Из белых в красные, или Что заставило генералов и офицеров Российской империи служить советской власти

Для кого-то, быть может, станет открытием, но связанное с Львом Троцким подполье, по словам того же исследователя, действовало в СССР до начала сороковых. И по сей день остается открытым вопрос о его связях с командным составом РККА – как высшего, так и среднего звена, чему не стоит удивляться: в конце концов многие командиры своей карьерой в Красной армии обязаны ее создателю – «Льву революции» и, надо полагать, были не прочь видеть его во главе государства.

Организованное же сопротивление белых завершилось в европейской России именно в упомянутом году блестяще проведенной эвакуацией русской армии – таково было официальное ее название – генерал-лейтенантом бароном Петром Врангелем. Здесь стратегический успех красных не отменяет в сущности их тактической неудачи: прорыв через Сиваш не стал прологом к следующему шагу – полному разгрому противника и срыву эвакуации его войск. Потом это аукнулось Москве постоянной, во всяком случае в первое советское десятилетие, тревогой по поводу возможного вторжения белогвардейских частей, сохранивших в созданном в 1924 году Русском общевоинском союзе (РОВС) свою военную структуру и иерархию.

Бывшие царские офицеры увидели в большевиках силу, способную восстановить сакральное в их понимании пространство империи от Варшавы до Владивостока

Больше того, РОВС старался вести активную подрывную деятельность внутри СССР, правда, нейтрализованную ОГПУ, в том числе и путем похищения руководителя организации генерала от инфантерии Александра Кутепова в 1930-м и спустя семь лет его преемника – генерал-лейтенанта Евгения Миллера. Профессиональные военные не имели ни навыков, ни опыта конспиративной работы.

В постсоветской России вышло достаточно много публикаций, посвященных РОВС и Белому движению. Соответственно среди интересующихся прошлым Отечества граждан могло сложиться впечатление, будто вчерашние офицеры императорской армии чуть ли не все испытывали сплошь и рядом антибольшевистские настроения и спешили пополнить ряды контрреволюции. А из тех, кто служил в РККА, могли назвать разве что генерал-адъютанта Алексея Брусилова или перешедшего к красным после войны генерал-лейтенанта Якова Слащева. Советская историография также не спешила развеять миф о победе исключительно вчерашних рабочих и крестьян над якобы вымуштрованными белогвардейскими полками. Однако профессиональных военных, в том числе и офицеров Генерального штаба, в армии красной служило больше, нежели в белой. А русский офицерский корпус накануне Февральской революции насчитывал 250 тысяч человек. Немало.

Среди причин, также заставивших меня обратиться к теме военспецов на службе рабоче-крестьянскому государству, стали искажающие действительную картину событий фильмы, что художественные – сериалы «Троцкий» и «Демон революции», что документальные – «Революция: западня для России», где консультантом выступил довольно популярный в монархической среде псевдоисторик Валерий Шамбаров.

О героях былых времен

Один из актуальных вопросов, связанных с Гражданской войной: каковы основные слагаемые успеха победы большевиков? Разумеется, в ответ следует назвать комплекс причин. Но в числе несомненно главных – участие упомянутых военспецов в планировании и успешном осуществлении операций Красной армии как на стратегическом уровне, так и на тактическом. Я уже затрагивал данную тему в статье «Гражданская война: забытые победители». И теперь предлагаю продолжить разговор. Единственная ремарка для тех, кто будет знакомиться с предыдущей моей работой. С того времени прошло свыше десяти лет, и мои взгляды претерпели определенную трансформацию или, если угодно, эволюцию. Соответственно отдавая дань уважения сражавшимся против красных многим генералам и офицерам, их любви к Родине, мужеству на полях Русско-японской и Первой мировой войн, я тем не менее уже не могу подписаться под некогда произнесенными собственными словами: «Симпатии автора на стороне белых».

В исторической перспективе, на мой взгляд, правы оказались красные и именно их победа аккумулировала до того момента спящие творческие силы народов рухнувшей Российской империи и построенного на ее обломках Советского Союза. Белые, даже те, кто руководствовался самыми благими побуждениями, вроде уважаемого мной генерал-лейтенанта Антона Деникина, изучению биографии и военной деятельности которого я посвятил не один год, объективно все же сражались за возрождение классового несправедливого общества, социально стратифицированного и основанного на эксплуатации человека человеком. Волей-неволей они проливали кровь – и свою, и чужую – за восстановление власти обанкротившегося с политической точки зрения Временного правительства, пускай в случае победы белых представленного бы другими, нежели в 1917-м, персонажами.

Плюс провозглашенный абсолютно всеми контрреволюционными силами лозунг воссоздания «Единой и неделимой России» противоречил сепаратистским тенденциям в рухнувшей империи, в том числе и на казачьих землях, территориях Закавказья и Средней Азии, не говоря уже о Польше и Финляндии. Тот же поход Деникина на Москву летом-осенью 1919-го во многом завершился провалом из-за нежелания обеспечивавших правый фланг Добровольческой армии донских корпусов выходить за пределы родных станиц.

Да и на поляков, якобы предавших белых, на что спустя годы сетовал Антон Иванович, посвятив этому большую статью «Кто спас советскую власть от гибели». Справедливости ради замечу, что в ней Деникин признавал право Польши на существование, но выступал против популярной в варшавских правящих кругах идеологии: возрождения Речи Посполитой от моря до моря. Кроме того, вопросы о статусе уже по факту сложившихся упомянутых государственных образований белогвардейские лидеры оставляли на рассмотрение Учредительного собрания, выборы в которое планировалось провести после войны. Большевики же, как известно, без колебаний и волокиты признали независимость Польши и Финляндии.

Собственно, белое офицерство сражалось за воссоздание Родины, которую мыслило от Варшавы до Владивостока, для крестьян же и казаков она не выходила за пределы их деревень и станиц. Но опять же формально верховным правителем Белой России считался адмирал Александр Колчак, главенство которого Деникин добровольно признал. И именно первому в случае победы контрреволюции пришлось бы признавать или, напротив, не признавать независимость бывших имперских окраин, уже, повторю, по факту самостоятельных. К слову, Колчак в отличие от Деникина вовсе не отличался даже минимальной политической гибкостью.

Но перипетии межличностных взаимоотношений и взглядов на будущее устройство России лидеров Белого движения – отдельная тема. В данной статье речь именно об офицерстве и его мотивах служения большевикам. И здесь вот на какой психологический аспект следует обратить внимание: если иногда материально-бытовое положение армейских офицеров императорской армии особенно в провинции и некоторой части крестьянства несильно отличалось, то ментальная пропасть между ними оставалась огромной.

Друзья и товарищи народа

Поэтому рассуждения в стиле Деникин был сыном бывшего крепостного крестьянина, а Ленин – дворянином и соответственно первый оказался ближе к народу не выдерживают элементарной критики. Деникин, коего справедливо назвать бессребреником, мыслил как русский офицер, призванный стоять на страже обветшавшего здания построенной Петром I империи, причем именно здания как некоего сакрального символа, а не формы правления: Антона Ивановича, например, уместнее назвать по убеждениям либералом, нежели монархистом. Ибо в своих «Очерках Русской Смуты», вспоминая о состоявшемся 16 июля 1917 года в присутствии министра – председателя Временного правительства Александра Керенского и Верховного главнокомандующего Брусилова, а также ряда министров и военачальников, Деникин – в тот период командующий Западным фронтом – произнес: «Ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы. Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых – не бойтесь! – стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших».

Схожим образом мыслил и антипод Деникина по Гражданской войне Брусилов. Вступая в должность Верховного главнокомандующего в мае 1917-го, Алексей Алексеевич произнес: «Я вождь революционной армии, назначенный на мой пост революционным народом. Я первым перешел на сторону народа, служу ему, буду служить и не отделюсь от него никогда».

Только объективно победа красных вела к созданию нового общества, аккумулировавшего, как я уже отметил, творческие силы народов России, а Деникина – к наполнению новой формы старым содержанием, что он и сам отчасти признавал, когда писал о победах наступавших на Москву своих армий: «Обиды от проходящих войск, злоупотребления местных властей и возвращающиеся помещичьи шарабаны – факты бесспорные».

При этом генерал, по его словам, запрещал самоуправное восстановление собственности. Но именно это и происходило. Да и не кто иной, как Деникин с горечью писал о неспособности полностью контролировать собственный тыл. А немалое число офицеров в заполыхавшем пламени Гражданской войны отнюдь не желали проливать кровь за возвращение на поделенные крестьянами барские земли шарабанов их прежних хозяев.

Касательно обветшавшего задания державы – это не столько моя оценка, сколько взгляд на империю свидетеля ее гибели, монархиста и белогвардейца, вступившего в Добровольческую армию, едва перешагнув тринадцатилетний рубеж, военного историка Антона Керсновского: «Здание Российской империи было выстроено на европейский образец конца XVII – начала XVIII столетия. Выстроенный на сваях в северных болотах блистательный «Санкт-Петербурх» являлся живым воплощением великой, но чуждой народу империи. Эти петровские сваи за два столетия подгнили. Вместо того чтобы заменить их более прочными устоями, к ним лишь приставили подпорки в надежде на спасительное авось».

Вот эта неразумная надежда и привела монархию с неизжитыми пережитками феодализма, с порочной системой занятия ключевых должностей в армии Романовыми (дядя последнего императора, великий князь Николай Николаевич Младший в течение года занимал пост главкома в Первую мировую, не имея для этого ни опыта, ни дарований) к катастрофе.

Разумеется, подобного рода проблемы не могли не отразиться и на армии. Ее офицерский корпус продолжал сохранять замкнутый кастовый характер, комплектуясь по большому счету за счет дворянства. Так, крупнейший советский специалист по рассматриваемой в данной статье теме, военный историк Александр Кавтарадзе в своей фундаментальной работе «Военные специалисты на службе Республике Советов. 1917–1920 годы» приводил следующие цифры: «Потомственные дворяне в русской армии составляли: генералы – 87,5 процента, штаб-офицеры – 71,5, обер-офицеры – 50,4 процента».

К категории личных дворян «принадлежал значительный процент русского офицерства, особенно в чине от подпоручика до подполковника включительно. Что же касается генералов и полковников, то они все относились к потомственным дворянам по происхождению или за службу».

Конечно, ситуация с социальным составом офицерского корпуса постепенно менялась: после реформ Александра II худо-бедно заработали социальные лифты, что позволило несколько разбавить дворянский элемент в войсках, доказательством чему – судьба упомянутого выше Деникина. Сын крепостного, отданного в рекруты и дослужившегося до офицерского чина, Антон Иванович своим трудом, одолев несправедливость, с которой ему довелось столкнуться в Николаевской академии, дослужился до генеральских погон.

Кроме того, невольным стимулом для демократизации и разрушения сословных перегородок в офицерском корпусе (сразу замечу, что это практически не затронуло гвардию и Военно-морской флот) стало поражение в Русско-японской войне. Соответственно накануне Первой мировой процент потомственных дворян составлял уже порядка 40 процентов.

Еще важная деталь, в немалой степени обусловившая приток военспецов в РККА: большевики изначально контролировали Центральную Россию с обеими столицами, что легитимировало их власть в глазах офицерства. А белые воспринимались в виде восставших окраин да еще опиравшихся на иностранные штыки, что для значительной части русских офицеров выглядело неприемлемым: не зря я отметил сакральное понимание ими пространства созданной Петром I империи. Ибо с их точки зрения, где столица – там и империя. И белые вне зависимости от лозунгов могли в представлении стоявших перед выбором военных, оставшихся на контролируемых красными территориях, ассоциироваться скорее со Степаном Разиным или Емельяном Пугачевым, нежели с чем-то подлинно легитимным.

Офицеры военного времени

В сущности правота приведенных выше утверждений касательно восприятия офицерством сакрального пространства державы, нежели формы правления, согласуется с довольно равнодушным отношением подавляющего его числа к отречению монарха в марте 1917 года. Отчасти подобное положение дел сложилось по причине аполитичности немалой части профессиональных военных. Как ни странно, во многом виной тому правительство. Это же оно наложило запрет соответствующими распоряжениями военного ведомства на выражение каких бы то ни было политических симпатий, в том числе и в адрес промонархических партий.

Подобный подход не мог не привести к политически индифферентным настроениям в офицерской среде, породившим позже даже забавные казусы. Вот один из примеров. Ветерана российской социал-демократии Георгия Плеханова в апреле 1917 года навестил Колчак – в то время командовавший Черноморским флотом, первый оставил следующие не лишенные остроумия воспоминания о визите: «Сегодня… был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец. Храбр, энергичен, не глуп… Но в политике он, видимо, совсем неповинен. Прямо в смущение привел меня своей развязной беззаботностью. Вошел бодро, по-военному и вдруг говорит: «Счел долгом представиться вам как старейшему представителю социал-революционеров».

Далее Плеханов объяснил адмиралу, что, напротив, он как раз идейный противник эсеров. Колчак нисколько не смутился. И рефреном прозвучал вывод старейшего русского марксиста: «Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике». И данная характеристика относится ко всем лидерам Белого движения.

Однако аполитичность все-таки не была свойственна всему офицерскому корпусу, некоторая его часть вполне придерживалась левых взглядов или по меньшей мере была с ними знакома. Даже Деникин, еще будучи слушателем Николаевской академии, как-то откликнулся на просьбу знакомых курсисток, которым грозил обыск, и спрятал у себя на квартире, как он позже сам вспоминал, три объемистых чемодана с нелегальной литературой. Да и сам будущий лидер Белого движения не чужд был в молодости чтения нелегальных журналов.

Таким образом, есть основания предположить, с одной стороны, мотивом вступления немалой части офицерства в РККА восприятие ими советской власти как подлинно государственной. То есть как раз-таки они увидели в большевиках ту силу, способную восстановить сакральное в их понимании пространство империи от Варшавы до Владивостока. Неудивителен аргумент, если мне не изменяет память, Брусилова, убеждавшего офицеров вступать в РККА во время войны с Польшей необходимостью остановить наступление последней.

Нельзя отрицать и согласие части офицеров с провозглашенной доктриной на построение справедливого общества. Ибо никакой симпатии к фабрикантам и помещикам у них не было. То же знаменитое корниловское выступление в августе 1917 года отнюдь не объединило офицерство, а напротив, внесло раскол в его ряды. Отчасти подобное положение дел обуславливалось следующими факторами, на которые в свое время обратил внимание Кавтарадзе: «Еще в ходе мировой войны кадровый состав действующей армии понес тяжелые потери и офицерский корпус пополнился 220 тысячами офицеров военного времени, то есть в 4,5 раза больше, чем было кадровых офицеров накануне Первой мировой войны».

Соответственно еще вчера вполне штатские люди, офицеры военного времени вполне могли симпатизировать социалистическим идеям, равно как и быть ближе к нижним чинам. Кроме того, нельзя отрицать их идейного влияния – по большей части людей хорошо образованных – на профессиональных военных. Я думаю, подобное влияние не в последнюю очередь способствовало налаживанию отношений некоторой части офицерства с солдатскими комитетами.

Интересно, что Деникин, вспоминая об упомянутом выше июльском совещании военачальников и министров, озвучил предложение возглавлявшего в тот период Юго-Западный фронт генерала от инфантерии Лавра Корнилова усилить в армии роль комиссаров путем введения соответствующего «института в корпуса и предоставления им права конфирмации приговоров военно-полевых судов, а главное – необходима генеральная чистка командного состава». Подобного рода предложение вряд ли могло встретить сочувствие во всем офицерском корпусе, что лишний раз свидетельствует в том числе и о его идейно-политической неоднородности.

Считаю также важным затронуть вопрос, связанный с разложением армии в период с февраля по октябрь 1917 года. На уровне массового сознания этот процесс и по сей день связывается с деятельностью большевиков, что не находит подтверждения в источниках. Напротив, известный военный деятель колчаковского правительства – генерал-лейтенант (и в прошлом барон) Алексей Будберг, равно как не раз упомянутый здесь Деникин, считали иначе. Их свидетельство как убежденных белогвардейцев носит особенно ценный характер. Тот же Деникин писал в своих очерках: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие. Развалило армию военное законодательство последних четырех предреволюционных месяцев. Развалили лица, по обидной иронии судьбы, быть может, честные и идейные, но совершенно не понимающие жизни, быта армии, не знающие исторических законов ее существования».

И те из офицеров, кто понимал подлинные причины развала армии при Временном правительстве, шли как раз к красным, а многие, как я уже писал, еще ранее сумели наладить отношения с солдатскими комитетами, что стало первым их шагом, предварившим в скором времени службу новой власти.