Что такое настоящий анархизм: 7 книг для тех, кто совсем об этом ничего не знает

Михаил Бакунин. «Государственность и анархия. Борьба двух партий в Интернациональном обществе рабочих» (1873)

Михаил Бакунин — самый влиятельный русский философ, по меньшей мере за пределами России. Поколения анархистов по всему миру читали его книги и вдохновлялись приключениями: он участвовал в нескольких восстаниях, дважды был приговорен к смертной казни, один раз сбежал из Сибири, совершив почти полное кругосветное путешествие. «Государственность и анархия» — один из немногих его текстов, написанных по-русски (хоть и в Цюрихе), специально для соотечественников, которые, на свою беду, к нему не прислушались. Книга Бакунина — о том, что диктатура пролетариата, о которой говорили марксисты, — это в первую очередь диктатура и, значит, она не несет никакого освобождения:

«С какой точки зрения ни смотри на этот вопрос, все приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые… будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом».

Бакунин всю жизнь повторял, что всякое государство, пусть даже построенное на лучших принципах, есть только инструмент подавления и насилия. Больше всего он боялся власти ученых и философов — популярного и поныне полити­ческого идеала, воспетого Платоном.

Петр Кропоткин. «Взаимопомощь как фактор эволюции» / «Mutual Aid: A Factor of Evolution» (1902)

Князь Кропоткин был известным ученым, географом, геологом и биологом, участ­ником многих экспедиций, и его вышедшая на англий­ском языке книга проходила по департаменту естественных наук — но зачитывались ею револю­ционеры. Особенно двумя последними главами, посвященными взаимопомощи у человека, кото­рые представляют собой убедительное изложение важного анархистского принципа: дай людям свободу, и они будут творить добро, а не зло. Точно так же, как последователи Дарвина видят внутривидовую борьбу, но не видят повсемест­ного альтруизма у животных, писал князь, люди не замечают способности к кооперации в самих себе. Государство нужно для того, чтобы не дать людям друг друга перебить, говорят они, но дело обстоит с точностью до наоборот. Человек непрестанно создает организации для взаимовыручки и кооперации (свободные гильдии, деревенские общины, профсоюзы), а государство, желающее иметь монополию на общественную деятельность, ему мешает и ставит его альтруизм вне закона. Властители не дают людям проявить свои лучшие, а не худшие качества.

Лев Толстой. «Об общественном движении в России» (1905)

Качество государственного управления в России всегда оставляло желать лучшего, поэтому на практике не всегда было просто отличить анархиста от любого другого человека доброй воли. В небольшой статье Толстого, написанной через несколько дней после Кровавого воскре­сенья, описан самый важный признак мирянина:

«Некоторые люди, видя всё то зло, которое совер­шает в настоящее время русское, особенно жесто­кое, грубое, глупое и лживое прави­тель­ство, думают, что происходит это оттого, что русское правительство не так устроено, как они ду­мают, что оно должно бы было быть устрое­но, — по образцу других существующих правительств…»

Но любое правительство плохо, и совсем не только тогда, когда берет взятки или подавляет политические свободы. Расстрел рабочих в Петербурге, справед­ливо заметил Толстой, куда меньшее преступление, чем Русско-японская или Англо-бурская войны, но сколь многие, из уважения к своим правительствам, готовы были с ними смириться. Статья его актуальна до сих пор: настоящий анархист ненавидит в первую очередь насилие, тем более — масштабное насилие.

Джордж Оруэлл. «Памяти Каталонии» / «Homage to Catalonia» (1938)

В Испании еще в середине XIX века начали печа­тать первую анархистскую газету, и вплоть до Гра­жданской войны 1936–1939 годов там было самое успешное и массовое анархистское движение, о котором написано много книг. Движение это закончилось трагически и было разгромлено коммунистами (а вовсе не генералом Франко, как можно было бы предположить). Когда Оруэлл приехал добровольцем воевать в Испанию, он случайно попал в отряд к анархистам, повоевал несколько месяцев, а затем наблюдал, как вчераш­ние союзники-коммунисты сажают в тюрьму его товарищей — под давлением сталинского СССР. Никакой большой идеологии в его книжке нет, да и героизма не слишком много: это просто грустная история поражения, после которого стало очевидно, что истинный анархизм и коммунизм несовместимы.

Роберт Нозик. «Анархия, государство и утопия» / «Anarchy, State, and Utopia» (1974)

Исторически большинство людей, называвших себя анархистами, разделяли левые идеи и бо­ро­лись не только против власти, но и против института частной собственности. Во второй половине XX века слово «анархия» стали всерьез использовать и защитники капитализма, в том числе Роберт Нозик. Самая влиятельная за по­следние сто лет книга в защиту анархии замеча­тельна тем, что убеждает анархистов согласиться хотя бы на минимальное государство — «ночного сторожа», который защищает дома от грабителей, но не имеет никаких других полномочий. Такое государство, считает автор, — это, во-первых, самое большое, что можно построить, не нарушая прав человека, а во-вторых, теоретически достижимый политический идеал. И хотя для некоторых анархистов даже «ночной сторож» — перебор, с точки зрения далеких от анархизма людей, политическая философия Нозика — опасный радика­лизм и гарантия неизбежного хаоса. В этом смысле он, конечно, настоящий анархист.

John A. Simmons. «Moral Principles and Political Obligations» (1981)

Впервые тема философского анархизма была поднята в диалоге Платона «Критон». Этот спор анархизм проиграл вчистую: Сократ отказался бежать из Афин и подчи­нился несправедливому приговору суда, велевше­го ему выпить цикуту. С тех пор прошло много времени, и вопрос о том, должен ли человек подчиняться государственным установлениям (есть ли у него «политические обязательства») обсуждается в наши дни не менее горячо, чем во времена Сократа. Джон Симмонс написал самую убедительную книгу о том, что никаких специальных политических обязательств у нас нет — точнее, все аргументы в пользу обратного не выдерживают критики. Этот акаде­мический текст написан так чисто и ясно, что его вполне можно использовать в качестве популярной литературы. И если большинство читателей заранее согласятся с тем, что Сократ не обязан был пить яд, то после книги Симмонса (к сожале­нию, пока не переведенной на русский язык) многие согласятся и с тем, что если есть причины соблюдать человеческие законы, то они не имеют отноше­ния к нравственным принципам. А это большой шаг по направлению к анар­хизму.

James C. Scott. «The Art of Not Being Governed: An Anarchist History of Upland Southeast Asia» (2009) 

Американский антрополог Джеймс Скотт уже долго работает над тем, чтобы сделать из анар­хизма исследовательскую программу. Великая Китайская стена, считает Скотт, была нужна не только китайскому государству, которое она оберегала от варваров, но и варварам, которых стена защищала от сборщиков податей. Любое правительство хочет от подданных только двух вещей — отобрать урожай или набрать рекрутов, поэтому тысячелетиями люди бежали в места, лишенные государственной власти. Именно этот центробежный импульс столетиями определял уклад в горных районах Юго-Восточной Азии, которым посвящена его последняя книга. Жители этих мест, считает Скотт, намеренно отказались от эффективных сельскохозяйственных культур вроде риса, который растет на специальных полях по известному циклу, ради клуб­ней, которые можно растить где угодно и собирать когда вздумается. Может быть, они менее питательны, зато гораздо труднее прийти и забрать их без согласия хозяина. Те, кто выбирал свободу, предпочитали вести бесписьменный образ жизни, потому что любой текст — это инструмент государствен­ного учета, выгодный мытарям, а не простым людям. Непопа­дание в письменную историю, доказывает Скотт, — свидетельство успеха, поэтому о самых удачли­вых жителях земли мы почти ничего не знаем. Если может быть по-настоя­ще­му анархистская реинтерпретация мирового исторического процесса, то вот она. «Искусство быть неподвластным» наследует в этом смысле «Войне и ми­ру»: государства не только не творят историю, как написал Толстой, но даже не являются ее интересной частью.