не хуже флибустьера и грабил кого попало. Правда, он совершенно не хотел выходить на связь с пославшим его ведомством, отнекиваясь большой занятостью. Назначая встречу, он на неё не приходил, но очень много работал, не покладая рук отрабатывая статус налётчика с большой дороги. И если поначалу он попросту раздевал горожан на Марсовом Поле, по несколько за ночь, то уже через пару месяцев он решился на более серьёзное дело.

Вот как о работе Пантелеева написано в очерке о нём, напечатанном в 1925 году: «18 марта 1922 года около девяти часов вечера в квартиру, принадлежащую доктору Грилихесу, позвонили и на вопрос прислуги «кто там?» ответили, что доктору принесли важное письмо. Бандиты пригрозили прислуге револьвером, связали её, собрали всё, что нашли ценного, и совершенно спокойно покинули квартиру. Наводчицей была женщина, что характерно для Пантелеева, утверждавшего, что лучшие сведения и указания он получал от дам. Это он после задержания рассказывал следователю, почему его так ценит прекрасный пол.

«Каждая наводчица − моя сожительница, – хвалился он. – Это выгодно, потому что с нею не нужно делиться. Она никогда не выдаст. В благодарность за удачное дело подаришь ей какой-нибудь пустяк: колечко с брильянтом или соболий палантин, и она тебе по гроб предана» 

Гений

Примечательно, что в пору взлёта своей карьеры преступника Пантелеев старательно избегал лишнего насилия. Он не обижал прислугу, был обходителен с дамами вообще. Тем более он никогда не убивал, считая, как принято в воровском мире, убийство нарушением профессионального этикета. Да и было без Пантелеева кому убивать. В Петрограде тех лет было не продохнуть от преступных сообществ. Банды Ваньки Чугуна, Ваньки Белки, Васи Котика наступали Пантелееву на пятки. Около полусотни налётов совершалось ежемесячно. Но именно Пантелеев пользовался славой самого везучего, дерзкого, совершенно неуловимого. Правда, неуловимость эта, как заговор колдуньи, действовала всего-то полтора (!) года, сколько успела продлиться вся его разбойничья карьера. Но его не напрасно считали гением налёта. Менее везучие его «коллеги», едва начав преступную деятельность, вскоре попадали в руки правосудия по простой причине – отработав собственный «почерк», они становились легко вычисляемы следствием. 

Пантелеев был разнообразен, как Дон Жуан под одеялом, более двух раз он не применял одну и ту же комбинацию, всё время изобретал что-то новенькое. Например, на квартиру доктора Левина налётчики явились в матросской форме, причём выдали себя за пациентов. К ювелиру Аникиеву они вообще пришли под видом сотрудников ГПУ. Пантелеев предъявил ордер на обыск, соответственно оформил изъятие ценностей, составил «протокол», оставил копию сего документа ошалевшему хозяину и невозмутимо ушёл, с чемоданчиком награбленного, покачивающимся в такт шагам. И лишь нелепые ошибки в «протоколе» навели ювелира на мысль – что-то не так!

В книге ленинградского историка и краеведа Льва Лурье «Без Москвы» есть глава, посвящённая знаменитому налётчику, в которой он отдаёт дань широте души последнего. «Пантелеев жадиной не был, – утверждает Лурье. – Добычу продавал, выручку прокучивал вмиг и охотно раздавал деньги и вещи всем кому ни попадя. Типичный благородный разбойник. Большой благотворительностью там не пахло, но выручить из беды бедного студента или голодающую девицу с Лиговского вполне мог. В результате Лёнька пользовался немалым успехом среди горничных, домработниц, которые охотно рассказывали о том, где хранятся сокровища их хозяев».

Лишь однажды Пантелеев чуть было не попался. Сев в трамвай № 9, он привлёк внимание некоего Ивана Васильева, сотрудника ВЧК, очень бдительного молодого человека, знавшего Лёньку по описаниям. Заметивший пристальное внимание к себе некоего незнакомца, Лёнька быстро покинул салон трамвая, спрыгнув на ходу. Началась погоня, классическая, с воплями «держи-хватай!», чекист помчался за Лёнькой, на ходу вынимающим оружие. Вот тут-то ему под ноги и подвернулся тот случайный человек, а на деле начальник охраны Госбанка Борис Чмутов. Выстрелив, Пантелеев попал тому в грудь, поразил наповал. Вот с того самого момента жизнь Лёньки Пантелеева покатилась под откос, будто это стал совершенно другой человек. 

Исследователи, в том числе Лев Лурье, отмечали, что «кровь, пролитая на Фонтанке, словно развязала ему руки. После убийства милиционера рассчитывать на снисхождение уже не приходилось, и Лёнька всё чаще стал применять оружие». На Караванной, у клуба «Сплендид-палас», Пантелеев и Гавриков убили супругов Николаевых – Пантелееву показалось, что полезший за кошельком в карман пальто мужчина достаёт не деньги, а пистолет. Дальше – больше.

«Мурка» – песня и танец

В середине 30-х годов в центральных газетах печаталась серия рассказов писателя-юриста Льва Шейнина, повествующих о буднях советского уголовного розыска, «Записки следователя». Рассказ о жизни и смерти Лёньки Пантелеева был одним из них. Конечно, ради читабельности писатель присочинил Пантелееву романтическую страсть к незнакомке, к которой якобы в предсмертной реплике обратился налётчик. Типа люблю-не-могу, прощай, моя ненаглядная. Сомнительно, что бандит, имевший связи с каждой своей наводчицей, мог так разнюниться от единственной встречи с девушкой в ресторане «Донон» – том самом, налёт на который Пантелеев совершил со столь виртуозным мастерством, что даже швейцар не догадался пикнуть или хоть дунуть в свисток. 

Впрочем, в рассказе Шейнина почему-то было больше вымысла, чем правды. Налёт на «Донон» в его изложении представляется эталонным ограблением, которое матёрый налётчик при желании мог бы совершить и вовсе без оружия. Говорят, что одно имя Лёньки Пантелеева уже внушало обывателям такой трепет, что, если бы вместо пистолета он наставил на них огурец, они бы этого не заметили.

Вот как описывает Шейнин явление Пантелеева на каком-нибудь людном мероприятии вроде семейного праздника среди состоятельных людей. Грабёж в исполнении Пантелеева был похож на танец. Не случайно его подельники смотрели на него влюблёнными глазами. Пантелеев грабил, как вальсировал. «Минутку внимания, – звучно произносил он, – позвольте представиться: Леонид Пантелеев. Гостей прошу не беспокоиться, хозяев категорически приветствую!» В комнате немедленно устанавливалась мёртвая тишина, изредка прерываемая дамской истерикой. «Прошу кавалеров освободить карманы, – продолжал Лёнька, – а дамочек снять серьги, брошки и прочие оковы капитализма...» 

Спокойно и ловко он обходил гостей, быстро вытряхивая из них бумажники, драгоценности и всё, что придётся. «Дядя, не задерживайтесь, освободите ещё и этот карман...  Мадам, не волнуйтесь, осторожнее, вы можете поцарапать себе ушко... Молодой человек, не брыкайтесь, вы не жеребёнок, корректней, а то хуже  будет... Сударыня, у вас прелестные ручки, и без кольца они только выиграют». Закончив своё дело, он выпивал бокал вина, клал на стол визитную карточку и удалялся в сопровождении молчаливых, как тени, товарищей. И ни разу никто не оказал Пантелееву сопротивления, что удивительно.

Между тем налёт на «Донон» у Пантелеева закончился совершенно не так, как для красоты рассказывает Шейнин. До того его неоднократно ловили, всегда безуспешно. Пользуясь умением растворяться в воздухе, он избегал ареста. В «Дононе» же именно швейцар обратил внимание на развязных молодых людей, дунул, свистнул и, кажется, даже позвонил в милицию. И дело тут было вовсе не в том, что это был Пантелеев, а в том, что посетитель вёл себя не слишком культурно, выглядел пьяным, и у швейцара появилась физиологическая потребность выдворить пьяную компанию. При появлении милиционеров Пантелеев и Гавриков, конечно, пустились бежать, вынули оружие и немного там постреляли. Преследующие стрелков сотрудники милиции, в свою очередь, выстрелили, попали в Пантелеева, даже ранили в руку, гнались за ним с учёной собакой. Почти догнали! Но на Марсовом Поле собака опрохвостилась – потеряла след, села на задницу и принялась чесаться, более не подавая признаков ума. А Пантелеев исчез, будто его и не было. Оно и понятно, жучила такого класса знает городские закоулки, как собственный карман. Кстати, Гаврикова-то в тот раз и поймали. Потом его допрашивали, и он без сопротивления сдал всех, с кем только имел дело в банде, включая наводчиц и содержательниц хаз. Он просил суд о милости, жаловался на скудоумие и недостаток жизненного опыта, но не получил помилования и был расстрелян по приговору суда, совершенно без сожаления.

После поимки Гаврикова вокруг Лёньки стал сжиматься круг преследователей. Одна за другой стали проваливаться его хазы и лёжки. Всюду его ждали засады, и даже городские патрули у него же на глазах проверяли документы граждан, похожих на него, Пантелеева. Его преступная деятельность тоже пошла под откос. Чувствуя у себя на спине дыхание погони, Лёнька стал совершать вещи нелепые, бессмысленные и кровавые, совершенно не похожие на бескровные и даже весёлые его премьерные налёты. Теперь он убивал уже буквально за подозрительный взгляд. Биографы полагают, что большую часть времени в 1923 году Лёнька провёл в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.

Поймали же Лёньку в обувном магазине на углу Невского и Большой Конюшенной. Когда Лёнька мерил башмаки, в отдел заглянул помощник начальника 3-го отделения милиции Бардзай. Это была нелепая случайность – именно Бардзай делом своей жизни считал поимку Пантелеева, целый год вычислял того, как кабана, по следам, уж он-то хорошо помнил внешность подозреваемого, неоднократно описанную и даже зарисованную со слов потерпевших. Бардзай мгновенно его узнал. Началась перестрелка, в которой Пантелеев застрелил своего преследователя, но всё-таки был пойман подоспевшим милицейским патрулём. Его пришлось хорошенько треснуть по голове, лишь после этого Лёнька прекратил сопротивление и на одном из  прижизненных фото получился с забинтованной головой. Под усиленной охраной Пантелеева доставили в 3-й исправдом, более известный как следственный изолятор «Кресты». Через пару дней в облавах, устроенных милицией и ГПУ, были задержаны сообщники Пантелеева, среди которых известный в городе Мишка Корявый (Михаил Лисенков) и Сашка Пан (Александр Рейнтоп).

Он много чего и совершенно добровольно рассказал следствию, после того как его всё-таки задержали. Приговор суда по делу банды Пантелеева никому не показался слишком мягким – невозможно ведь расстрелять преступника сильнее и больнее. Пантелеева приговорили к расстрелу. Но явившийся на следующий день в тюремную приёмную адвокат Пантелеева, принёсший тому заявление на апелляцию, узнал поразительную новость. Пантелеев-то в ту же ночь благополучно сбежал! Он сбежал из «Крестов», из которых до него не удалось выбраться ни одному узнику. И это ещё одна подробность его жизни, указывающая на связь налётчика с органами. Многие до сих пор не верят, что подобный фортель он смог бы проделать, не выпусти они его сами. Но тайна остаётся тайной – никто не знает точно, как он это сделал.

Ещё одна тайна – его состояние. Когда в 2008 году в подземельях на Боровой улице Санкт-Петербурга диггеры обнаружили воровской тайник, так называемый схрон, радости их не было предела. Они с первой же секунды поняли, что имеют дело с личными вещами известного питерского налётчика Лёньки Пантелеева, чей тайник безуспешно ищут уже без малого столетие. С чего они все взяли, что у Пантелеева был тайник, понять можно – им очень хочется, чтобы тайник существовал. Поэтому, когда воровское барахло было обнаружено, конечно, копатели тайников непомерно обрадовались, почти уверенные, что вот тут-то в руки к ним упадёт клад – тяжким трудом разбойника нажитое сокровище, которое знаменитый налётчик прятал, копил и готовил к вывозу за границу. Но пришлось разочароваться. В схроне лежало всё! Там были отмычки и фомки, ржавый маузер в истлевшей кобуре, патроны, куча плесневой одежды, слипшейся от времени в монолит, какие-то банки-склянки и даже примус – бандит в подземелье гонял чаи? Но сокровища не было. 

А оно обещало быть знатным. На его существование указывает тот факт, что никаких заметных капиталов не обнаружилось нигде при поимке преступника. Смешные сбережения в виде банковских билетов и кучки камушков, снятых с его трупа, в расчёт не идут. Грабитель такого класса, как Лёнька Пантелеев, в день зарабатывал больше, чем современный ему начальник УГРО в месяц. Проблема же с кладом Пантелеева состояла в том, что склонившийся над его синеющими губами сотрудник милиции, тот самый, что застрелил его практически в упор, не сумел расслышать последних слов умирающего. Молодой человек был глуховат, скрывал досадный недуг от сослуживцев, он так и не понял, что ему шептал умирающий налётчик. А ведь расслышь он слова покойника, именно он мог оказаться единственным наследником клада.

Зато я нюхаю и слышу хорошо

Лёнька же Пантелеев слышал отменно. У него были длиннющие уши и собачий слух, неоднократно спасавший его никчёмную жизнь. Родись он в хорошей семье в приличное время, мог бы играть на рояле, но обошёлся «волынкой» (как в те времена называли оружие). Сухой треск взводимого курка он через три коридора и пять лестничных пролётов отличал от чирканья спички или щелчка дверного шпингалета. Пантелеев слышал, как животное. Вторым его звериным качеством было обоняние. Он на запах определял бывших недавно в помещении людей, отличал своих от чужих, прикидывал их социальную значимость и даже примерный возраст и материальное положение. Особенно это касалось дам. Тут, конечно, дело было в парфюмерных композициях. Волочащийся из-под двери шлейф «Герлен» звучал для него много оптимистичней, чем спёртый тон какого-нибудь дешёвого одеколона. Таким образом, ему было достаточно лишь втянуть ноздрями воздух помещения, в котором он предполагал совершить налёт, чтобы примерно оценить грядущую прибыль. И это был, что называется, талант – совокупность качеств, в сумме дающая профессионала. 

В том, что Лёнька Пантелеев был профессионалом, не сомневаются хранители музея МВД. Они ему посвятили целую выставочную экспозицию, чуть не по часам расписывающую жизнедеятельность этого человека. Экспозиция представляет личные вещи Пантелеева, его воровской инструмент, его прижизненные изображения, фотографии, судебные зарисовки, портреты его товарищей и любимых женщин. Также долгое время в экспозицию входила даже такая сугубо личная вещь, как собственная голова Пантелеева, как есть замаринованная в формалине и упакованная в стеклянный короб. Голова скромно стояла возле стенда с его жизненными достижениями и притягивала, равно как и отталкивала, посетителей довольно-таки мерзкой ухмылкой. 

Обстоятельства, при которых Пантелеев расстался с головой, за почти столетие успели стереться из памяти даже самих музейных работников. Маловероятно, чтобы она была настолько плохо привинчена к его туловищу, что отвалилась сама. Добровольно он бы тоже её никому не отдал. Следовательно, кто-то же отделил голову преступника от тела, возможно, имея при этом вполне осмысленную цель. Оказывается…

До мозга Пантелеева был охоч известный русский психиатр Владимир Бехтерев, автор бесценной монографии «Основы учения о функциях мозга». Учёный дорвался до мозговедения в 1918 году, получив от молодой советской страны Институт по изучению мозга и психической деятельности. Бехтерев этот, которого студенты-медики узнавали со спины за три квартала по его бороде, похожей на сползший нимб, не интересовался мозгами с улицы. Усопшие от алкогольной горячки «климы чугункины» его совершенно не занимали. Хотя, став у руля института мозговедения, он мог теперь изымать начинку любого приглянувшегося черепа в питерском морге, он этого не делал. Он искал в мозгах признаки гениальности. Коллеги бледнели, когда посреди разговора учёный вдруг принимался осматривать форму головы собеседника, приговаривая: «Какой прекрасный вам достался мыслительный инструмент, милейший! Отменный…» 

Бехтерев очень любил мозги всяких неординарных людей – учёных, писателей, поэтов, потом ещё преступников, висельников, всяких негодяев. Кому как не Бехтереву пришла в голову идея исследовать голову знаменитого Лёньки Пантелеева? Собственноручно он ему её и отпилил. А уж что осталось, вернул в милицию. Чтобы добро не пропадало, там её и залили в формалин, говорят, даже выставили в витрине одного магазина, чтобы народ мог удостовериться – Лёнька Пантелеев, гроза фраера ушастого, больше никогда не побеспокоит публику. Говорят, взглянуть на останки налётчика собирались страшные толпы. Кстати, учёный не пожалел и собственной головы ради любимой науки. Завещал свой головной мозг родному институту. От мозгов он и погиб, считай, при исполнении служебных обязанностей. Поставив умирающему Ленину диагноз «сифилис головного мозга», он подписал себе приговор. Бехтерева отравили. Научная принципиальность не пошла впрок кристальной души академику.

Надо сказать, что традиция обезглавливания с последующим выставлением головы на посмешище, можно сказать, является в человеческом обществе старинной, разве что забытой к ХХ веку и оттого уже дикой. Впрочем, в 20-е годы прошлого столетия в России зародилось множество новых канонов, даже праздников, ранее не виданных, – Новый год, например, 7 Ноября. Удивительно, что случившееся с Пантелеевым не учредили как красный день календаря, посвящённый победе в борьбе с бандитизмом...

Среди пришедших полюбоваться на отрезанную голову злодея было множество женщин. Конечно, невооружённым глазом было трудно отличить в толпе тех из них, кто знал преступника лично, от тех, кто просто любил диковинки. Но была среди толпы любопытных одна девушка, чьё лицо показалось знакомым некоторым преступным элементам, тоже маячившим в толпе.

Фальшивый фартовый

Девица по фамилии Мицкевич была красавица, но не совсем умница, хорошая знакомая покойника, последняя, с кем он собирался встретиться перед собственной безвременной кончиной. Девица Мицкевич была обыкновенной шлюхой, принимавшей клиентов у себя дома. Не то чтобы у неё там был настоящий притон, можно сказать, это был индивидуальный подряд. Мицкевич не собиралась долго мыкаться в девицах в плохом смысле, с понедельника собиралась встать на путь исправления. Сама она считала себя портнихой, но на жизнь ей катастрофически не хватало, и приходилось как-то крутиться. Крутясь, она и попала в поле зрения плохих мужчин, быстро организовавших в её квартире то, что тогда называли «хаза» – лежбище налётчиков. Избавиться от плохих парней ей не удавалось. Может, плохо старалась. По своей крайней молодости Мицкевич была не против весёлой компании из нескольких посетителей, тем более что еду и напитки те приносили с собой. 

Проблема состояла в том, что девица эта была, как говорили бандиты, «бедоносица» – роковая женщина, несущая беду. Бедоносица как чёрная кошка − пожалеешь, что встретил. В общем, самая скверная примета. Бандиты суеверны до крайности. Что им покажется несущим беду, угадать невозможно. На бедоносицу Лёньке прямо указал Гавриков. Девица числилась в его подружках. Стоило шайке отправиться на разбой после проведённого у Мицкевич вечера, дело заканчивалось стрельбой, погоней, умертвиями. У бедной овечки был, что называется, «кровавый глаз». Лёнька же неизвестно с чего вдруг привязался к этой крале, даже подарки ей принялся дарить в несвойственной себе манере чересчур дорогие. И даже гибель Гаврикова не убедила Лёньку в том, что его песенка спета. Собственно, жить этому разбойнику оставалось считаные дни. Кажется, он об этом и сам догадывался, смирился с близким финалом и на лучшее не надеялся, оттого и смертоносные флюиды девицы не считал вредными для здоровья. 

На её квартире всё и произошло. Пантелеев был уверен в любовнице на все сто и спокойно поднимался на этаж, собираясь остаться у неё до утра. Обе руки его были заняты сумками с едой и напитками. Он даже напевал какую-то песенку. Но мгновенно замолчал, едва втянув ноздрями воздух в прихожей. В воздухе явственно воняло милицейскими сапогами и оружейной смазкой. Случилось всё мгновенно. Конечно, он попытался достать спрятанные в рукавах револьверы, уронил сумки, из которых покатилось стеклянное, но не опередил стрелка. Сотрудник милиции Иван Бусько, деревенский паренёк моложе Пантелеева, убил его практически в упор. Потом Бусько наклонился к умирающему, стараясь расслышать его последние слова, но, как было уже сказано, не разобрал. Зато их расслышала растрёпанная, насмерть перепуганная бедоносица. Что-то вроде: «Всё сложено под третьим из семнадцати гранита…», далее неразборчиво. Знала ли она код этого шифра? Вполне возможно, что по чрезвычайной привязанности к роковой даме именно ей он на всякий случай доверил тайну. И именно поэтому, найдя схрон, искатели не обнаружили в нём ничего ценнее примуса. Девица же Мицкевич вскоре бесследно исчезла из Петрограда. 

Ещё одна дама, прилипшая носом к стеклу витрины, за которым таращилась мёртвая голова Пантелеева, была Елизавета Полонская – петроградская поэтесса, написавшая на смерть разбойника романтическую поэму «В петле». Написала, находясь под впечатлением от увиденного в витрине. О том, что эта дама, вероятно, была не в ладу со здравым смыслом, свидетельствует тот факт, что поэму свою, в которой судьба злодея описана в восхищённых тонах, она долго носила по редакциям, не понимая причины отказа. Поэму не печатали ни в какую, определяя её как «левую», никуда не годную, подозрительную, плохую. И даже когда уличные дети уже запели её в подворотнях, то есть поэма ушла в народ, Полонская всё ещё на что-то надеялась. Может, она была одной из тех «бедных студенток», кто попал под Лёнькину волну обаяния, и была им в какой-то мере облагодетельствована. Только так можно объяснить причину любви Лизоньки к этому откровенно отрицательному персонажу. Иначе бы г-жа Полонская запела, встреться она хоть раз с Лёнькой на выходе из «Донона» в лисьей шубке и бриллиантах, зимней ночью, совсем не так.

Лёнька Пантелеев – сыщиков гроза:

На руке браслетка, синие глаза…

Кто ещё так ловок, посуди сама!

Сходят все девчонки от него с ума!

Представить Лёньку в романтическом ореоле захотелось не только ей. Вот и Лев Шейнин завернул в ту же сторону. А в наше время сняли и сериал, потом даже мюзикл, будто речь не идёт о человеке, на чьей совести десятки невинно убиенных.

Кто, в конце концов, были эти мертвецы, кто их сегодня помнит? Никто. Как-то ускользает мысль, что Пантёлкин, сотрудник ВЧК, и Пантелеев-налётчик – это одно лицо. И даже враг у этих «двоих», и методы борьбы с ними оказались общие. Оба они боролись за то, чтобы не было богатых, когда следовало приложить усилия, чтобы не осталось бедных.