Путь барона Унгерна: как устроить пьяный дебош и не восстановить кочевую империю

Не такой, как все

Роман Унгерн родился не в России, а в Австро-Венгрии. Отлично знал немецкий язык, а на русском говорил — по воспоминаниям некоторых современников — с лёгким, едва уловимым акцентом. И считать себя русским патриотом отказывался.

Но жизнь занесла ещё совсем маленького барона фон Унгерн-Штернберга в Ревель — отныне его жизненный путь во многом стал связан с Россией. В 1902 году мальчика отдали в Морской кадетский корпус в Петербурге. Предполагалось, что Унгерн станет флотским офицером — но «не сложилось».

Будущий покоритель монгольских степей учился лениво, зато регулярно попадал под строгий арест за многочисленные проступки. Это его, видимо, мало волновало — при случае Унгерн смог сбежать из карцера, попав по итогу в ещё бо́льшие неприятности.

В 1904-м незадачливого кадета оставили на второй год, а в следующем году и вовсе исключили. Тогда он решил пойти по другому пути — сбежать на Русско-японскую войну. Он записался «вольнопером», но успел только к самому концу войны. Неясно, удалось ли Унгерну повоевать уже тогда. С одной стороны, из Маньчжурии он привез «боевую» разновидность памятной медали, с другой — в послужном списке от 1913 года написано: «в сражениях не был».

В поисках приключений

Отслужив положенный год, Унгерн всё же завершил военное образование, закончив в 1908 году Павловское пехотное училище в столице. Но отправился не в пехоту, а в забайкальские казаки — уж очень хотел быть кавалеристом.

Аттестации за 1911 и 1912 годы уже не характеризовали Унгерна как «малоспособного и маловнимательного» ученика — как в ранее в Морском корпусе. «Службу знает и относится добросовестно». «Интересуется военным делом». «К подчинённым требователен, но справедлив». «Заслуживает выдвижения». И… «обладает мягким характером и доброй душой».

Была ещё одна яркая особенность — Унгерн, несмотря на аристократическое происхождение, демонстрировал полнейшее равнодушие к «понятиям» офицерской касты.

Позже, в Первую мировую, сослуживцы подметили — барон не тусовался в офицерских компаниях, казался равнодушным к деньгам и женщинам, был вызывающе неопрятен. Не настолько, чтобы за это начали привлекать, но практически на грани.

Как будто говорил: плевал я на эти ваши формальности…

Влачить жизнь казачьего сотника в мирное время Унгерна не тянуло. Соседний Китай раздирало на части смутой, и наш герой решил ехать воевать за монголов — «против китайских революционеров».

Сказано — сделано. Рапорт о прошении в запас был удовлетворён — летом 1913 года Унгерна фактически выкинули на улицу без пенсии и права ношения мундира. Но это его мало интересовало — он уже скакал в монгольские степи.

Правда, затея с треском провалилась — в дело вмешался русский консул. Перспектива самодеятельности искателя приключений привела его в ужас, и он запретил барону помогать монголам.

Ура, война!

Пришлось ехать обратно в Ревель. Положение барона опасно склонялось к «демонстративно облажался», но тут незадачливого сотника запаса спасла начавшаяся Первая мировая война.

Воевал Унгерн по-настоящему храбро — награды, два чина, пять ранений, десяток дошедших до рукопашной атак. Но, как и многие из охочих до подвигов берсерков, барон любил знатно выпить в тылу. Что не могло не обернуться крупными неприятностями.

В 1916 году Унгерна отправили в отпуск в Черновицы. Там он неудачно попытался вселиться в номер — гостиничный швейцар отказался пускать без разрешения коменданта. Барон к этому времени успел набраться настолько, что вместо дальнейших разбирательств просто решил огреть несчастного швейцара шашкой в ножнах. В цель не попал — зато разбил стекло.

Затем — видимо, в поисках пресловутого разрешения — завалился в комендантское управление, где сходу зашёл с козырей, а именно — с фразы: «Кому тут морду бить?!».

Сразу после этого Унгерн наткнулся на обалдевшего от таких раскладов прапорщика Загорского, в котором во хмелю узнал (ошибочно) другого человека, переходившего ему дорогу ранее. И с криком «А, сволочь прапорщик!» бросился в рукопашную. Трезвый, а оттого более ловкий Загорский увернулся от удара, но тогда барон прибегнул к испытанному средству — верной шашке в ножнах. С ней прапорщик уже не справился и больно получил по голове.

Загорский счёл за лучшее отступить и вернулся в компании другого прапорщика — покрупнее, да ещё и со звучной фамилией Лиховоз. Но применять к барону молодецкую удаль не пришлось — пьяный вдрызг Унгерн уже безмятежно дрых в первом попавшемся кресле. Отстегнуть шашку и арестовать буяна не составило труда.

На разборе дела Унгерна спасла исключительная храбрость, награды и военное время. За него вступился командир полка — сам Врангель. Дело кончилось заключением в крепости на два месяца и удалением из части.

Вавилонская конная орда

В следующем году Унгерну удалось попасть в Персию, на Кавказский фронт. Там он впервые занялся сколачиванием инородческих частей — в частности, собрал отряд из ассирийцев. Но грянувший Февраль, а затем и Октябрь разложили старую армию настолько, что барон счёл за лучшее бежать и организовывать антиреволюционное сопротивление где-то ещё.

Пути судьбы вновь привели Унгерна в Забайкалье. Там он осенью 1918 года сформировал Туземную конную бригаду — позже она выросла до Азиатской дивизии.

Соединение представляло собой настоящий кочевой Вавилон в миниатюре. Русские, буряты, монголы, китайцы, японцы — и так далее. Были даже турки и немцы из лагеря военнопленных.

Почувствовав ответственность, Унгерн в некоторой степени изменился. Например, он бросил пить и стал активно наказывать своих подчинённых за пьянство и драки. «Нужно помнить, как должны теперь быть охраняемы от всяких нареканий офицерские погоны», — судя по всему, барон отлично помнил своё поведение и в чём-то даже считал его причиной свалившихся на Россию революционных брожений.

1920 год для белых был отвратительным — их били как на юге, так и на востоке страны. Не стала исключением и дивизия Унгерна. Но прижатый к границе барон не последовал за остальными в Маньчжурию, а затеял свою игру.

Монголия

Унгерн задумал ни много ни мало реставрацию сразу двух империй — китайской и монгольской. И решил начать с Монголии, в которой шла вялотекущая гражданская свара между монголами и гоминьдановцами. Барон со своими людьми тут же включился в неё на стороне первых.

В феврале 1921 года, после неоднократных попыток и ряда неудач ему удалось взять столичную Ургу и прогнать китайцев. Унгерн тут же восстановил абсолютную монархию. Что поразительно — он мог контролировать львиную часть происходившего в стране, но не занимался целенаправленным расширением своей политической власти.

Мало того, барон всячески стремился сократить разницу между своими людьми и местным населением. Например, организовывал курсы монгольского языка для офицеров и сильно злился, когда оказывалось, что их посещало всего два человека.

А ещё Унгерн стал носить стильный шелковый мундир золотистого цвета, расшитый монгольскими орнаментами. Пожалованный ему, между прочим, самим Богдо-гэгэном VIII.

Он даже не пытался по-настоящему, основательно, использовать Монголию как базу для войны с большевиками. Всё потому, что настоящей борьбой Унгерн видел создание цепочки монархических государств — и Восток казался ему идеальным полем для приложения усилий.

Без жалости

Ещё с первой поездки в Монголию барон заразился азиефильством — Унгерну понравился традиционный уклад отсталой страны, которую он противопоставлял западным революциям — как социалистическим, так и буржуазным.

«Люди стали корыстны, наглы, лживы, утратили и потеряли истину, и не стало царей. А с ними не стало и счастья, и даже люди, ищущие смерти, не могут найти её», — редко какая цитата из Унгерна так полно и одновременно художественно описывает царившие в его голове понятия о плохом и хорошем.

Спасение он искал на Востоке — хотя бы потому, что тот ещё не успел пережить цепочки революций и выглядел максимально «традиционным»

Всё это Унгерн представлял в довольно экзотичном для европейца виде. Вот, например, убеждения, которые он высказывал в красном плену в сентябре 1921 года: «…по его мнению, существует не жёлтая опасность, а белая, которая своей культурой вносит разложение в человечество… победу жёлтых над белыми считает желательной»; «…твердо убеждён, что власть в Совроссии непременно перейдёт к евреям, так как славяне неспособны к государственному строительству…»

Одним словом, барон искренне считал, что вокруг него наступает культурный апокалипсис, и он — последний шанс его если не отменить, то хотя бы отсрочить.

Унгерн искренне верил, что только физическим уничтожением евреев и коммунистов можно предотвратить дальнейшие революции и повернуть «процесс гниения» вспять. Поэтому он отдавал безжалостные приказы на уничтожение не просто одного коммуниста, а обязательно вместе со всей семьёй, чтобы «не оставлять хвостов».

К подчинённым, впрочем, тоже был очень строг — в случае чего незамедлительно назначал порку, аресты, конфискацию имущества и расстрелы. Практиковались и изысканные наказания — например, сажать голым на раскалённую солнцем металлическую кровлю.

Сибирские грёзы

На свою беду, Унгерн решил довериться стекавшимся к нему беженцам из Советской России.

По их словам выходило, что всё Забайкалье терпеть не может красных и готово взорваться в любую секунду. Это накладывалось на представления самого барона о положении дел в стране — он искренне считал, что там всё ещё непередаваемый бардак в духе времён Керенского. А РККА — это не армия, а конгломерат разрозненных отрядов, просто с хорошим, по меркам Гражданской, снабжением

Весной 1921-го барон двинулся в поход по принципу «зажжём пламя — а там все восстанут».

Результат оказался обескураживающий. Желающих бунтовать и бить большевиков — кот наплакал. Красная армия — дисциплинирована, упорно обороняется, активно атакует. Сам Унгерн, кстати, обороняться патологически ненавидел, даже когда имелись шикарные тактические предпосылки.

«Не могу обороняться — нервы не выдерживают», — так и признался он позже на допросе.

Побитый Унгерн отступил в Монголию, где принялся носиться туда-сюда конной массой. Красные стали увлечённо гоняться за ним пехотой. Затея была настолько благородно-безумная, что удивился даже сам барон — но должное такому упорству всё-таки отдал.

Не всегда всё шло идеально. Так, однажды он едва не побил красных стрелков, но сам обратился в бегство из-за внезапно появившихся броневиков. Техника против традиции-с.

Предательство

Обломавшись в России, Унгерн принялся разрабатывать новые планы — то провести мобилизацию в Западной Монголии, то прорываться в Тибет и помогать восстанавливать монархию уже там.

Идеи были интересные, но имелась проблема: даже внутри его отряда они категорически не впирались никому, кроме самого барона.

Пока Унгерн побеждал, можно было терпеть его палочную дисциплину. Как только начали колотить — пропал последний стимул. Русские хотели воевать с большевиками в белом Приморье. Восточные монголы — в свои кочевья, прочие национальности — по домам. Началось дезертирство инородцев.

Двадцать первого августа 1921 года Унгерн безмятежно лежал в своей палатке. Был уже поздний вечер — кругом темень. Вдруг раздались выстрелы. Барон выскочил наружу — оказалось, заговорщики всё перепутали и обстреляли из «маузеров» палатку адъютанта, после чего скрылись. Вокруг никого не осталось. Унгерн вскочил на коня и поехал к расположению русской части своего воинства, но там его обстреляли из пулемёта.

Вне себя от злости барон бросился к монголам, которые находились в трёх-четырёх километрах. Но гражданской войны в миниатюре не вышло — те были в курсе заговора и против ничего не имели. Монголы связали Унгерна и повезли выдавать русским, но в темноте поехали не туда.

Барон предупредил — мол, сейчас доиграетесь и вообще заедете к противнику. Кочевники решили, что лучше ориентируются в ночной степи, и не послушали. А потом взяли и напоролись на красный разъезд, и все попали в плен.

Не желая переживать позор, Унгерн два раза пытался покончить с собой. Сначала оказалось, что он потерял пузырёк с ядом. Потом — что подвернувшийся повод слишком широк, чтобы на нём удавиться. Ну а после за важным пленником стали очень внимательно следить.

Возмущённый предательством, барон вёл себя на допросах довольно откровенно — даже понимая, что ничего (кроме расстрела) ему по определению светить не может. Он честно расписал, почему, за что, в какой последовательности и кого ненавидит. И что хотел бы, но, увы, не смог сделать.

Считая себя последним настоящим традиционалистом, Унгерн заявил, что его дело окончательно проиграно. После чего тут же, по доброте душевной, дал красным ряд рекомендаций, как лучше вторгнуться в Китай через пустыню Гоби — барон почему-то считал, что дальнейшие события будут развиваться именно так.

Пятнадцатого сентября 1921 года Унгерна расстреляли. История самого необычного персонажа Гражданской войны завершилась.