Николай I: рыцарь самодержавия

Писать о Николае I в рубрике «Герой или злодей» трудно — уж слишком прочно к нему прилипло клеймо «деспота». Стоит сказать «Николай I», как тут же в памяти всплывают хрестоматийные образы: повешенные декабристы, «Николай Палкин», шпицрутены, гоголевские чиновники, «жандарм Европы», дуэль Пушкина и ссылка Лермонтова… Но ведь не бывает в природе человека, сотканного из одних лишь недостатков. Свои плюсы были и у Николая.

Фанатик на троне

В первую очередь надо отметить, что Николай был человеком идеи. Власть ему нужна была не для получения каких-то низменных удовольствий. В своём повседневном быту император вёл полуспартанский образ жизни: не чревоугодничал, пил мало, не курил, спал на простой жёсткой кровати, даже в морозы ходил в простой офицерской шинели. Вставал император на рассвете, рабочий день у него был «ненормированный» — 16−18 часов в сутки.

И всё это было подчинено идее русского самодержавия — неограниченной царской власти, освящённой небесами. Николай, видимо, вполне серьёзно считал себя посредником между Богом и вверенной ему Россией. Именно этим объясняется его ненависть ко всякому представительному правлению: попытки ограничить самодержавную власть монарха в глазах Николая были преступной еретической крамолой, вызовом не столько царю, сколько всевышнему, по воле которого монарх и правит. И усердно заботится о народе (пастве). Служению этой идее — пусть и весьма «искривлённой» — Николай отдавал себя без остатка. Не зря фрейлина Анна Тютчева (дочь знаменитого поэта), лично знавшая царя, называла его «Дон Кихотом самодержавия».

Благородный… паяц?

Многие современники (та же фрейлина Тютчева) считали Николая образцом «рыцарского благородства». Знаменитый жандарм Леонтий Дубельт писал в дневнике: «При всей строгой наружности император человек самого мягкого, доброго сердца; чувства его всегда возвышенны, благородны…»

И далее Дубельт рассказывает, как император приказал посадить в крепость человека, вина которого была недостаточно доказана. Когда выяснилось, что узник невиновен, император откровенно признал свою ошибку и приказал выдать потерпевшему четыре тысячи рублей. «Много ли людей, готовых так честно сознать свою ошибку?» — патетически завершал Дубельт свой рассказ.

Пушкин, стоявший совсем на другом (прямо противоположном) полюсе, нежели Дубельт, тоже восторгался государем:

Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами…
«Друзьям», 1828 год

Но как с этим благородством и честью вяжется тот циничный и страшный юмор, который временами проявлял «рыцарственный» Николай? На рапорте о какой-то провинности двух евреев (в 1827 году) рукою Николая начертано: «Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало, и не мне её вводить».

12 тысяч ударов палками — это верная смерть, причём смерть мучительная. Словесное паясничанье (иначе это не назвать) императора на тему гуманности российского правосудия («какое счастье, что нет смертной казни!») производит гнетущее и отнюдь не «благородное» впечатление.

«Мне нужны не умники, а верноподданные!»

Николай не был глуп. Свидетельством тому служит его умение разбираться в людях. Стоит вспомнить ту пресловутую комедию, которую он (с успехом!) разыгрывал перед арестованными декабристами, изображая поочерёдно то «строгого отца», то чуть ли не «единомышленника» (в зависимости от того, с кем велась беседа). Такой «номер» мог провернуть лишь знаток человеческой психологии.

И своих вельмож Николай понимал прекрасно. Он знал, например, что министр иностранных дел Карл Нессельроде годится лишь на составление типовых дипломатических нот, но не более. Что морской министр, главный «салонный остряк» князь Александр Меншиков — никогда в своей жизни не управлял даже шлюпкой. Что министр финансов Фёдор Вронченко освоил математику до дробей — на том и остановился. Что главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий Пётр Клейнмихель — вор и взяточник.

Возрождая сгоревший в 1837 году Зимний дворец, Клейнмихель так обокрал подрядчиков, что те вынуждены были броситься в ноги царю. Три дня царь был гневен («Я не знаю теперь, принадлежит ли мне даже стул, на котором я сижу!» — кричал он). А потом всё пошло своим чередом. Клейнмихель остался на своём посту. Так же, как остались на местах меншиковы, вронченко, нессельроде и десятки им подобных.

Как же такой неглупый человек, как Николай, мог выбирать себе столь бездарных «помощников»?

Для Николая главное в человеке было — послушание. Не зря в честь того же Клейнмихеля была выбита золотая медаль с девизом: «Усердие всё превозмогает». Именно этого — усердия и исполнительности — требовал Николай от всех, кто его окружал. Но никак не «умничанья» (самостоятельного мышления). Думать и решать имел право один человек — сам Николай. Как писала уже упомянутая Анна Тютчева: «Император искренно верил, что в состоянии всё видеть своими глазами, всё слышать своими ушами, всё регламентировать по своему разумению».

Меценат или «душитель свободы»?

Взаимоотношения Николая с «гуманитарной российской интеллигенцией» тоже были неоднозначны. Да, дважды сосланный на Кавказ Лермонтов (из второй ссылки поэт уже не вернулся), загубленный поэт Полежаев (отдан в солдаты за фривольные стихи), объявленный «сумасшедшим» Чаадаев — всё это было.

Но было и другое. Николай вернул из ссылки Пушкина и предоставил в его распоряжение, говоря современными терминами, «административный ресурс» (ссуды из казны, разрешение на печать ряда произведений, возможность апеллировать к царю лично). После гибели поэта царь оказал широчайшую финансовую поддержку его семье.

Воспитателем наследника престола (будущего Александра II) император сделал Василия Жуковского — поэта хоть и «благонамеренного», но очень интеллигентного. А ведь мог бы выбрать какого-нибудь официозного «ура-патриота». Но нет. Николай — при всём его «фрунтовстве» и «милитаризме» — не был чужд изящного. У него был пусть и своеобразный, но вкус. Он разбирался в литературе. Ехидный гоголевский «Ревизор» смог появиться на сцене лишь при прямой поддержке императора (цензоры не пропускали).

Другое дело, что подход Николая к литературе был сугубо прагматическим. Как позднее Сталин считал, что всякое советское произведение должно укреплять марксистскую идеологию, так и Николай рассматривал любое литературное творение с точки зрения пользы самодержавию.

Схожие установки дают схожие результаты. И как в Советском Союзе такой прагматизм породил целые горы «соцреалистического» шлака, так в николаевской России воздвигались горы шлака «верноподданнического» («Рука Всевышнего отечество спасла» Нестора Кукольника и тому подобный официоз).

Главное — «не быть неудачником»!

В конечном итоге губительной для репутации Николая I стало поражение в Крымской войне (1853−1856 годы) против Англии и Франции. Финальная неудача, как правило, снимает претензии на «дискуссионность» и «противоречивость» для того правителя, который эту неудачу потерпел. Если бы представить (гипотетически), что тот же Сталин потерпел поражение в войне, — разве был бы он такой «противоречивой фигурой», вокруг которой сейчас ломается столько копий? А так — да, тиран. Да, людоед. Но с другой стороны: при нём и Великую Отечественную выиграли, и атомную бомбу создали — «главную гарантию нашей независимости». Есть о чём дискутировать.

Если бы николаевская Россия победила в войне, был бы повод спорить. Мол, да: были серьёзные минусы, но всё же как-никак мы победили. Целую коалицию из ведущих держав! Если бы Николай умер где-нибудь в году 1852-м, его правление тоже вполне могло бы стать предметом дискуссии: благотворно ли оно было или не очень? А так история сама вынесла свой вердикт. Как же ещё иначе расценить правление с серьёзными минусами, да ещё и закончившееся катастрофой?

Знаменитый историк Сергей Соловьёв так вспоминал об умонастроении людей николаевской эпохи: «Некоторые утешали себя так. Тяжко! Всем жертвуется для материальной, военной силы; но по крайней мере мы сильны, Россия занимает важное место, нас уважают и боятся».

Как оказалось, и сила эта, и это могущество были «дутыми». Задавленная мертвящей бюрократией, стиснутая цензурным гнётом, забитая шпицрутенами николаевская империя была воистину колоссом на глиняных ногах. Колоссом, который рухнул при первом же столкновении с серьёзным противником. И ни история, ни общественное мнение Николаю этого не простили…