Сапоги Петра I

А будь Пётр Алексеевич Романов рядовым советским гражданином, не смог бы купить себе одежду и обувь в каком-нибудь одном магазине: среди маленьких размеров нет такого роста, а к большому росту полагалось обладать соответствующей тучностью, что нам и предлагало торговое предприятие «Богатырь». А за башмаками 38-го размера — только в «Детский мир». Беда.

К счастью, у царя были все необходимые средства для «индивидуального пошива». Более того, он обладал волей и желанием радикально изменить гардероб всей вверенной ему страны. Верил ли Пётр, что, побрившись и одевшись на европейский лад, русский человек вступит, как равный, в славную компанию великих западных народов, или прилаживал внешность к глубокому внутреннему замыслу, не так уж важно. Он хотел применить у себя дома всё, что считал нужным и целесообразным. И быстро, и повсеместно. При этом начинал с себя.

В Оружейной палате мы с детства поражаемся одной из витрин. В ней — петровские кафтан, сапоги и трость. Трость из яблони, выточена царём. И высоченные ботфорты он, как утверждают, сам тачал. Толстая чёрная кожа, подшитая светлой и тонкой, каблук высокий — семь с половиной сантиметров (куда ему такой, интересно, при росте 204 сантиметра?), высота голенища — девяносто сантиметров.

И вот ещё что мы видим. Длина-то стопы большая, 31 сантиметр; зачем же нас убеждают, что у великого царя была маленькая ножка? Да была, была. Просто ботфорты надевали не, прости господи, на босу ногу, а на внутренний мягкий сапожок. Это Пётр подсмотрел в Голландии.

Ботфорты — прекрасная штука, распространившаяся по Европе в предыдущем столетии. Помните картинки к «Трём мушкетёрам»? Там наши друзья вечно разгуливают в сапогах. Раструбы то опущены и подвёрнуты, то подняты до середины бедра, так что в седло — и вперёд, за подвесками! Голландский буржуа надевал ботфорты как болотные сапоги: полузатопленные улицы переставали быть непроходимыми. Очень, кстати, забавно наблюдать в наше время, на другом конце Европы, как элегантные жители Венеции заправляют брюки шикарных костюмов в широкие резиновые сапоги и спокойно разгуливают во время осенних паводков. Вот и царь бодро шагал по своей северной Венеции.

У Петра был ещё один повод пошить себе славные, крепкие ботфорты. Его юный, воинственный и наглый враг, Карл XII, вечно щеголял в высоких военных сапогах. Шведский король тоже был, если можно так сказать, целесообразно крут. Он если и не прорубил окно в Европу — это сделали предшественники, — то бодро в окно вылез и шагал от Балтики во все возможные стороны. Мечта — поход, война, слава, а для неё — прочь все остальные заботы. Когда парламент в очередной раз потребовал от короля присутствия в стране и хоть какого-нибудь участия во внутренней шведской жизни, Карл вместо себя прислал парламентариям сапог.

Русский царь сшил себе сапоги, никуда их не послал, обул, а заодно, волею Провидения, усердия и невероятной удачи, побил Карла на суше и на море. Через триста лет, открывая в Москве выставку «Полтава Божьей милостью», шведский посол скажет: «Спасибо вам, что мы не стали империей».

Россия империей стала, петровскими семимильными ботфортами выросла до трансконтинентальных размеров. И с какого-то момента, как горько скажет другой Пётр, умный и тонкий Вяземский, принялась гордиться исключительно географией, хотя, как он тут же и прибавит, можно ли гордиться тем, что «у нас от мысли до мысли пять тысяч верст».