Как Россия поняла, что мигрирующие за рубеж женщины - это отток мозгов

Началось всё с дочери крепостного

Выкупив себя из крепостничества, крестьянин Суслов мечтал: теперь-то перед его отпрысками откроются все горизонты. Эту уверенность он передал и дочерям. Едва выйдя из подросткового возраста, сёстры Сусловы поехали покорять Санкт-Петербург. Надежда начала с литературы, публиковалась у Некрасова в «Современнике». Но хотелось ей большего. Хотелось следа в науке.

Увы, двери университетов для женщин были строго закрыты. Только недостаточно традиционно настроенные профессора медико-хирургической академии, сейчас уже легендарные Сеченов и Боткин, разрешили ходить на свои лекции вольнослушательницам. Сначала их было всего три, включая Надежду. Собственно говоря, эти три девушки на лекциях Боткина и Сеченова проломили первые преграды своей затянутой в корсет грудью. За ними пролом уже только расширяли.

Надежда не только посещала лекции, она проводила собственные исследования и уже в девятнадцать лет опубликовала в «Медицинском вестнике» статью по физиологии, где излагала данные по экспериментам с электрическим раздражением человеческой кожи.

Такие вольности правительство разрешало недолго. Уже на следующий год был издан категорический запрет на посещение женщинами лекций даже в качестве вольнослушательниц. Надежда тогда исполнила трюк, который повторяли потом по её примеру многие женщины. Она уехала учиться в Швейцарию. Её приняли в университет в Цюрихе в виде исключения, как уже год посещавшую лекции в российской академии. В 1867 году Суслова стала первой россиянкой, получившей диплом о высшем образовании — увы, не российский.

Как будто этого было мало, Суслова вернулась в Санкт-Петербург и буквально заставила признать себя врачом. Ей пришлось снова сдать все экзамены и заново защитить диссертацию. Большая часть научного сообщества пребывала в шоке от женщины, явно ничем не уступающей мужчине с тем же образованием: как если бы шимпанзе заговорило. О том, что шимпанзе способны на речь, научному сообществу только ещё предстояло узнать в следующем веке, а пока оно переваривало женщину с дипломом врача. Русские газеты все, как одна, обсуждали сенсацию.

Ждут ли девушек-учёных за границей

Не надо думать, что в Швейцарии всё прошло гладко, в противоположность России. В дневнике Сусловой есть такая запись: «…Началось с того, что мне здесь категорически отказали… с такими словами: “Женщина-студентка – явление ещё небывалое…”. Господа профессора медицинского факультета создали специальную комиссию, чтобы решить вопрос обо мне. Профессор Бромер не без ехидства сообщил мне её решение: “Принять мадемуазель Суслову в число студентов потому только, что эта первая попытка женщины будет последней, явится исключением”. Ох, как они ошибаются… За мною придут тысячи!» Скажи она это вслух, и профессора решили бы, пожалуй, что им угрожают.

Юлия Лермонтова, дальняя родственница поэта, училась дома. Отец нанимал ей лучших преподавателей кадетского корпуса, где был директором. Питал ли он надежды и амбиции относительно научного будущего дочери, неясно, но подготовлена к учёбе в университете Юлия была блестяще. Одна беда, как мы помним, в России действовал категорический запрет на посещение женщинами лекций.

Тем не менее, в 1869 году двадцатитрёхлетняя Лермонтова подала прошение о приёме в Петровскую сельскохозяйственную академию. Была ли то горячая надежда на то, что случай Сусловой уже изменил реальность, или демонстративный политический акт? В любом случае, она получила отказ и с чистой совестью поехала учиться за границу вместе со своей подругой Софьей Ковалевской.

Ковалевскую к университетам никто не готовил. «Мужское» образование она получила почти случайно. Её попросили присутствовать на уроках двоюродного брата, чтобы ему было стыдно, что даже девочка может учиться лучше него. На этих уроках Соня обнаружила, что математика ей во многом уже знакома: на летней даче часть её комнаты была оклеена страницами из учебника, и она перед сном рассматривала формулы и уравнения.

Лермонтова выпросила себе право посещать вольнослушательницей лекции в Гельдебергском университете в Германии и работать в лаборатории химика Бунзена. Ковалевская посещала лекции профессора Кенигсбергера. По рекомендации Менделеева, Лермонтова выполнила свою первую научную работу, пользуясь возможностями лаборатории — выделила вещества-спутники платины.

Через год обе девушки решили переехать в Берлин. Ковалевская обратилась к профессору Вейерштрассу из Берлинского университета. По правилам заведения, женщина в нём лекции посещать права не имела, но Вейерштрасс был поражён дарованием Софьи и взял её ученицей в личную лабораторию. Таким же образом Лермонтова оказалась в лаборатории химика Гофмана. Позже именно через Гофмана, которому хватило совести не присваивать её труды, она презентовала свои работы немецкому научному обществу.

Дипломы подруги получали в Гёттингене. Ковалевская защитила диссертацию по дифференциальным уравнениям, Лермонтова — по метиленовым соединениям. Когда Юлия вернулась с триумфом в Москву, горячо болевший за неё Менделеев устроил в её честь торжественный ужин. На этом ужине Лермонтова познакомилась с Бутлеровым и...он пригласил её работать в свою лабораторию. Лермонтова была на седьмом небе от счастья.

Они выбирали науку. Родина выбирала, оставаться ли им родиной

Тем временем российские власти начали осознавать, что у неё утекают мозги. В смысле, что заграничные вузы, обучая российских женщин, заодно и пользуются результатами их научного труда. В то время, как их могла бы получать Россия!

В 1870 году в Санкт-Петербурге открылись общие (без ограничений по полу) публичные лекции, известные как Владимирские курсы. Они проработали только пять лет. Но их основательницы, Стасова, Трубникова, Философова и Тарновская, к 1878 году добились разрешения открыть в Санкт-Петербурге высшие женские курсы с систематическим, университетским характером преподавания. Первым их директором стал историк Бестужев-Рюмин, и потому слушательниц называли «бестужевками».

В том же году Лермонтова и её бывший преподаватель Сеченов стали крёстными матерью и отцом дочери Софьи Ковалевской. Никто ещё не знал, но девочке предстояло стать врачом.

Бестужевские курсы закончили химик Баландина, дочь Менделеева Любовь, астроном Ворошилова-Романская, исследовательница Русского Севера Ксения Гемп, историк Добиаш-Рождественская, старшая сестра Ленина Анна, создательница советского образования Надежда Крупская, русистка Евгения Истрина и многие другие. Казалось бы, вопрос, нужны ли женщины-учёные российской науке, на этом закрыт.

Однако потерявшая мужа Ковалевская не смогла найти работу, которая её прокормит, в России и уехала преподавать в Стокгольм. Швеция приняла её так тепло, что стала новой родиной. Часть своих литературных работ и все дальнейшие научные работы Ковалевская писала строго на шведском; уже в двадцатом веке их переводила на русский её дочь.

В 1886 году приём на курсы был прекращён: мол, там просто рассадник политически неблагонадёжных студенток. Три года специальная комиссия шерстила «бестужевок» вдоль и поперёк, проверяя на благонадёжность. Курсы запустили снова, но с серьёзными ограничениями. Студенткам запрещалось собираться вне лекций под угрозой исключения. Вводилась должность инспектрисы, следившей за их разговорами. Повысили плату за обучение (да, эти курсы были принципиально платными, и девушек младше двадцати одного года и без разрешения родителей не принимали). Закрыли часть отделений. В таком режиме курсы проработали довольно долго. Учиться по-прежнему было удобнее и выгоднее за границей.

Получившая диплом во Франции Мария Кюри честно пыталась устроиться на работу на родине, в Польше (тогда — части Российской Империи), но ей было категорически отказано. В результате её две Нобелевские премии — гордость Франции, а не России или Польши.

В двадцатые годы новая страна, СССР, постаралась принять во внимание проколы Российской Империи. На рабочих факультетах, которые готовили рабочую молодёжь к получению нормального высшего образования, выделялось до 60% квот под девушек, чтобы стимулировать их интерес к науке и уравновесить шансы, уменьшаемые традиционной организацией быта и ожиданиями к девушкам. Как мы знаем, это дало свои плоды. Но никак не отменило того, что Мария Кюри получила две Нобелевки от Франции, увы.