«Москва – Третий Рим»: судьба этой концепции в русской культуре

«По воле роковой судьбы мы обратились к растленной Византии», - так писал о связи России и Восточной римской империи П.Я. Чаадаев, первый яркий западник русской общественной мысли. Его противники (самый яркий - К. Леонтьев), напротив, считали византийское наследие великим благом. Чем была концепция «Москва – Третий Рим» для русской истории?

Жители Европы раннего Нового времени, и в том числе московских земель, воспринимали происходящее в мире сквозь призму религиозного мировоззрения. Неудивительно, что и грандиозное столкновение мусульманского и христианского миров имело значение для религиозной мысли.

Филофей хотел уберечь от грехов, а создал концепцию «Москва — Третий Рим»

Старец псковского Спасо-Елеазарова монастыря монах Филофей (ок. 1465 — 1542) осмыслял причины произошедшего незадолго до его рождения падения Константинополя (1453) и кончины православной Византийской империи. Эти события Филофей воспринял как предостережение, о чем и писал Василию III Ивановичу. Он писал прежде всего о вреде содомии, астрологии и других грехов, которые могут погубить христианскую страну. А слова о «Третьем Риме» имеют для него второстепенное, почти риторическое значение: «Рим пал за грехи от варваров, второй Рим — Константинополь пал из-за ересей от турок-османов, третий Рим — Москва будет стоять вечно, а четвертому не бывать».

Идеи религиозно-политической преемственности одного государства от другого существовали и до Филофея, но он адаптировал их к текущим условиям Московского царства, которое стало крупнейшей православной страной. Эта мысль старца не предполагала, как это нередко воспринимается и сегодня, призыва к агрессивной экспансии православия. Важнейшим политическим компонентом формулы «Москва — Третий Рим» было стремление возвысить Москву по отношению к другим православным центрам.

Во второй половине 16 в. этот вопрос оказался на повестке дня — патриархи были в Константинополе, Александрии, Антиохии и Иерусалиме, но все еще не было в Москве, столице сильнейшего православного царства. Именно в этот момент, значительно позже смерти монаха Филофея, идея «Москва — Третий Рим» стала актуальной. В 1589 году решалась задача учреждения и признания другими православными центрами московского патриарха. Появление первого русского патриарха Иова стало успехом в укреплении престижа русской церкви и России. Идеологическим обоснованием служили идеи старца Спасо-Елеазарова монастыря.

После этого достижения и последующей Смуты концепция «Москва — Третий Рим» и ее автор Филофей оказались надолго забыты. Ее следующее яркое появление пришлось уже на середину 19 века, время серьезной борьбы России и Турции, в том числе за влияние на покоренных турками землях с православным населением. Апогей распространения концепции пришелся на 1878 г., когда русская армия стояла у ворот Константинополя, и последующие десятилетия императорской власти, стремившейся окончательно устранить угрозу, исходящую от дряхлой Османской империи.

Идея «Москва — Третий Рим» не была официальной идеологией России

Новая актуальность концепции «Москва — Третий Рим» сделала ее и содержащуюся в ней идею связи Византии и России объектом для осмысления русских интеллектуалов. Тогда же появляется и становится известной концепция консервативного мыслителя Константина Леонтьева «Византизм и славянство» (1875 г.) о глубокой преемственности русского государства и Византии. «Византийский дух, византийские начала и влияние, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм». Но если для прежней концепции «Москва — Третий Рим» идея преемственности ограничивалась принятием на Москву роли крупного православного центра (противопоставленного все же Константинополю), то византизм видит в России наследника религиозного, политического и культурного, для которого Византия — главная историческая опора. Самодержавие, православие, коллективизм и консерватизм — вот что составляет византийский тип культуры, и его хранители — Россия и южные славяне, которым она покровительствует. Современник Леонтьева религиозный философ В. В. Розанов оценивал эти идеи как созвучные одной из основных линий развития русской культуры своего времени. Значительная часть русского общества разделяла стремление России контролировать славянские земли Османской империи и затем освободить их.

Русские философы проклинали и превозносили византийское наследие

Сегодня, когда мы лучше знаем историю Византии и видим, как немного на самом деле Россия приняла от ее политической культуры, идеи византизма едва ли могут оказать серьезное влияния на историософию. Но для русских мыслителей и публицистов 19 — начала 20 вв. идея сильной связи с Византией имела особое значение для понимания русской истории. В том числе для западников, видевших в этой преемственности корни политических проблем России. Еще П. Я. Чаадаев проклинал византийское наследие: «По воле роковой судьбы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии…». По мысли Чаадаева, византийские православие и деспотический стиль правления способствовали варваризации России. Отдаление России от европейского христианского развития через византийское наследие обрекло ее на роль страны периферийной.

«Византийский маразм» осуждал и Герцен, видевший в нем корни политической культуры бездействия, равнодушия к происходящим в обществе событиями и процессам. Византийское наследие винили и во время русских революций, уничтоживших архаичное самодержавие. Популярные в среде интеллигенции публицисты Д. Мережковский, З. Гиппиус и Д. Философов в книге «Царь и революция» (1906 г.) писали: «Старая Московская Россия, получив свою теократию, православное самодержавие в наследство от Византии, Второго Рима, мечтала сделаться Третьим Римом, последним Градом Вселенским. […] Петр Великий вовсе не нарушил, как обвиняли его староверы и славянофилы, а исполнил завет Москвы и Византии, когда, уничтожив патриаршество, если не назвал, то сделал себя самодержцем и первосвященником вместе, главой государства и церкви вместе, обладателем царства земного и царства небесного вместе. […] Петр «доводил до конца в русском самодержавии византийское предание восточной Римской империи». После этого, по мысли Мережковского, развитое византийское наследие закономерно вело Россию к революции.

Герцен видел корни русского равнодушия в византийском наследии России

Некоторые элементы отброшенной в советское время концепции «Москва — Третий Рим» и в наше время распространены среди российских мыслителей. Четко обозначенная еще В. А. Жуковским, Н. Я. Данилевским, П. Я. Чаадаевым, Д. С. Мережковским и другими мыслителями особенность России, проистекающая из ее связи с Византией (невозможность отнести Россию к Азии, но и неполная ее принадлежность к Европе) и сегодня является одним из важнейших компонентов российского самосознания и идентичности. Сильно ли в современной России византийское наследие вне религиозного поля — вопрос, ожидающий еще множество дискуссий, начатых почти два столетия назад.