Злословие в прежние века: как наказывали за длинный язык

Маски и уздечки

В английском общем праве позднего Средневековья выделялся особый проступок, именовавший по-латыни communis rixatrix (англ. common scold) — сварливость, склонность к прилюдным склокам и грязной ругани. «Плохая речь» считалась дурно влияющей на общественные настроения и подлежала судебному преследованию. При этом сварливость рассматривалась как типично женское преступление. Обвиняемые в ругани мужчины нередко привлекались к ответственности вместе с женами.

Особо невоздержанных на язык наказывали «маской позора» или «ругательской уздечкой» (англ. brank’s bridle, scold’s bridle; нем. Schandmaske) — железным намордником в виде обруча с пластиной для рта. Иногда эта устрашающая конструкция дополнялась заостренным кляпом — чтобы причинять боль при малейшем движении. Для пущего унижения наказуемых маски и уздечки имитировали ослиные или поросячьи уши. С той же целью к ним привязывали колокольчики.

Уздечки надевались также на клеветниц, богохульниц и сплетниц. Отсюда еще одно название той же экзекуции — The Gossip’s Bridle, «уздечка сплетницы». Первый случай официального применения «уздечки» зафиксирован в Шотландии в 1567 году, а один из последних — в графстве Ланкашир в 1850-м.

«Стулья» и «табуреты»

Закоренелых сквернословиц ожидал «позорный стул» — англ. ducking-stool; в буквальном переводе «утиный табурет». Прикрепленное к длинному рычагу деревянное сидение или самосвальную тележку несколько раз погружали целиком в водоем — чтоб скандалистка в прямом смысле охолонула. Это позорящее наказание применялось до 1817 года и напоминало шаривари. Поглазеть на стреноженную жертву и посильно поучаствовать в ее «перевоспитании» собиралась большая толпа, которая гремела железной посудой, превращая позорище в потеху.

Разновидность того же наказания — cucking-stool: привязанную к сидению возили по улицам с голыми ногами и непокрытой головой, после чего оставляли для публичного глумления. В наказуемую летели оскорбления и насмешки вперемежку с гнилыми овощами и дохлыми крысами. Еще один вариант — cathedra stercoris, dung chair («навозный стул»): публичное сидение с оголенными ягодицами.

О наказании позорным табуретом — стихотворение английского поэта Джона Гэя (подстрочный перевод): «Я поспешу к пруду, где высокий табурет на длинной доске нависает над грязной лужей. Этот табурет предназначен для каждой ругательницы».

Аналогичное описание находим в стихотворении 1780 года Бенжамина Уэста (подстрочный перевод): «Стоит мой друг вон в той луже. Механизм под названием позорный табурет установлен законной силой на радость и ужас всего города, если склочные женщины разожгут вражду».

«Скрипки» и «флейты»

Склочников за компанию со скандалистами награждали «шейной скрипкой» или «флейтой позора» (англ. shrew’s fiddle, neck violin, нем. Halsgeige) — деревянной или металлической распоркой, напоминавшей известный музыкальный инструмент. Фиксация шеи и поднятых рук придавала телу молитвенную позу.

Иногда в «скрипку» помещали двух женщин (double fiddle) — чтоб, как говорится, палачу два раза не вставать. Особо рьяных склочниц удерживали в таком мучительном положении, заставляя продолжать перебранку до изнеможения. В объятия «скрипки» попадали также за прилюдное сквернословие и распространение сплетен.

Российские кары

Иван Грозный велел «кликать по торгам» — то есть публично доносить до сведения народа — запреты Стоглавого собора, в частности, «матерны бы не лаялись». При Михаиле Федоровиче сквернословов подвергали телесному наказанию. Переодетые государевы люди расхаживали по улицам и торжищам, хватали бранящихся и тут же в назидание всем секли розгами. Притом особо не разбирая, была ли то настоящая свара или неформальные дружеские подначки.

Наказания за оскорбления изначально зависели от чинов и званий. За оскорбление повара или конюха — штраф один рубль, патриарха — до четырехсот рублей. Церковное наказание — до сорока дней поста. Бесчестье высокого лица могло повлечь также телесные наказания и тюремное заключение. Еще практиковался позорный обряд «отсылки головою» виновного к обиженному. Василий Ключевский описал его в «Истории сословий в России»: «Приставы вели под руки обидчика на двор к обиженному боярину и ставили его внизу крыльца, на которое вызывали из дома и обиженного. Дьяк произносил последнему речь, говоря, что государь указал и бояре приговорили за его боярское бесчестье отвесть обидчика к нему головою. Обиженный благодарил за царскую милость, а обидчика позволял отпустить домой. На пути к обиженному, как и стоя на дворе у него, обидчик пользовался правом безнаказанно «лаять и бесчестить всякою бранью обиженного», который «за те злые лайчивые слова» ничего не смел сделать с обидчиком под опасением усиленной кары».

Указ Алексея Михайловича утвердил недопустимость сквернословия в свадебных церемониях: чтоб «на браках песней бесовских не пели и никаких срамных слов не говорили».

По распоряжению Петра I была издана книга «Юности честное зерцало», где приличествующим благородному человеку считалось воздержание от ругани. При этом сам не чуждый матерщине Петр Алексеевич отменяет телесные наказания за матерщину, но в петровскую эпоху сквернословов по старинке продолжали пороть. Одновременно с этим Петр в 1715 году впервые вводит запрет на дуэль — главный способ наказания за злословие в формирующейся дворянской среде.

Петр II официально вернул телесные наказания за употребление матерных слов. При Анне Иоанновне матерщинникам грозило тюремное заключение, при этом в ее же штате карлиц верховодила Баба Матрена — знатная срамословица. Елизавета Петровна высочайшим указом наложила штраф за прилюдную брань. А уже при Николае I солдат «прогоняли сквозь строй» за матерную ругань, офицеров понижали в звании, иногда даже разжаловали в рядовые.

Власти как могли боролись и со «враками», как тогда называли сплетни и слухи. В ход шли не только кнут и плеть — издавались даже официальные акты. Вспомнить хотя бы специальный указ Сената, инициированный паническим слухом 1721 года о разрушении Петербурга наводнением. Слух стремительно распространялся, народ всколыхнулся, запахло бунтом — и перепуганный Сенат поспешил известить о том, сие «есть фальшь, чему не надлежит верить».

Затем был екатерининский «Манифест о молчании», или «Указ о неболтании лишнего», грозивший преследованием людям «развращенных нравов и мыслей», что суют свои носы в «дела, до них непринадлежащих». Манифест неоднократно оглашался народу, а его ослушники упорно преследовались.

Досужая болтовня и особенно «враки» были предметом самого пристального внимания Тайной канцелярии, а затем Тайной экспедиции. Случалось, один человек обвинялся сразу в трех преступлениях под общим определением «непристойные слова»: клевете, оскорблении и распускании сплетен. Наиболее сурово наказывали распространителей слухов о «неприличном», «низком» происхождении правителей.

Ну, а в народной среде считалось, что за оскорбление и сквернословие покарает сам Господь. Известны былички и персональные свидетельства «божией кары». Одну из таких историй рассказал уже в 1905 году священник Порфирий Амфитеатров. Однажды на проезжей дороге он встретил парнишку Василия Лаврова, который яростно колотил палкой и костерил матерно волов, слишком медленно тащивших бочку. Увещеваниям отца Порфирия малец не внял — и тут же последовала кара: бочка лопнула, сквернослов обварился кипятком и три месяца лечился в больнице. Затем при встрече со священником Лавров сам признал, что понес Господнее наказание за гнусные слова.