Василий Верещагин: летописец войны

«Я хотел писать солнце»

Однажды классик немецкой живописи Адольф фон Менцель, поражённый многогранностью дарования Верещагина, произнёс: «Der kann alles!» («Вот этот может всё!»). И был прав. Василий Васильевич в значительной мере обогатил изобразительное искусство своей эпохи. И всё же в мировую историю он вошёл главным образом как баталист. Верещагину, мастеру кисти, ненавидевшему войну и мечтавшему «писать солнце», самой судьбой было уготовано провести на поле брани большую часть жизни, там же, с альбомом в руках, и погибнуть.

В 8-летнем возрасте родители, состоятельные помещики, определили его в Морской корпус в Петербурге. Юного череповчанина ждала блестящая карьера офицера. Но Василий, лучший выпускник, при встрече с великим князем Константином Николаевичем попросил об отставке. Новеньким, чистеньким гардемарином с аксельбантами и в треугольной шляпе он отправился в Академию художеств.

Здесь, в колыбели русского изобразительного искусства, Верещагин довольно быстро проявил свои творческие способности. Его эскиз «Избиение женихов Пенелопы возвратившимся Улиссом» получил серебряную медаль Совета Академии. Некоторое время спустя начинающий художник повторил эту композицию сепией на 3,5-метровом картоне. И снова успех. А ведь никто тогда и подумать не мог, какой план зрел в голове мастера. Выслушав похвалу академиков, Верещагин вернулся в свою мастерскую, разрезал картон на куски и бросил в огонь.

 В 1865-м за новыми впечатлениями, для учёбы «на свободе и просторе» Василий Васильевич отправился на Кавказ. Спустя 2 года, приняв приглашение генерал-губернатора Константина Петровича фон Кауфмана, он уже был в Средней Азии. Художник вспоминал: «Я поехал в Туркестан случайно и до сих пор не знаю, ладно ли сделал, что поехал; вероятно, ладно. Поехал же потому, что хотел узнать, что такое истинная война, о которой много читал и слышал».

В июне 1868-го, когда неприятель штурмовал Самаркандскую крепость, Верещагин оказался среди её защитников. Бой продолжался несколько суток. «Я помню свирепые головы варваров, — рассказывал он, — красные отблески на штыках наших солдат и поминутные командные крики артиллерийского офицера». Василий Васильевич рвался в самую гущу боя. Он верил, что его не убьют, что всё увиденное и пережитое он изобразит на своих картинах.

Художнику тогда исполнилось 26 лет. За мужество и отвагу он получил орден Святого Георгия 4-й степени. Эта награда стала единственной, которую Верещагин когда-либо согласился принять.

Картины Верещагина: «всё прочувствовать и проделать»

Из Туркестана Василий Васильевич вернулся, по словам историка искусств Владимира Васильевича Стасова, «живописцем войны». Его серия полотен произвела на современников ошеломляющее впечатление. Власть обвинила художника в непатриотичности, коллеги подвергли критике его стиль. И всё же туркестанский цикл, выкупленный за большие деньги меценатом Третьяковым, стал, по мнению Крамского, успехом русской школы.

 В 1877-м Верещагин, добровольно отбывший на начавшуюся войну с Турцией, во время атаки на Дунае получил серьёзное ранение, чуть не стоившее ему жизни. Едва оправившись после операции, хромая, он уже был у стен Плевны, где русские войска готовились к штурму. Осада болгарского города стала сюжетной канвой целого цикла полотен художника.

В 1879-м балканские работы Верещагина были выставлены во Франции. И снова Василий Васильевич остался верен себе: никаких триумфальных сцен, лишь нечеловеческий труд, раненые и погибшие люди. Когда знакомые спрашивали его, во имя чего он раз за разом рискует жизнью, художник отвечал: «…Дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далёка… Нужно не бояться жертвовать своею кровью, своим мясом — иначе картины мои будут «не то»». Неприятие обществом своего творчества Верещагин переживал очень остро. «Больше батальных картин писать не буду — баста! — сетовал он в письме к Стасову. — Я слишком близко принимаю к сердцу то, что пишу; выплакиваю (буквально) горе каждого раненого и убитого».

Персональные выставки «непатриотичного» художника, демонстрировавшего не победы, а изнанку сражений, не только в России, но и за рубежом сопровождались горячими дискуссиями. «Солдатам и школам, — писал Василий Васильевич о своей выставке в Берлине, — запрещено было ходить гуртом на мою выставку…» Нечто похожее имело место и в США: «На предложение моё водить на выставку по дешёвой цене детей я получил ответ, что картины мои способны отвратить молодёжь от войны, а это, по словам этих господ, нежелательно».

 Считая путешествия «великою школою», художник много ездил по миру. Но «фурия войны», как на холсте, так и в жизни, не отпускала его. Начавшийся в 1904-м русско-японский вооружённый конфликт заставил Верещагина снова стать в строй. 31 марта он находился на борту броненосца «Петропавловск», по свидетельству очевидца, стоял на мостике и зарисовывал морскую панораму, когда корабль подорвался на японской мине и пошёл ко дну.