Русский футуризм в начале XX века

В отличие от своей родины — Италии, футуризм в России не сложился в движение с общей программой и стратегией действий. Несколько литературных и художественных группировок, постоянно враждовавших друг с другом и оспаривающих звание истинных футуристов, не могли составить единый фронт нового искусства. Не было в России и общепризнанного вождя: ни Хлебников, ни Маяковский, ни Ларионов, ни Бурлюк не могли считаться создателями и вдохновителями русского футуризма.

Теория «свободного творчества», которую формулировали в своих статьях и лекциях Владимир Марков и Николай Кульбин, отдавала все преимущества не концепционной целостности эстетики, а проявлениям творческой энергии, не связанным никакими нормативами стиля или программы.

В формировании футуристической эстетики в России важным фактором стала деятельность Николая Кульбина. Он — «одна из самых фантастических фигур той знаменательной эпохи», как вспоминал о нем композитор Лев Лурье, — не только организационно и пропагандистски поддерживал формирующуюся группу молодых художников и поэтов, но и разработал ряд существенных для футуристической эстетики теоретических положений: значение диссонансных структур в художественном произведении, связь искусства с жизнью, роль тех элементов в искусстве, которые обращены к бессознательному уровню восприятия, исследование психологии творческого процесса, «психологии изображения», проблема совместного творчества художника и зрителя.

Первые программные декларации русского футуризма появляются в 1912 году, хотя некоторые участники этого движения располагают дату своего появления и раньше. Так, Давид Бурлюк указывает, что слово «футуризм» для определения своей деятельности русские поэты и художники начали использовать с 1911 года. Группа «Гилея» вместо иностранного слова «футуризм» предложила аналогичное по смыслу русское название «будетляне». Ларионовская группа «Ослиный хвост» называла себя «будущниками».

Однако именно в январе 1912 года Игорь Северянин (первым использовавший слово «футуризм» в своем сборнике) и Константин Олимпов выпустили листовку-манифест «Скрижали Академии эгопоэзии (Вселенский футуризм)». По духу скорее эстетские, чем авангардистски-радикальные, эти заметки декларировали кредо «Ассоциации эгофутуристов», в которую входили помимо Северянина и Олимпова Иван Игнатьев и Василиск Гнедов. Два положения раскрывали основы эгофутуристической программы. Первое — расширение границ языка, так как существующими в нашем богатом языке словами, футуристы не могли бы передать все обуревающие их головы новые идеи, впечатления и понятия. Второе — утверждение в качестве символа своего объединения треугольника как знака вечности.

В декабре того же 1912 года группа «Гилея» выпустила сборник стихов и статей «Пощечина общественному вкусу». Манифест, открывавший его и подписанный Давидом Бурлюком, Алексеем Крученых, Владимиром Маяковским и Велимиром Хлебниковым, своей наступательной интонацией и резкими полемическими выпадами против литературных врагов вполне отвечал всем канонам футуристических деклараций. Отказ от искусства прошлого («прошлое тесно»), ориентация на современность («только мы лицо нашего времени») и призывы «бросить Пушкина, Достоевского и Толстого с Парохода Современности» являлись очевидными знаками футуристичности гилейской программы.

Михаила Ларионова, подчеркнуто внимательного к форме репрезентации своих художественных экспериментов, умело использующего провокацию и скандал как фактор развития искусства, не столько по стилю, сколько по самому духу, который он стремился утвердить в искусстве, можно считать самым футуристическим русским живописцем. Среди его соратников Илья Зданевич — поэт, художественный критик и теоретик нового искусства, один из лучших знатоков итальянского футуризма, был последовательным сторонником чисто футуристической напористости и энергичного внедрения искусства в жизнь.

В группе Ларионова интерес к футуризму также проявляли Наталья Гончарова, Михаил Ле-Дантю, Александр Шевченко. В ларионовской группе будущников наиболее четкую формулировку получила концепция восточных корней русского футуризма, определивших своеобразие его эстетики.

Манифест «Лучисты и будущники» — одна из самых дерзких деклараций русских художников — появился в 1913 году. Соединение двух парадоксальных тенденций определяло эстетическую программу будущников: ориентация на Восток («Да здравствует прекрасный Восток! … Мы против Запада, опошляющего наши и восточные формы»), на национальные корни искусства («Да здравствует национальность!») и восхищение ритмами и формами современной урбанистической жизни («весь гениальный стиль наших дней — наши брюки, пиджаки, обувь, трамваи, автомобили, аэропланы, железные дороги, грандиозные пароходы — такое очарование, такая великая эпоха, которой не было ничего равного во всей мировой истории»).

Летом 1913 года в журнале «За 7 дней» появилось сообщение о «Первом Всероссийском Съезде Баячей Будущего (поэтов-футуристов)». В декларации съезда, делегатами которого были Крученых, Малевич, Матюшин, провозглашалась задача: «Уничтожить устаревшее движение мысли по закону причинности, беззубый здравый смысл, «симметричную логику», блуждание в голубых тенях символизма и дать личное творческое прозрение подлинного мира новых людей».

Декларация, кроме того, объявляя о создании театра «Будетлянин», открывала перед футуристами новую сферу деятельности. В декабре того же года в петербургском театре «Луна-парк» футуристами были осуществлены две знаменитые постановки «Трагедия. Владимир Маяковский» и опера «Победа над Солнцем».

В сентябре 1913 года московская пресса активно обсуждала нашумевшую прогулку по Кузнецкому мосту футуристов Ларионова и Большакова с раскрашенными лицами. В конце года в журнале «Аргус» был напечатан «Манифест футуристов. Почему мы раскрашиваемся», подписанный Зданевичем и Ларионовым. «Мы связали искусство с жизнью. После долгого уединения мастеров, мы громко позвали жизнь и жизнь вторгнулась в искусство, пора искусству вторгнуться в жизнь», — провозглашал манифест.

Футуристический восторг перед эфемерной поэзией ощущений, отвечающей стремительности современной жизни, и восприятие ярких витрин, электрического освещения, трамваев и автомобилей как элементов грандиозной театральной декорации, которой уподоблялось городское пространство, — все это стало основой столь же эфемерного и стремительного искусства футуристического грима.

В то же время в ряде журналов и газет появляются заметки и интервью Ларионова, излагающие его радикальные и фантастические проекты футуристического театра, в котором «декорации находятся в движении и следуют за артистом, зрители лежат в середине зала в первом действии и находятся в сетке, под потолком, во втором». Кроме того, в 1913 году при участии Ларионова и Гончаровой осуществляется постановка первого (и единственного) футуристического фильма «Кабаре № 13».

В 1914 году начинается знаменитое турне футуристов (Бурлюк, Маяковский и Каменский) по городам России. Лекции и диспуты, с которыми выступали будетляне, режиссировались ими как своеобразные театральные спектакли. Их зрелищный характер, сама форма пропаганды нового искусства значили ничуть не меньше, чем проповедуемая ими идеология.