Гибель армии Великого княжества Литовского на реке Ведрошь

К моменту смерти великого князя Витовта литовская держава находилась на пике могущества. Её границы простирались от Балтийского до Чёрного моря. Вильне принадлежало более чем 700 тысяч квадратных километров от Немана и Южного Буга до верховий Волги и истока Днепра. На съезд европейских правителей в Луцке к Витовту приехали делегации сильнейших дворов Центральной и Восточной Европы. Сам Витовт стоял в шаге от королевской короны из рук германского императора, а реальная мощь Литвы превосходила многие признанные королевства.

Москва, несмотря на громкую победу на Куликовом поле, была несопоставимо слабее. Сразу за Можайском начиналась Литва. После смерти Великого князя Московского Василия I регент Софья Витовтовна признала Вильну покровителем Москвы, которая всё ещё платила дань Орде.

Как получилось, что спустя несколько десятков лет Москва, успевшая перед тем влететь в смуту середины XV века, превратилась в грозную державу, а вчера могучая Литва еле отбивалась от легионов, наступающих с востока? Почему победа польско-литовских войск при Орше стала чудом и не спасла Вильну от поражения в войне — а за четырнадцать лет до того «московиты» уничтожили цвет литовского рыцарства и одним махом забрали у Литвы все завоевания Витовта?

Неумолимое колесо фортуны

Литва с самого начала была аномалией. Реликтом эпохи Великого переселения народов и могущественных языческих вождей. Она окрепла, объединилась и вырвалась на историческую арену аккурат тогда, когда соседи-христиане дошли до феодальной раздробленности. Её племенная конница проносилась по равнинам не хуже гуннских орд, тогда как военное дело соседей успело превратиться в схватки блестящих и профессиональных немногочисленных рыцарских отрядов.

Вот только великие победы и завоевания Литвы загнали её в тупик. Уже при Витовте с завоеваниями стало туго. Дальше были или совсем бедные земли вроде Молдавии и причерноморских степей, или слишком опасные враги и союзники. Раньше война кормила Литву и её воинов, походы и набеги позволяли обогащаться грабежом. Теперь грабить было некого, надо было защищать уже завоёванное. А это скучно. Кроме того, теперь Литва крестилась и должна была соблюдать хоть какие-то приличия.

Перемены коснулись и военного дела. Многочисленная лёгкая литовская конница, которая ещё при Грюнвальде вызывала у союзников-поляков презрительные усмешки про варваров из леса, уходила в прошлое. Литовские паны и простые всадники хотели быть европейскими рыцарями. Земли великого княжества должны были выставлять воинов в добром доспехе и с копьями для рыцарского боя. Так красивее, пафоснее, безопаснее.

Вроде бы.

Вот только с мобилизацией у Литвы становилось всё хуже. Одно дело — откликнуться на призыв князя пойти кого-то пограбить. И совсем другое — отправиться оборонять земли на другом конце державы, которые к тебе лично и твоему кошельку отношения не имеют. Заставить силой было никак: Литва «держалась старины» и всё более модных вольностей шляхетских по польскому образцу. Пока в Европе монархи закручивали гайки и опирались на города и простое рыцарство против могущественной аристократии — в Литве и Польше магнаты и шляхта выбивали у короны одну привилегию за другой. Как известно, пан-шляхтич в своём огороде всегда равен воеводе. Любая попытка собрать войска превращалась в печальный театр абсурда. На наёмников же в казне Вильны вечно не было денег.

А ещё это царство успешно разделилось в себе, несмотря на предупреждения Библии. Крещение литовской аристократии в католицизм сближало её с союзными поляками и европейскими дворами, а заодно стало преградой на пути окончательной русификации и ассимиляции с бесчисленными Рюриковичами. Католики получили привилегии, а православные — хоть Рюриковичи, хоть Гедиминовичи — этих привилегий были лишены. Православная «партия» подняла мечи и пошла за Свидригайло добиваться уравнения прав — но проиграла. А неравноправность — это обидно.

Православная знать Литвы, даже самого литовского происхождения, принялась то и дело «отъезжать на Москву». Утверждения, что её притесняют и принуждают к латынству, были лукавством — в те времена католицизм в ВКЛ не навязывали силой. Зато он давал привилегии и государственные посты, которые православная знать хотела иметь без смены веры.

Православные князья уходили «в Москву» вместе со своими удельными территориями. Там их с радостью принимали, давали привилегии и новые земли. А большая часть уделов, в отличие от земель великокняжеского домена, была именно на востоке. Приграничные земли Литвы стали «убегать» к соседям. Москве это, естественно, очень нравилось и хотелось ещё.

Вильне же не нравилось категорически — но её руки связывала «старина», феодальные права и политическая невозможность уравнять в правах возмущающихся православных: такого ублажения «еретиков и схизматиков» и унижения «истинной веры» не потерпели бы ни Польша, ни Ватикан, ни гордящиеся своими привилегиями высшие аристократы Литвы.

Им совершенно не хотелось делиться властью и придворными званиями с православной знатью — никто не любит конкурентов.

Что там у Москвы?

А в Москве в 1462 году к власти пришёл Иван III, потомок великого князя Витовта. В нём расчётливость и политическая изощрённость московских Рюриковичей соединилась с суровостью и амбициозностью литовских Гедиминовичей. Юный государь принялся ковать из своих владений великую державу, старательно круша все мешающие традиции и порядки.

Москва слаба по сравнению с соседями? Значит, она должна превратиться в отлаженный и прекрасно управляемый механизм. Воля великого князя станет законом, а приказы будут неукоснительно исполняться.

Москва бедна, её земли холодны, ей не хватает войск? Значит, посадим воинов на землю помещиками в обмен на службу и направим каждый мешок зерна, каждую копейку на рост числа воинов.

Слишком много воинов не могут позволить себе рыцарских коней и дорогие доспехи? Не беда, пусть наденут простые кольчуги, сядут в степные сёдла и учатся татарскому лучному бою. «Татарский» ориентализированный всадник, конечно, хуже полноценного рыцаря — но зато он есть, а того в нужном количестве произвести невозможно.

Зато Московское княжество получило многочисленное войско, которое можно было быстро собрать и направить на врага.

Суровыми и крутыми мерами Иван III начал создавать военную машину, очень напоминающую старую монгольскую… или литовскую языческую. Массы лёгкой конницы, неукоснительно слушающейся правителей и военачальников и жаждущей войны как возможности пограбить. Ведь государь открыто провозгласил курс на превращение Москвы в великую державу и собирание православных русских земель — наследия Рюрика и Владимира Крестителя. А это значит — много походов, которые в те времена были неотделимы от безудержного грабежа.

Кроме того, Иван призвал в Москву множество итальянских мастеров, от пушкарей до инженеров и строителей. Судя по всему, ему было решительно плевать на их неправославность и «порушение дедовских заветов». Его соратником в политических делах и идеологии был митрополит Зосима — который до сих пор подозревается в ереси, чернокнижии, беспробудном алкоголизме и свирепой содомии. Зато он поддерживал великие начинания и ударными темпами строил мощную православную державу — оплот единственно правильной веры среди басурман и папежцев. Идеи реконкисты всех русских земель рода Рюриковичей) из-под власти иноверцев и чужих династий и стали надолго ядром идеологии Русского государства.

Поначалу Иван III был по-московски осторожен. Он бил только наверняка. Но его машина раз за разом срабатывала как надо. Она смахнула с поля боя при Шелони новгородское ополчение, она устрашила ордынцев на Угре и покончила с игом. И всё же Литва выглядела грозным врагом. Потому первым шагом стала «гибридная война» в конце XV века. Она со всей наглядностью обнаружила: Литва уже не может эффективно защищать свои границы.

Москва забрала себе вяземские и верховские земли, и ничего ей за это не было. Кроме обид Великого князя Литовского Александра: «ну нельзя же так!».

Слабость Вильны подтвердили и набеги Крымского ханства, с которым Иван III был в стратегическом союзе против Орды и Литвы. Тумены Менгли-Гирея доходили до Мозыря, разграбили Киевщину и убили митрополита Макария, а великий князь Александр Ягеллон и его хоругви ничего поделать не могли.

Но за спиной Литвы стояла более сильная Польша, даже когда отвлекалась на авантюры вроде чешского и венгерского тронов для Ягеллонов. Стояла до 1497 года.

Очень кстати польский король Ян Ольбрыхт, дебошир и выпивоха, отправился в Молдавию воевать с турками. Как оказалось, заодно он надумал усадить на молдавский трон одного из своих родственников, чтобы два раза не ходить. Величайший правитель Молдавии, и заодно союзник Москвы, Штефан Великий учинил польскому войску фантастический разгром. Польша оказалась в нокауте на несколько лет. А Литва, как показала предыдущая война, стала на фоне Москвы из былого хищного ящера слабой куропаткой. Для великого князя Ивана настал идеальный момент, чтобы её немного ощипать.

Casus Belli

Иван III несколько поспособствовал «внезапному» отъезду в Москву сразу нескольких влиятельных князей с их уделами. С собой князья во главе с Бельским прихватили около 12% территории ВКЛ. Даже не будь это нарушением мирного договора 1494 года, терпеть подобное для Вильны не было никакой возможности. А то ведь и остальные разбегутся.

Попутно великий князь Московский сделал «контрольный выстрел» в голову Александра Ягеллона. Он обвинил его в принуждении к католицизму собственной дочери — жены Александра Елены. Литовский князь ничего такого не делал, но ему и княгине съели весь мозг католики-магнаты и лично римский папа Александр VI Борджа. А Ивану ну очень тревожно было за нервы дочери, особенно когда понадобился casus belli.

И чтобы все поняли, что всё серьёзно, Иван III предъявил претензии на земли ВКЛ по самую Березину, а заодно и на Киев. Потому что они исконно русские и вообще родовое владение потомков Рюрика и Владимира. Из которых полностью независимым и великим государем после веков феодальных разборок остался только один — Иван Третий. Так что теперь это всё его наследство. Ведь у вас там православных князей неверные латыняне гнетут — да так, что они табуном в Москву убегают.

И вообще, почему это Ольгерду и Витовту приличествовало захватывать одно русское княжество за другим, выкидывать законных местных Рюриковичей и заменять их Гедиминовичами либо наместниками, а нам теперь нельзя? С какого перепугу они вдруг резко стали «исконно литовскими» после веков русской истории?

Тяжко вздохнул Александр Литовский и отправил войско литовское воевать злокозненного тестя-московита. Во главе он поставил великого гетмана литовского Константина Острожского. По иронии судьбы — предводителя православной «партии» аристократии ВКЛ и первого в истории её высшего сановника без крови Гедимина в жилах. Католическая литовская знать его не слишком переваривала. По словам виленского воеводы Гаштольда, Острожский был «человеком новым, подлой кондиции, и вообще русином».

Войско собралось не очень многочисленное, посполитое рушение не жаждало идти сражаться. Ведь на оборонительной войне особо не пограбишь, пусть восточные князья сами справляются. Хорошего им там настроения.

Зато под знамёнами Острожского собрался весь цвет литовского и русинского рыцарства из дружин панов-магнатов во главе с лучшими военачальниками. Добротный ударный кулак из тяжёлой рыцарской конницы. Если его применить с умом — эффект мог быть впечатляющим.

Острожский, будучи опытным воином, не мог не понимать, что всё равно дела обстоят очень плохо. С мест сообщали, что против Литвы по всей линии границы действуют сразу четыре крупных соединения московской конницы. Южное бодро берёт один северский город за другим и движется в сторону Чернигова, северное опустошает окрестности Полоцка и Витебска, а центральное как раз взяло важнейшую крепость между Смоленском и Вязьмой — Дорогобуж. А ведь был ещё и резерв главного командования в Твери.

Шанс был один. Наполеоновский. Стремительный рывок к самой слабой, центральной группировке под Дорогобужем. Её разгром — а далее по обстоятельствам.

«Ехал литвин ой да под Смоленском…»

Острожский пришёл к Смоленску, где к нему присоединился отряд местного воеводы Станислава Кишки — ещё пять сотен добрых всадников. Армия двинулась вдоль Днепра и речки Волости к Ельне, от которой шла дорога на Дорогобуж.

Там литовцев уже ждала московская «группа армий Центр» во главе с боярином Юрием Захарьевичем Кошкиным-Захарьевым. Опытный полководец и по совместительству «инквизитор», преследовавший ереси в покорённом Новгороде, был весьма горд и амбициозен.

Но вряд ли даже он мог помыслить, что спустя немногим более века его праправнук Фёдор Михайлович воссядет на московский трон и заложит новую династию русских царей Романовых.

Московская разведка вовремя доложила о движении литовского войска к Дорогобужу. Резервная армия князя Даниила Васильевича Щени вышла из Твери и форсированным маршем пошла на помощь боярину Кошке. Она успела вовремя. Два московских войска соединились у Днепра.

В ожидании подхода хоругвей Острожского командующие успели переругаться в полном соответствии с фамилиями: гордый Юрий Захарьич заявил, что, может Щеня и князь, но ему, Кошкину, невместно подчиняться ему и вместо большого полка принимать всего лишь сторожевой. Пришлось вмешаться лично великому князю Ивану — в ответном письме он напомнил Кошкину, что «сторожишь ты не князя Щеню, а дело государево».

Великий гетман Острожский и другие литовские военачальники всё ещё не знали, что под Дорогобужем их ждёт уже объединённое московское войско. По пути разъезды поймали некоего дьяка Германа, который бежал на Москву от литовско-смоленского магната Сапеги. Тот в попытке спасти жизнь подробно рассказал гетману, что впереди к бою готовится далеко не только относительно слабый корпус Кошкина:

Третьего дня пришли к нему на помощь другие большие воеводы, князь Даниил Васильевич Щеня и князь Иван Михайлович Перемышльский с многими другими воеводами и людьми, и что все они уже находятся в одном месте под Дорогобужем, и поэтому, если бы пришли ранее, то им было бы невозможно противостоять вам, теперь же знайте и хорошо подумайте, не ходите к ним, но отойдите назад, потому что вам нельзя биться с ними, так как их много, а вас против них очень мало!

Острожский не поверил. Он приказал вздёрнуть «подосланного московитами лжеца» на ближайшем суку и повёл войско дальше.

Лишь в двух милях до Ведроши, где под Дорогобужем стояло московское войско, разъезды доложили: бедолага Герман был прав. Впереди — превосходящие силы.

Паны-воеводы собрались на совет. Отступать было невместно и не по-рыцарски. Атаковать заведомо превосходящие силы — опасно.

Видимо, сыграло свою роль и русинское происхождение православного князя Острожского, которым его и без того попрекали литовские вельможи. Отступление могло привести к опале, потере булавы великого гетмана, а то и вовсе к обвинению в предательстве и пособничестве сородичу-единоверцу Ивану Московскому.

«Князь же Константин и паны и все люди, бывшие с ними, посовещавшись, решили, что мало ли много ли будет москвичей, но, надеясь на божию помощь, биться с ними, а без боя назад не возвращаться и все к этому присоединились, решив, что на всё воля божья».

Острожский решил сделать ставку на качественное превосходство своего рыцарского войска и на внезапность. Он «по-суворовски» бросил силы напролом через лес и буераки, чтобы нанести по ещё не изготовившимся к битве московитам внезапный удар.

Катастрофа рыцарства литовского

Волею судьбы битва произошла на 29-ю годовщину битвы при Шелони, когда новое московское войско разгромило новгородскую рыцарскую рать и покончило с независимостью республики.

Историки до сих пор спорят, сколько было воинов у Острожского и у Кошкина с Щеней. Литовские хроники описывают отважный удар трёх с половиной тысяч рыцарей на сорок тысяч московитов. Это прекрасно, но сорок тысяч воинов в поле не собрали бы все земли Москвы. А ведь главные силы действовали на северском направлении под Брянском, тогда как северный корпус жёг посевы под Полоцком и Витебском.

Впрочем, само по себе превосходство московского войска при Ведроши мало кто ставит под сомнение. Методы великого князя Ивана работали, а вот польско-литовские вольности шляхетские подрубали саму основу мобилизационных возможностей Вильны.

Спорят историки и о том, действительно ли вышедшие из леса хоругви Острожского отбросили внезапным ударом московские отряды за реку — или это было классическим манёвром ложного отступления.

Как бы то ни было, битва была долгой и тяжёлой. Русские летописи описывают шесть часов сечи. Никто не желал уступать. Коса нашла на камень.

Вот только конница Острожского в ходе битвы ушла за реку. И, когда она вся втянулась в бой, пытаясь переломить ход сражения, в дело вступил тот самый сторожевой полк, которым не желал командовать гордый предок царей Романовых.

Он разрушил переправы через реку и ударил литовским воинам в тыл. Когда те смешались и попытались уйти — на их пути оказалась река без мостов. Из окружения вырвался лишь смоленский воевода Кишка.

Разгром был тотальным. Цвет литовского рыцарства остался на поле у Ведроши или попал в плен. Всё руководство войска Литвы погибло или тоже попало в московский полон. Московское воины также понесли тяжёлые потери — русские воеводы запросили в Москве подкреплений, без которых не могли продолжать кампанию. Но Литва и вовсе практически лишилась армии.

Спустя три года ей пришлось подписать мир, больше похожий на капитуляцию, и отдать Москве почти треть своих земель. По словам имперского посла Герберштейна, одним сражением воеводы великого князя Ивана перечеркнули все достижения Витовта на востоке.

И это было только началом русской реконкисты. Ибо слабых бьют. А Литва стала слаба. И никакая доблесть рыцарства и шляхты за редкими исключениями не могла преодолеть перемалывающей силы поместной конницы — этих легионов Третьего Рима, — оперативно-стратегического искусства воевод русских государей и обесценивающей любые стены крепостей артиллерийской мощи Москвы.

Гетмана Острожского с поля Ведроши в кандалах привели к великому князю Ивану.

Когда он, прославленный православный полководец-русин, отказался перейти на сторону Москвы, его бросили в темницу и «убеждали», пока он не дал согласие спустя долгих семь лет. Получив свободу и командный пост, Острожский внимательно изучил московскую военную машину, а затем бежал на Литву.

У него было очень много времени на обдумывание причин своего разгрома и способов противодействия новой московской мощи. Свои мысли полководец пустил в дело спустя 15 лет и отомстил Москве ответным разгромом при Орше.

Вот только социальную, политическую и экономическую систему польско-литовских земель ни Острожский, ни любой другой магнат переломить не мог.

Пока Европа и Москва занимались централизацией управления, приструнением феодальной вольницы и выстраиванием вертикали власти — шляхтичи и магнаты выбивали из короны свои «золотые вольности». Это позволило создать блестящую гусарскую конницу и впечатляющую аристократическую культуру — но исторически загнало их в тупик.

И, когда в конце XVIII века царственная вдова далёкого потомка боярина Кошкина вместе с двумя германскими владыками разделила Речь Посполитую как торт и этому не смогли помешать ни отвага шляхты, ни таланты Костюшко, — причины лежали ровно в том же, что и катастрофа при Ведроши.

Увы для Вильны и к счастью для Москвы — этот урок так и не был понят никем, кроме Острожского.